Время любить - Вильям Козлов

— Идите кофе пить, — позвала из кухни Ася. — У нас бразильский.

— Не лучше ли теперь начать новую, честную жизнь? — сказал Андрей. — Сначала кража, потом милиция, а там, глядишь, и до тюрьмы рукой подать.

— Первым делом — стальную дверь поставлю, замок врежу… — Валера задумчиво посмотрел на пустой фужер. — Придется поломать голову, чтобы заработать хорошие деньги. В опасные аферы я не влезаю, с валютой дел не имею, мой бизнес не наносит государству урона: одеваю своих клиентов в модную одежду, достаю кассеты, электронные часы, калькуляторы, автомобильные приемники, другую технику. Эти, которые привозят оттуда… тоже не лыком шиты! Знают наши цены, у них есть каталоги. Торгуются за каждый червонец. У них, кстати, выгодно брать оптом — тогда могут скинуть. Зато потом носишься как сумасшедший по всему городу с сумками, как этот… коробейник!

— Тяжелая у тебя работа…

— Не говори, друг, — вздохнул Валера, поднимаясь с тахты. — Кстати, у меня в машине есть отличный японский набор инструментов из ванадия. Сотнягу за комплект. Бери, не пожалеешь, за таким инструментом автомобилисты охотятся…

— Пожалуй, возьму, — поколебавшись, сказал Андрей. Сто рублей даже за японский набор дорого, но ведь действительно, где еще достанешь?

В метро Андрей не выдержал и снова раскрыл красную плоскую металлическую коробку — десятка два хромированных насадок для отвертывания гаек, отделанные пластмассой рукоятки, трещотка, другие нужные приспособления. Такой инструмент в руках приятно держать.

— Сколько с тебя Валера содрал за такую игрушку? — поинтересовалась Оля.

— Сотнягу.

— А заплатил финну, который его снабжает всяким барахлом, пятьдесят за один комплект, — сказала сестра. — Он берет у того все оптом, вплоть до шариковых ручек и женских трусиков.

— Откуда ты знаешь? — закрывая коробку, спросил Андрей.

— Дамские тряпки помогает ему сбывать у нас в институте Ася. А про инструмент она сказала, когда ты им любовался.

— А что это у тебя в сумке? — подозрительно посмотрел на сестру Андрей.

— Да так, ерунда…

Андрей отобрал у нее сумку, раскрыл и извлек завернутые в целлофан босоножки на пробковой подошве.

— Тоже вдвойне переплатила? И зачем тебе зимой босоножки?

— Понимаешь, это такая редкость… Весной их днем с огнем не сыщешь.

— Я думаю, Валера с Асей очень скоро снова разбогатеют, — сказал Андрей. — Теперь мне понятно, почему они тебе позвонили…

— Почему? — спросила сестра.

— После такого потрясения Валера с ходу кинулся в бизнес… Надо же ему как-то все украденное компенсировать. Ну а ты тут рядом, под рукой… Хороша же у тебя подружка! — усмехнулся Андрей.

— Мы ведь дружим с первого класса. И потом, у Аси есть и достоинства…

— Какие?

— Она добрая, веселая, никогда не унывает…

Сидевшая рядом молодая женщина, увидев босоножки, обратилась к Оле:

— Девушка, где вы купили такую прелесть?

Андрей и Оля переглянулись и дружно рассмеялись.

3

Вадим Федорович неохотно отправился на это выступление. Ведь в бюро пропаганды художественной литературы отлично знали, что он выступать не любит, лишь по старой традиции раз в год выступал в марте на неделе детской книги, хотя давно не писал для школьников. Неделя обычно растягивалась на целый месяц — в это же самое время, зная, что он не откажется, приглашали институты, училища, библиотеки, дворцы культуры. И Казаков, как на работу, каждый божий день ехал то в один, то в другой конец города на выступления перед читателями. Иногда даже по два-три раза приходилось выступать в один день. Возвращался после выступлений измотанный, потому что обычно выкладывался весь, хотя слышал от писателей, что некоторые больше двадцати — тридцати минут не говорят. Вадим Федорович так не умел; если беседа с читателями получалась интересной и ему задавали много вопросов, то творческая встреча иногда затягивалась на полтора часа и больше.

Позвонили из Общества книголюбов, приятный женский голос сообщил, что в научно-исследовательском институте читатели давно ожидают встречи с ним, люди прочли его последние романы и очень хотят поговорить. Вадим Федорович начал было ссылаться, что у него много работы, что выступает он только в марте, но сотрудница из Общества книголюбов так насела, что отказаться было невозможно. Соблазнила еще и тем, что, мол, это будет не просто встреча, а настоящая читательская конференция, все, кто придет, хорошо знают Казакова…

И вот Вадим Федорович, выйдя из метро, шагает по залитой солнцем улице. Небо по-весеннему чистое, снег поскрипывает под ногами прохожих, из ртов вырываются облачка пара. Конец февраля, наконец-то в Ленинград пришла настоящая зима, с солнцем, морозами, снегом. Железобетонный забор, вдоль которого он идет, весь искрится изморозью. С каждой голой ветви деревьев свисают тонкие сосульки, стоит подуть ветру — и они с мелодичным звоном обламываются, падая в припорошенный копотью снег. Этот звон необычен, он напоминает Казакову Андреевку с ее крещенскими морозами и вьюгами. В сосновом бору за старым клубом тоже можно услышать такой перезвон…

В проходной его встретила молодая женщина в длинной светлой, с поперечными полосами шубе и белых высоких сапожках, на голове — серая шапочка крупной вязки.

— Вадим Федорович? — Она с улыбкой протянула тонкую белую руку. — Лариса Васильевна Хлебникова… К удивительному поэту Велимиру Хлебникову не имею никакого отношения…

Голос у нее звучный, на круглом белом лице влажными вишнями блестят черные выразительные глаза.

— Но стихи вы пишете, — заметил Вадим Федорович.

— Как вы догадались? — удивленно воззрилась на него Хлебникова.

Этого Казаков и себе самому бы не смог объяснить — иногда вдруг, будто по наитию, он точно определял возраст человека, его профессию, семейное положение… Это получалось как-то само собой, без всякого усилия с его стороны. А когда он, уверовав в свой дар предвидения, стал в одной компании вещать на эту тему, то с позором сел в калошу! Даже близко не угадал, кому сколько лет и кто что из себя представляет…

Встреча прошла хорошо. Приятно, когда твои книги знают, от души говорят о прочитанном, даже не обижаешься, если и покритикуют. Слушать одни дифирамбы тоже скучно. Кое с кем из читателей Вадим Федорович даже поспорил: почему он должен писать так, как они хотели бы? Почему обязан все разжевывать для читателя? А если ему хочется заставить его не только переживать с героями, но и задуматься над проблемами, поднятыми в романе? Это куда интереснее, чем выдавать готовые рецепты на все случаи жизни. Кстати, такие книги не очень-то и читают…

Возвращаясь к остановке метро вместе с Хлебниковой, возбужденный встречей, Казаков предложил ей пройтись пешком. Разговором он остался доволен, о чем и сказал своей спутнице.

— А вы знаете, я не читала ни одной вашей книги, — призналась она.

— И пригласили на встречу?

— Это они, читатели, насели на меня… Конечно, я вашу фамилию слышала. Вы не обижайтесь, я просто не люблю современную литературу. Мне по душе Камю, Фолкнер.

— А Лев Толстой, Достоевский, Шолохов? — перебил Вадим Федорович.

Ему не раз приходилось слышать, что современная советская литература неинтересна, читать нечего. «Деревенщики», дескать, давно приелись, потом, ничего значительного за последние годы они не создали. А захваленные прозаики и поэты или тоже исписались, или и не были никогда такими уж талантливыми?..

— Школьную программу я хорошо знаю, — улыбнулась Хлебникова. — Может, зря нас в школе и институте заставляют читать классиков, писать по их произведениям сочинения… Ведь все, что делаешь из-под палки, вызывает, например, у меня внутренний протест. Разумеется, потом я заново перечитала «Войну и мир», «Преступление и наказание», «Тихий Дон»… Но это все-таки классика, а я говорю о современной советской литературе. Почему так?

— Потому что не читают, — с горечью ответил Казаков.

— Вы скажете, мало написано пустых, бездарных книг, которые расхвалены критикой? Радио, телевидение, статьи в газетах — все кричат, какой это талантливый роман, а я не могу его читать. Скучно! Вот и думаешь: или я дура, или меня нагло дурачат…

— Наверное, вы правы, — сказал Вадим Федорович. — Но, чтобы отличить плохое от хорошего, талантливое от серого, все равно нужно читать и то и другое.

— Я давно уже не верю нашей критике.

— Я тоже, — улыбнулся он.

— Кстати, когда я готовила эту встречу, то почти не нашла в библиографии никаких материалов о вас.

Казаков промолчал.

— Почему о вас не пишут?

— В журналы я свои романы не предлагаю — они им не нужны, — с горечью вырвалось у него. — А критики чаще всего пишут о журнальных публикациях.