Убийство Президента Кеннеди - Уильям Манчестер

Макнамара совещался с Джонсоном в середине дня, но его комментарий: «Речь шла не о текущих делах, но я не считаю себя вправе излагать содержание разговора с президентом Соединенных Штатов», — краток и никого не может удовлетворить, если учесть, что другие такие же беседы он излагал подробно.

— Представляется очевидным: Джонсон считал, что ему мешают, и он винил в этом в значительной степени Роберта Кеннеди. Это можно понять: министр юстиции символизировал собой то прошлое, которое Джонсону предстояло преодолеть. Но это было и несправедливо: если внимательно ознакомиться с тем, что делал в этот день Боб Кеннеди, то станет ясно, что он фактически все время был занят подготовкой к похоронам. Разумный выход из создавшегося положения казался явно невозможным. Правительство должно было продолжать свою работу, а это было несовместимо с горем, которое переживало семейство Кеннеди. На нута президента стояло нечто большее, чем отдельная личность: он старался заставить функционировать новое правительство, а все те, кто мог ему помочь, включая его собственных техасцев и вашингтонцев, бывших близкими ему на протяжении трети века, оказались застигнутыми потоками эмоций, которых им никогда еще не приходилось испытывать.

Беседа президента с Тедом Соренсеном состоялась как раз перед самым уходом Джонсона домой. Она была долгой и нелегкой. Между ними все равно была бы невидимая стена, даже если б не существовало Роберта Ф. Кеннеди. Хотя Соренсен и решил без шума уйти со своего поста, он относился к своим обязанностям с большой ответственностью и хотел быть полезным. Прежде чем удалиться, он подготовил для президента перечень наиболее срочных дел. Они детально разобрали каждый пункт, а Мойерс делал заметки. Тед вспоминает, что сам он был при этом «прямым и резким». Однако его отношение к Джонсону не было враждебным. Он рекомендовал ему возможно скорее выступить в Капитолии. Отмахнувшись от заявления Соренсена об отставке, президент слушал с непроницаемым видом его характеристики персонала Белого дома (Соренсен не знал, что Джонсон в свою очередь спрашивал у других, легко ли работать с ним. Ответы были разноречивы). В начале беседы президент спросил:

— Считаете ли вы, что в этом, возможно, замешано иностранное правительство?

Тед ответил вопросом:

— У вас есть какие-нибудь доказательства?

Ответ гласил, что веских доказательств нет. Джонсон показал Соренсену донесение ФБР, в — котором сообщалось, что правители одной недружественной державы надеялись на смерть Кеннеди. Но это донесение было слишком туманным, чтобы принимать его всерьез: в нем не приводилось никаких имен или фактов, а имя осведомителя было закодировано. Возвращая бумагу, Соренсен сказал:

— Это ничего не значит.

Президент промолчал. Затем он спросил Соренсена, считает ли тот необходимым принять чрезвычайные меры предосторожности для его охраны во время похорон. Тед отрицательно покачал головой: он этого не считал.

Рано или поздно (оказалось, что рано) отношения между новым президентом и советником прежнего президента должны были испортиться. Как рассказал Соренсен одному члену кабинета вскоре после трех часов дня, он вложил больше десяти лет жизни в карьеру Джона Кеннеди, а теперь псе это пошло прахом, словно жертвой в Далласе пал он, Соренсен. Кеннеди избрал его потому, что они идеально подходили друг к другу. Оба были молоды, образованны. Соренсен был идеальным инструментом для оттачивания интеллекта Джона Кеннеди, так же как О’Доннел содействовал развитию его политических талантов, а Ллуэлин Томпсон руководил им при изучении им русского вопроса. Однако для Линдона Джонсона Тед Соренсен никогда не смог бы быть подходящим компаньоном: они были совершенно разными людьми, страшно далекими друг от друга.

В эти первые дни президент всячески давал понять, будто он верит, что сможет сохранить команду Кеннеди в ее нынешнем составе. Но он не мог этого сделать и, став увереннее в себе, понял, что ему придется подобрать своих людей. Эти его иллюзии были характерны для чувств, которые вызывал Джон Кеннеди. Как выразился сам Джонсон, они свидетельствовали о необходимости сохранить «ореол Кеннеди». 23 ноября 1963 года скорбь нации была столь глубока, что любая иная эмоциональная атмосфера казалась невозможной. Позднее, особенно после того, как Джонсон стал президентом уже в результате выборов, он забыл, что когда-то просил помощников Кеннеди о поддержке. Само упоминание их имен стало раздражать Джонсона, а через год его раздражало все, напоминавшее о Кеннеди. Джонсон стал столь чувствительным к этому, что любой агент секретной службы или шофер Белого дома, носивший булавку для галстука с изображением торпедного катера «ПТ-109», на котором Джон Кеннеди служил во время второй мировой войны, рисковал навлечь на себя гнев президента.

Сидя за своим письменным столом в стиле Людовика XV на втором этаже Белого дома у окон, выходящих на Розовый сад и на кабинет президента, Жаклин Кеннеди заполняла один лист бумаги с гербом Белого дома за другим именами людей, которым нужно было позвонить или написать, и перечнем дел, которые следовало уладить. Можно только поражаться тому, что убитая горем первая леди вынуждена была заниматься такими пустяками, однако, подобно любой другой вдове, ей надлежало принять решения по многим частным вопросам. Жаклин Кеннеди могла, конечно, уединиться, и никто не стал бы критиковать ее за это или выражать удивление, ибо это соответствовало врожденной сдержанности ее натуры. Однако она хотела принять участие в организации похорон.

Для Жаклин это было полезным, потому что она не могла спать и ей нужно было что-то делать. Писать было лучше, нежели предаваться тяжелым мыслям, и она сосредоточилась на завтрашнем дне и на послезавтрашнем, посвятив себя подготовке торжественной церемонии, которая именно благодаря ее участию оставила неизгладимое впечатление у всего американского народа. В отличие от других вдов первая леди редко оставалась одна: ее родственники, секретари, находящийся при ней персонал, ее друзья и друзья мужа входили и выходили через двойные раздвигающиеся двери западной гостиной, держа в руках исписанные ею листки бумаги, которые заставляли ее думать и создавали преграду между нею и горем.

Семейство Кеннеди могло защитить Жаклин от невыносимого вторжения посторонних — все студенческие общества, организации ветеранов и общества полурелигиозного характера стремились принять участие в церемонии. Однако, если Жаклин хотела, чтобы церемония соответствовала духу Кеннеди, она должна была действовать активно и даже заниматься политическими деталями. Церковная иерархия имела свое собственное представление о торжественных церемониях, а с соперничеством между различными родами войск ничего нельзя было поделать.

Но настоящее столкновение произошло в связи с выбором собора для панихиды. С точки зрения кардиналов, выбор должен был совершенно очевидно пасть на храм Непорочного зачатия в северо-восточной части Вашингтона. Епископы и кардиналы не могли себе представить лучшего святилища. Собор этот в романском стиле — самое большое и великолепное здание католической церкви в Соединенных Штатах. Там может сидеть 2500 человек, вокруг имеются обширные стоянки для автомашин, да и сам собор стал чем-то вроде достопримечательности для туристов. Весной и летом во время наплыва туристов организуются экскурсии для осмотра собора, а в подвальном этаже устроен большой кафетерий. Но на Жаклин все это но производило впечатления. Она никогда не была в этом храме, и ей не нравилось его название. Собор Святого Матфея казался ей куда более привлекательным. Особенно дорого было ей воспоминание об одной службе там, на которой она присутствовала вместе с мужем. Если какой-то храм и имел отношение к президенту, то именно собор Святого Матфея. Отцы церкви были ошеломлены: по сравнению с их великолепным храмом собор Святого Матфея представлял собой старую запущенную церковь, где не было никаких художественных сокровищ и роскоши. Обе стороны — вдова и служители церкви — стояли на своем. По словам Роберта Кеннеди, «священники настаивали на храме Непорочного зачатия, а Жаклин упорно отстаивала собор Святого Матфея». Роберт сказал Жаклин:

— Мне кажется, собор Святого Матфея очень мал: там может разместиться только тысяча сто человек.

— Мне все равно, — ответила она. — Пусть все стоят на улице. Я знаю только, что это самое подходящее место.

Выбор Жаклин диктовался еще и другой веской причиной, которую она в конце концов открыла: вдова отказывалась ехать на заупокойную мессу по своему мужу в «жирном черном кадиллаке». Она твердо решила идти за гробом пешком, а поскольку роскошный собор находился слишком далеко, он автоматически отпадал Таким образом, вопрос был решен, хотя он создал другие, нецерковные проблемы, и некоторые из них первостепенной важности.