Имена мертвых - Людмила Белаш

Едва Веге прочитал строк двадцать, как понял, что гулял и отдыхал напрасно.

Хиппи с этюдником. Маузер 7,63 миллиметра. Восемь попаданий по трем целям без единого промаха с расстояния в 177 метров. Голова, шея, грудь — уверенные смертельные поражения.

Он вернулся глазами к отметкам времени. Первый звонок в полицию поступил в 14.15. Выстрелы прозвучали раньше. Сейчас — 15.32.

— Мне надо позвонить. Кое-что выяснить… Я буду говорить из приемной.

«Выйдите», — жестом показал он помощнику шефа.

Взвинченный Аник примчался домой в 14.46, сменив на извилистом пути внешность и одежду, а заодно спрятав оружие. Действовал он несуетливо, хотя внутри все пело злым и пронзительным голосом; не ослабло воинственное пение и по возвращении на Леикен-парк — лишь крепкий контрастный душ слегка утихомирил его, но возбуждение сохранилось даже после обтирания жестким полотенцем. Собранный и точный на акции, он почти всегда после дела чувствовал прилив энергии. Требовалось несколько часов, чтоб улеглось кипение души.

Иногда помогал бокал вина. Алкоголем Аник не злоупотреблял, а наркотиков даже не пробовал никогда. Убийство само по себе — наркотик, и порой Аник боялся ощущений, приходящих вслед за ним, но не было случая, когда вновь и вновь хотелось насыщения.

Повалившись на диван, он закрыл глаза и прислушивался к себе, закинув руки за голову. «Работа выполнена. Работа для себя, ради себя. Это необходимо было сделать. Теперь пора отдаться невидимым успокаивающим волнам и позволить им охладить воспламенившееся тело…»

Из неподвижности его поднял звонок.

— А вот и дедушка с попреками, — сладко жмурясь, Аник взял трубку.

— Алло, Аник Дешан слушает.

— Аник! — Знакомый голос скрежетал. Он предвещал неприятности. — Тебе известно, что случилось в переулке Белер полтора часа назад?

— Алло, с кем я говорю?

— Комиссар Веге. Там убили троих приезжих.

— Какой ужас! Троих!..

— Их убили из маузера, Аник.

— Кошмар! это будет в газетах? я сейчас включу телевизор…

— Где ты был в 14.10?

— Дома. На диване. — Аник перелег со спины на живот.

— Не лги. Ты собирался уехать, якобы к подружке. Я жду ответа.

— Комиссар, почему вы так говорите со мной?

— Ты был в переулке Белер, в наряде хиппи.

— Не люблю хиппи. И вообще у меня стопроцентное алиби.

— Какое у тебя может быть алиби?! — загремел комиссар. — Опять думаешь бабой прикрыться?! На сей раз не выйдет!

— У меня алиби, — ласково настаивал на своем Аник. — Как же вы не помните? В это самое время мы с вами занимались любовью, комиссар.

Из телефонной трубки послышался необычный звук — словно маленькая обезьяна душила большого попугая, тот ей раздирал живот когтями, а верещание и хрип сливались в унисон.

Веге понял, что прогулкой напрочь лишил алиби самого себя. Так вот зачем цветовод дразнил его и издевался!

— Разве вы забыли? Вы набросились на меня из кустиков с криком: «Аник, я так хотел тебя увидеть!» Это записано на пленку. Остальное я стер, оно слишком непристойно. Потом вы уляпали своими отпечатками диплом и кофейную ложечку. Я сохранил предметы в сейфе, как нетленное сокровище. А потом… потом… ваши слюнявые поцелуи, мерзкие старческие объятия… — Аник стонал, готовясь пустить слезу.

— Ложь! это ложь! — заквохтал попугай, случайно высвободив горло из пальцев обезьяны.

— Я вынужден буду обратиться к правосудию, — всхлипнул Аник. — Престарелый полицейский надругался над одиноким цветоводом, застращав его компроматом на отца… Вас будут фотографировать со спущенными портками и предъявлять мне эти органы на опознание — вы думаете, не узнаю? Мне приятно будет видеть, как вы краснеете, бледнеете и заикаетесь — или разучились на собачьей работе?..

Изнеженные нотки исчезли из голоса Аника, как по волшебству:

— А еще я вытащу на свет записки моего папаши. Он их тайком строчил в замке Граудин и по листочку отправлял на волю. Почерк подлинный, не сомневайтесь! Там много интересного о вас, сьер Веге. И как вы помогали гестапо, и как ловили партизан из ОВС, и как накладывали лапу на имущество подследственных. Золотишко, антиквариат, камешки… забыли молодость? придется вспомнить. Гарантирую аршинные заголовки в «Дьенн Вахтин»: «Пособник нацистов. Он подвел под расстрел отца и растлил сына».

Попугай, вновь придушенный обезьяной, умолк.

— Да, мелкая деталь — вы с папой спали с одними и теми же девчонками. Он — по любви, а ты — вроде взятки натурой. Общественность должна это узнать.

Комиссар схватился за сердце. Давящая боль за грудиной не давала вдохнуть, раскаленным буравом ввинчивалась в плечо; левая рука онемела.

— Трухлявый пень, гриб червивый, и он еще угрожать мне вздумал! я тебе расскажу о моем отце! я тебе устрою торжественные проводы на пенсию — только попробуй пасть разинуть! Понял?!

Попугай и обезьяна с грохотом упали с дерева — это комиссар бросил трубку.

— Врача, — просипел он; лицо его внезапно посерело, лоб намок холодным потом, рот рывками заглатывал воздух. — Вызовите…

Безумный страх смерти вырвался из горла истошным криком. Кто-то быстро вошел — мутное лицо, провалы вместо глаз, оскал зубов…

— Сьер комиссар, вам плохо? Я помогу вам…

Приемная перекосилась, свет в окнах стал меркнуть. В комиссара вцепилось несколько рук; он забился, стараясь вырваться из тисков боли, но выхода не было.

— Дайте нашатырь. Расстегните ему воротник.

Он видел: с потолка, будто снег, сыпались листки рукописи, и на каждом выделялось — «Веге», «Веге», «Веге».

— Встать, суд идет! — раздалось за стеной. В сгущающейся тьме Веге понял, что судить будут его. Он принялся уверять всех, что неподсуден по сроку давности, но его не слушали.

В липком полумраке он отважился открыть глаза. Над ним плавали головы в форменных кепи.

— Признаки ишемии сердечной мышцы, — бубнил гулкий голос прокурора. — Пульс сто двадцать в минуту. Давление…

— Я должен молчать, — зашептал Веге, одурманенный инъекцией наркотика. — Тс-с-с, ни слова никому. Куда мы едем?

— Лежите спокойно. Все будет в порядке.

— Во Дворец юстиции? — засыпая, бормотал Веге, — Я буду молчать…

Его раздевали, готовили инструменты. Звякало железо. Резкий свет ослеплял.

— Я невиновен…

Его не слушали.

— Считайте до десяти.

— Раз… два… три… че…

Люк под ногами открылся, и Веге полетел во тьму с петлей на шее.

До пенсии ему оставалось совсем недолго — столько, сколько нужно провести в больнице после операции коронарного шунтирования. Хирургическое лечение инфаркта миокарда ныне на высоте.

Жаль, никто не научился оперативным путем удалять страх. Он останется с тобой до конца дней.

Дома и стены лечат. Людвик, с тревогой думавший о своих перспективах в больнице, оказавшись дома, понял, что не все так страшно, как ему представлялось. В знакомой обстановке он стал бодрее, голос его звучал увереннее, слабость уменьшилась, а тяжелый туман одури растворялся час от часу. Но как только закрылась дверь за коллегами и Людвик остался в одиночестве, тревога возвратилась.

Дом, прежде такой крепкий и надежный, прочно отгораживающий от внешнего мира личную жизнь, укрывающий семейные тайны и душевные переживания, стал прозрачным и хрупким, как стеклянный аквариум. Может быть, здесь установлено прослушивание?.. Может быть. Может быть, они узнали, что он остался один?.. Может быть. Может быть, кто-то уже идет сюда, неслышным шагом крадется по саду?.. Может быть.

Тишина уплотнилась, сгустилась, и в ее безгласности таилась угроза. Людвик прошелся по комнатам, но ему казалось что-то чуждое в знакомой обстановке, и это чуждое было внутри, в нем самом что-то изменилось, сломалось, он уже не был ни в чем уверен, как раньше. Ни в своем рассудке, ни в науке, даже в себе.

Марсель умерла. Это было ужасно. Ее похоронили. Это было больно, но понятно. А теперь она воскресла и в печали, неприкаянная, бродит по Дьенну. Это и непонятно, и неестественно. А за ней — человек в маске, с пистолетом в руке…

Людвик с особой силой вдруг ощутил свою уязвимость и беззащитность. Устои, на которые опиралась уверенность, стали шаткими. Надо вновь обрести силу, обрести себя.

Людвик собрал бумаги, вошел в комнату Марсель, посидел там, взял с полки из ряда пушистых зверей одного, самого любимого, осиротевшего без хозяйки, сложил все в пакет и вызвал такси.

Чем ждать неизвестно чего, надо немедленно переговорить с Герцем Ваалем и потребовать объяснений.

Герц, как только разглядел на экране видеосистемы, что за гость явился, тотчас отправился навстречу. Пусть лучше сюда, чем в полицию.

Вид у посетителя был не скандальный, настрой не агрессивный, скорее наоборот — весьма кислый, обмякший, лицо какое-то одутловатое, кожа потеряла цвет и упругость. И нелепый пакет. Зачем пакет? что в нем?..