Стихотворения. Портрет Дориана Грея. Тюремная исповедь; Стихотворения. Рассказы - Оскар Уайльд

«Если в стеклах каюты...»

Если в стеклах каютыЗеленая тьма,И брызги взлетаютДо труб,И встают поминутноТо нос, то корма,А слуга, разливающийСуп,Неожиданно валитсяВ куб,

Если мальчик с утраНе одет, не умыт,И мешком на полуЕго нянька лежит,А у мамы от болиТрещит голова,И никто не смеется,Не пьет и не ест, —

Вот тогда вам понятно,Что значат слова:Сорок норд,Пятьдесят вест!

«На далекой Амазонке...»

На далекой АмазонкеНе бывал я никогда.Только «Дон» и «Магдалина» —Быстроходные суда —Только «Дон» и «Магдалина»Ходят по морю туда.Из Ливерпульской гаваниВсегда по четвергамСуда уходят в плаваньеК далеким берегам.

Плывут они в Бразилию,Бразилию,Бразилию.И я хочу в Бразилию —К далеким берегам!Никогда вы не найдетеВ наших северных лесахДлиннохвостых ягуаров,Броненосных черепах.

Но в солнечной Бразилии,Бразилии моей,Такое изобилиеНевиданных зверей!

Увижу ли Бразилию,Бразилию,Бразилию.Увижу ли БразилиюДо старости моей?

МАТИ МОЯ237

Если мне стянут горло петлей,Мати моя! О мати моя!Знаю, чье сердце будет со мной,Мати моя! О мати моя!

Если я в море глухом утону,Мати моя! О мати моя!Знаю, чьи слезы дойдут в глубину,Мати моя! О мати моя!

Если проклятью меня предадут,Знаю, чьи к небу молитвы дойдут,Мати моя! О мати моя!

СЕКРЕТ МАШИН238

Взяты мы из шахт, из руд, из-под земли,Нас в горниле, в тигле, в пекле жар калил,Закаляли нас, ковали, гнули, жгли,Резал фрезер и напильник опилил.Нам потребны масло, уголь и вода,И микронный, по возможности, зазор, —Дайте это нам для жизни — и тогдаМы рванемся вам служить во весь опор!

Можем взмыть, и гресть, и мчать, и взнесть, и гнать,Можем греть, и гнуть, и печь, и ткать, и рыть,Можем вплавь, и вглубь, и ввысь, и вдаль, и вспять,Можем петь, считать, писать и говорить!

К другу дело неотложное у вас?Не беда, что в антиподах абонент!Ваш потрескивающий вопрос тотчасЧерез свод небес переметнут в момент!Друг ответил вам через десяток стран?Вы нужны ему? Спешить он вас просил?Вас доставят в скачке через океанСемь десятков тысяч лошадиных сил!

Вас, который бы ей впредь повелевал,«Мавритания» у пирса чинно ждет;Капитану только стоит взять штурвал —В море город в девять палуб поплывет.

Можем сдернуть перед вами шапки с гор,Лес порубленный скатить для ваших благ,Можем вспять поворотить речной напорИ в пустыне насадить полезный злак.Пожелаете — протянем трубы ввысь,В безотказные цистерны ледников,Чтоб трамваи в вашем городе неслись,Жил станок и шел продукт из парников?

Это ж просто! Нужен бур и динамит —И — пожалте вам! — расселась скал стена;И пустыню обводнение поит,И долина морем стать обречена.

Но извольте наш Закон запомнить впредь —Не способны мы освоить вашу ложь;Нам несвойственно прощать, любить, жалеть.С нами сладишь — и поладишь? Нет — умрешь!Грандиозней мы Народов и Царей,Смирно ползайте у наших рычагов.Мы изменим ход времен и жизнь вещей, —То, что прежде было в веденье Богов!

Наша гарь от вас сокроет ширь Небес,Но сверканью звезд сдадутся дым и мгла,Ибо наши грандиозность, мощь и весСуть всего лишь дети вашего ума!

В ПАСТИ БУРИ239

Увы, пророчества сбылись —Черна предгрозовая высь,Звезду обманом не кори —Надолго ночь, не жди зари.

Готовься! Грянет ураган,И тишина сейчас — обман,Но может статься, в свете дняСтрашнее будет западня.

Прибрежный риф преодолен,Но не ликуй — со всех сторон,Пока бесформенный, как мрак,Смертельный подступает враг.

Отлив несет нас в океан,Но всею мощью ураганК свободе преграждает путь,Пытаясь наш корабль вернуть.

Катится вал, еще один,Почти не слышен пульс машин,Но наконец корабль рывкомПошел вперед — ура, плывем!

Плывем, все бросив за кормой;Все дальше бури злобной вой,Но знай — пока земля видна,Свобода не обретена.

РАССКАЗЫ240

ДЕЛО ОБ ОДНОМ РЯДОВОМ241

Ура! — мы грянем дружно.И снова.И еще.Да здравствует солдатскоеВеселое житье!242

Очевидцы утверждают, что нет более поразительного проявления человеческой слабости, чем массовая истерика в женской школе. Она разражается внезапно, большей частью в жару, среди старших учениц. Какая-нибудь барышня ни с того ни с сего вдруг начинает хихикать, потом на нее нападает безудержный смех, и вот уже она, запрокинув голову, гогочет по-гусиному, и смех ее смешивается со слезами. Если у воспитательницы хватит ума, она строгим голосом одернет ее в эту минуту, и тем дело и кончится. Если же воспитательница мягкосердечная и пошлет кого-нибудь принести водички, очень может быть, что другая барышня начнет тем временем смеяться, глядя на первую, и с ней случится то же. Зараза быстро распространится и может привести к тому, что с добрых полкласса станут смеяться и гоготать дружным хором. Достаточно одной устойчиво жаркой недели, двух чинных прогулок в день, да еще ежедневно баранины с рисом на обед и какой-нибудь особенно придирчивой учительницы, и результат может получиться поистине удивительный.

Конечно, и мать — настоятельница монастыря, при котором воспитываются девочки, и командир британского пехотного полка, оба возмутились бы, услышав, что кто-то осмелился сопоставить их паствы. А между тем в некоторых условиях Томас Аткинс может быть доведен до самой обыкновенной буйной истерики. Он, правда, не проливает слез, но симптомы его болезни не вызывают сомнения, а результаты попадают в прессу, и добропорядочные граждане, не умеющие по большей части отличить винтовку от карабина, требуют: «Отнять у хама оружие!»

Томас — не хам, а по роду своей деятельности, состоящей в охране добропорядочных граждан, должен всегда иметь оружие при себе. Конечно, он не ходит в шелковых чулках и, честно сказать, давно нуждается в новом имени прилагательном взамен того, которым мажет, точно дегтем, без разбора все, чего касается в разговоре; но при всем том он — великий человек. Если сегодня вы величаете его «героическим защитником чести нации», а завтра именуете «грубой и распущенной солдатней», он, естественно, немного теряется и начинает относиться к вам с подозрением. У Томаса нет заступников, кроме всевозможных «теоретиков», нет у него и сочувствующих, если не считать его самого, а сам он не понимает, что с ним происходит.

Это все был пролог. Рассказ же начинается здесь.

Капрал Слейн готовился сыграть свадьбу с мисс Джэнси Мак-Кенна, чья история хорошо известна как в полку, так и вне его. Разрешение полковника было уже получено, солдаты капрала Слейна любили, и были приняты все меры к тому, чтобы придать предстоящей брачной церемонии, как выражался рядовой Ортерис, «шик и блеск». Знаменательное событие было назначено на самый разгар жаркого сезона, после чего молодые уезжали в горы. Но Слейну этого было мало. Карета у них был наемная, а в наемной карете, он считал, какой уж там «шик и блеск». Невесту это не особенно беспокоило. С помощью жены сержанта она шила себе подвенечный наряд и была занята по горло. В те дни капрал Слейн оставался единственным мало-мальски довольным жизнью человеком на все казармы. Остальным было тошно на свет смотреть.