Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли

Краузе не хотел никакого процесса:

– То есть даже если он и произойдет, то хороший адвокат за дело не возьмется, но все равно, не стоит рисковать. Монахиня, с ее умениями, нам еще понадобится…  – он добавил:

– Мне кажется, что консилиум объявит ее невменяемой и на этом дело закончится. Она отправится в закрытую психушку, куда ей и дорога…  – Вольфганг вспомнил почти неслышный голос фрейлейн Брунс:

– Женщина, в черном плаще и маске, заставила мою мать признаться в том, кто был моим отцом. Капитан Самуил Авербах, отец маэстро Авербаха…  – девушка тихо плакала, скорчившись на стуле:

– Пожалуйста, поверьте мне, я не лгу. Я сестра маэстро…  – она застучала зубами, стул закачался:

– И здесь с ней сделался припадок. Она еще и эпилептичка, ко всему прочему…  – врачи считали, что именно начало эпилепсии могло заставить девушку пойти на поджог:

– Эпилепсия и юношеская шизофрения часто появляются вместе, – Вольфганг почесал редеющие волосы на затылке, – но зачем она потащилась в Гамбург…  – комиссар обругал себя:

– У нее навязчивая идея, ты слышал врачей. Она вбила себе в голову, что является сестрой маэстро, придумала целую легенду. Нет сомнений, что она больна. Здоровый человек, то есть преступник, после такого исчез бы из поля зрения…  – поднимаясь, Краузе достал блокнот:

– Я скоро возвращаюсь в Бонн, каникулы заканчиваются…  – соученик выглядел отдохнувшим, – давай пообедаем по-холостяцки…  – Вольфганг кивнул:

– Я тебе позвоню, спасибо. Фридрих, – он замялся, – ей всего шестнадцать лет. Неужели тебе ее не жалко…

Кинув блокнот в портфель крокодиловой кожи, адвокат щелкнул замками: «Нет. Не жалко»

Адель не стала вызывать такси к особняку, где располагалась их квартира. Она поймала машину в центре города, на Менкебергштрассе.

Ни сестра, ни Инге ничего не знали о визите фрейлейн Брунс. Девушка не хотела объяснять родне, куда она едет. После визита комиссара криминальной полиции Генрик облегченно заметил:

– Слава Богу, из-за ее несовершеннолетия ничего не попадет в прессу. Не хочется быть замешанным в неприятности…  – он поморщился, – отвечать на вопросы досужих газетчиков…  – Адель подняла бровь:

– Осенью им придется подыскать нового первого пажа. Хотя роль маленькая, ничего сложного в ней нет…  – Генрик добавил:

– Не думаю, что Сабине с Инге стоит что-то знать об этом…  – Тупица поискал слово, – инциденте. У них хватает своих забот…  – Адель отозвалась:

– Ты прав. Вообще, – она помолчала, – стоит оставить эту историю позади…  – послезавтра они отплывали из гамбургского порта в Лондон, с остановками в Копенгагене и Мальме:

– Никаких концертов, никаких занятий с аспирантами, – Генрик со значением посмотрел на свояка, – никаких интервью. Мы отдыхаем, у нас каникулы…  – они взяли смежные каюты, с открытой и закрытой террасами.

Адель и сама не знала, зачем она позвонила по телефону, найденному ей на визитной карточке доктора юриспруденции Штрайбля:

– То есть знаю, – откинувшись на сиденье такси, она сжала руки, – комиссар бы мне отказал, а ее адвокату, то есть возможному адвокату, он не смог сказать нет, то есть не имел права…

Адель прощебетала, что с удовольствием встретится с герром Штрайблем за кофе. По телефону адвокат звучал человеком средних лет:

– Так оно и оказалось, – хмыкнула девушка, – средних лет толстяком…  – они выпили кофе в дорогой кондитерской на Менкебергштрассе, в окружении универсальных магазинов. Отказавшись от выпечки, Адель позволила себе фруктовый салат:

– Если он надеется, что я с ним пересплю…  – она оценила сшитый на заказ костюм адвоката и его золотой Ролекс, – то пусть надеется и дальше. Он мне нужен только для одного…  – расточая похвалы ее пению, герр Штрайбль не преминул добавить, что в Мюнхене тоже отличная опера:

– Я обещала, что подумаю обо всем на каникулах…  – Адель подавила дрожь в пальцах, – пошел он к черту. Я получила все, что хотела. На большее герр Штрайбль может не рассчитывать…  – в кафе, наклонившись к адвокату, Адель понизила голос:

– Я сейчас готовлю партию леди Макбет. Помните, она медленно сходит с ума. Мне надо изучить поведение умалишенного человека, понаблюдать за ним…  – запястье девушки внезапно запылало, словно охваченное огнем. Адель велела себе не обращать внимания на боль:

– Экзема давно прошла. Доктор прав, мне все кажется. Но мне надо увидеть фрейлейн Брунс, поговорить с ней…  – Адель чувствовала какое-то сомнение:

– Сведения насчет отца Генрика могут оказаться правдой. На войне чего только не случалось…  – Адель хотела встретиться с девушкой без посторонних глаз или ушей. Долго уговаривать Штрайбля не пришлось. В сумочке Адели лежало отстуканное на машинке письмо, с подписью юриста:

– Якобы я его помощница и собираю нужный для защиты материал…  – Адель выбрала строгий, подходящий для адвоката костюм. Закрутив окно, она велела шоферу: «В психиатрическую лечебницу, пожалуйста».

Утром ей принесли скромный завтрак на картонной тарелке, с пластиковыми приборами. Медсестра с непроницаемым лицом нависла над привинченным к полу столом, следя за руками Магдалены. Девушка медленно пережевывала тост, выпачканные в маргарине крошки прилипли к подбородку. Магдалена не смахивала их:

– Зачем, – она опустила голову к тарелке, – теперь все равно, как я выгляжу, все равно, что со мной станет…  – наручники ей не надевали и даже не помещали в смирительную рубашку:

– Из-за приступов, – самих приступов Магдалена не помнила, – они боятся, что не успеют оказать мне помощь и я скончаюсь, не дождавшись суда…  – ночью палату с ней делили все те же молчаливые медсестры. Окна в комнате не было. Крыло для опасных сумасшедших помещалось в подвале. Магдалена почти не знала района, где стояла лечебница:

– Где-то на окраине, я здесь никогда не бывала. Здание новое, комплекс выстроили после войны…  – в больницу ее привезли из полицейского участка, в наручниках, в машине с затемненными стеклами. С ней почти никто не разговаривал. Деловитая дама в вязаной жакетке и очках, приехавшая в участок, оказалась представительницей органов опеки:

– Как несовершеннолетняя сирота, вы переходите под покровительство государства, – дама рассматривала Магдалену с откровенной неприязнью, – мы уполномочены принимать решения от вашего имени…  – опека, удовлетворив ордер судьи, позволила врачам провести осмотр. Взяв руку Магдалены, доктор прищурился:

– Принесите фотоаппарат, – велел он, – здесь явственные следы причинения вреда самой себе…  – лежа на грязном полу пустого товарного вагона, Магдалена действительно драла свои руки ногтями:

– Лучше бы я осталась на ферме и сгорела заживо, – она билась головой о доски, – лучше бы я умерла, чем услышать такое. Он мой брат, я прелюбодействовала с собственным братом. Раньше меня бы сожгли или забросали камнями…  – она не могла бежать, не могла скрыться. Магдалена считала себя обязанной рассказать правду:

– Он… маэстро Авербах, то есть Генрик, должен знать, что мы семья…  – девушка шевелила искусанными губами, – он вызвал карету скорой помощи потому, что растерялся, потому, что я выглядела больной. Но он обязательно приедет сюда, увидеться со мной, наймет адвоката для моей защиты…  – каждый день Магдалена ждала вызова в приемную, куда допускались посетители. Полицейский комиссар в потрепанном пиджаке, с усталым лицом, объяснил, что сначала ее ждет психиатрический консилиум:

– Если вас признают невменяемой…  – он помолчал, – суд не состоится. Будет вынесено решение о вашем пребывании в больнице…  – о сроках он не упоминал, но Магдалена и так все понимала:

– Навсегда, это навсегда…  – в картонном стакане плескался слабый кофе, – меня запрут в сумасшедший дом до конца моих дней…  – по лицу комиссара она видела, что тот не верит ни одному ее слову:

– Не осталось никаких свидетелей, кроме меня, – слезы наворачивались на глаза, – тварь в черном плаще, ведьма, исчезла без следа…  – каждую ночь Магдалена видела отблески огня, рушащиеся стены дома, испещренное шрамами, бесстрастное лицо: