Победа. Том 2 - Александр Борисович Чаковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это как раз то, о чем я прошу! Я хочу, чтобы Контрольный совет составил программу… — И, заметив саркастические улыбки на лицах Трумэна и Бирнса, добавил — Но в принципе мы должны договориться об этом здесь!
Всем было ясно, что Эттли попал в трясину и, пытаясь выбраться из нее, увязает все глубже. Однако Сталин, в то время уже полностью овладевший положением, решил «проучить» нового английского премьера за вероломство, жестко размежевался с ним.
— Повторяю, я не хочу брать цифры с потолка. Цифры должны быть обоснованны. Это все.
— Продолжайте свой доклад, мистер Бирнс, — обратился Трумэн к государственному секретарю США.
С тех пор как спор между Эттли и Сталиным пошел по не ведущему никуда замкнутому кругу, все как-то забыли об этом докладе. Похоже, что и сам докладчик забыл о нем — так он встрепенулся, услышав требовательный голос Трумэна.
— Следующий вопрос — об экономических принципах в отношении Германии, — объявил Бирнс.
По этому вопросу споров почти не было. Прояснив кое-какие неясности, Сталин сказал:
— Нэ возражаю.
Трумэн, очевидно, искренне отреагировал на это тоже единственным словом:
— Благодарю.
Угли потухшего или, точнее сказать, затухающего костра тревожно засверкали вновь, когда Бирнс спросил у председательствующего, можно ли перейти к следующему вопросу — о военных преступниках.
В этот момент среди советских делегатов, экспертов и секретарей возникло движение. Нет, они ничего не сказали, только чуть качнулись друг к другу. Лица их побледнели, кожа не щеках натянулась.
Надо ли объяснять причину? О ней легко догадаться.
С тех пор как Красная Армия вступила в пределы Германии, советским военнослужащим было запрещено думать о мести. Как должное восприняли этот запрет и все остальные граждане СССР. Привычный лозунг-клятва: «Не забудем — не простим!» — обрел иной смысл и иное звучание: «Не забудем, но мстить не будем!».
Советские люди могли желать и желали возмездия, но не мести. В порядке возмездия надо было уничтожить гигантские кузницы оружия на германской территории, ликвидировать нацизм и примерно наказать тех, кто лично, сознательно помог Гитлеру прийти к власти, кто вместе с ним взлелеял проклятый «План Барбаросса», чьи руки обагрены кровью мирных граждан — советских, польских, французских, болгарских и многих-многих других. Возмездие по закону. Но не слепая месть! Таков был призыв партии, призыв Сталина. Так пусть свершится хотя бы возмездие!..
И вот сейчас предстоит обсуждать этот вопрос. Сейчас!
Чьи имена будут названы первыми? Гитлера и Геббельса? Но их, как утверждают, уже нет в живых. Значит, Геринга, Гиммлера, Бормана, а за ними потянется вереница маленьких герингов, гиммлеров и борманов. Тех, кто изобрел газовые камеры-«душегубки». Кто сжигал тысячи замученных людей в печах концлагерей. Кто снабжал вермахт дальнобойными орудиями, обстреливавшими блокадный Ленинград. Кто снабжал Гитлера деньгами для содержания армии — своры «гауляйтеров» разного ранга: кровь советских людей, кровь народов Европы они обращали в золото…
Всем ли им смерть? Это пусть решит суд — беспощадный, но справедливый. «Каждому — свое», — писали они на воротах концлагерей. Пусть же и сами получат по заслугам: каждый — свое.
— Расхождение по данному вопросу, — продолжал докладывать Бирнс, — заключается лишь в одном: следует ли уже сейчас или пока не следует упоминать фамилии некоторых крупнейших немецких военных преступников?
В зале вновь произошло движение. И опять главным образом среди советских людей.
А Бирнс говорил:
— Представители Соединенных Штатов и Англии на сегодняшнем заседании министров заявили, что было бы правильным не упоминать фамилии, а предоставить это сделать прокурору. Английская делегация внесла предложение, смысл которого сводится к требованию, чтобы суд над главными военными преступниками начался как можно скорее. Советский представитель не возражал против английского проекта решения, но при условии упоминания в нем некоторых имен…
Спокойно, гораздо спокойнее, чем можно было бы ожидать, Сталин сказал:
— Имена, по-моему, нужны. Это необходимо сделать для общественного мнения. Кстати: будем ли мы привлекать к суду каких-либо немецких промышленников? Я думаю, что будем. Например, Круппа. Если Крупп не годится, давайте назовем других.
— Все они мне не нравятся, — пробурчал Трумэн и этим как бы несколько разрядил обстановку. Послышались смешки. — Я думаю, — продолжал президент, — что если мы назовем некоторые имена и оставим в стороне другие, то многие будут думать, что этих других мы вообще не собираемся привлекать к ответственности.
— Можно назвать и других, — ответил на это Сталин. — Скажем, Гесса. Кстати, — жестким тоном обратился он к Эттли, — не можете ли вы объяснить, почему Гесс до сих пор сидит в Англии, как говорится, на всем готовом и не привлекается к ответственности?
— О Гессе вам не следует беспокоиться, — прохрипел Бевин, опережая Эттли.
— Дело не в том, беспокоюсь или не беспокоюсь лично я. Дело в общественном мнении миллионов людей, и в первую очередь тех народов, которые были оккупированы фашистами, — холодно сказал Сталин.
— Могу дать обязательство, что он будет предан суду! — пообещал Бевин.
— Никаких обязательств я от вас не прошу, — с подчеркнутым безразличием откликнулся на это Сталин, рассудив про себя: «Теперь-то, конечно, он вам не нужен. А до конца войны приберегали, на всякий случай. Не исключали возможности при посредстве Гесса замириться с Гитлером за счет СССР».
— Вы мне не верите? — обиделся Бевин.
— Ну что вы! — воскликнул Сталин с явной иронией. — Мне вполне достаточно вашего заявления.
Трумэн не без удивления взглянул на Сталина: какое ему дело до какого-то Гесса, когда над его собственной головой висит атомная бомба, по сравнению с которой дамоклов меч просто игрушка! Откуда это самообладание? Покер фейс?[12] Но ведь рано или поздно придется открыть свои карты! Когда эхо атомного удара по Японии докатится до стен Московского Кремля, этот усач, сидящий напротив, сразу утратит свою показную невозмутимость. После взрыва первой же атомной бомбы все, что он здесь выторговал, мгновенно превратится в прах. Скорее, скорее надо кончать эту говорильню!
Сделав усилие над самим собой, Трумэн стал уговаривать Сталина:
— Судья Джексон — очень опытный юрист, на него можно положиться. А он против немедленного оглашения имен военных преступников. Утверждает, что это помешает судопроизводству, и заверяет, что в течение тридцати дней судебный процесс будет подготовлен.
Сталин подумал немного и уже без прежней решительности сказал:
— Может быть, несколько имен все-таки стоит упомянуть? Ну, скажем, имена трех человек?
— Наши юристы одинакового мнения с американскими, —
