Земля Горящих Трав - Наталья Михайлова

В светло-сером комбинезоне, почти таком же, как форма охранников, с кобурой лучевого пистолета у пояса, канцлер был необыкновенно строен и юн.

— Мне все равно, что будет с моим прахом, — хмуро ответил Сеславин.

— Да, у тебя нет фантазии, — согласился Стейр.

— Зато у вас есть, канцлер: вы, кажется, меня живым собираетесь сжечь? — с вызовом спросил Сеславин.

Страх совсем отпустил. Предчувствие смерти сменилось ожиданием свободы. "Перенес", — мелькнуло у Сеславина, и только потом он понял, что именно перенес: все сомнения насчет себя, всю неуверенность в своих силах. Все, что положено перенести человеку, прежде чем он пойдет на смерть так, как Сеславин молился Ярвенне Даргородской: с укрепленным против мук сердцем…

— Заживо? — рассмеялся Стейр. — Я что, хренов маньяк? По-твоему, у меня других развлечений нет? Я, между прочем, соблюдаю собственные законы. Суд, учитывая твои преступления против Земли Горящих Трав, приговорил тебя к гуманной казни через инъекцию нейротропного яда.

Сеславин почти не почувствовал облегчения. Персоналу в спецодежде, в халатах и перчатках, стало быть, предстоит возиться уже с мертвым телом…

— Ну, пусть будет инъекция, — уронил он.

— А она уже была, — внезапно возразил Стейр. — Твоя казнь давно состоялась. Когда, Армилл?

Глава Ведомства невозмутимо назвал точную дату.

— Видишь, — пожал плечами Стейр. — Приговор уже исполнен. Святое дерьмо! Об этом свидетельствуют документы и СМИ.

— Я все еще жив, — упрямо сказал Сеславин.

Стейр едва заметно покачал головой:

— Это твое мнение. По-твоему, мои масс-медиа лгут, Ведомство фабрикует политические мифы? Давай перенесем решение нашего спора на полчаса… Мне кажется, ты скоро поймешь, что твое существование — одна иллюзия, которую ты упорно пытаешься выдать за правду.

— Ну, давай, сожги меня заживо, — снова повторил Сеславин.

— Я только сжигаю труп, — бросил Стейр

Оператор уже настроил режим кремационной печи. Сеславина должны были зафиксировать на загрузочном столе. Он мысленно вызывал образ поляны под Даргородом. Его чувства были обострены. С необычайной четкостью Сеславин увидел пригнувшуюся от сильного ветра полынь, Ярвенна стояла, защищая ладонью огонек лампы. Сеславин видел сразу и поляну, и кремационный зал. Ему казалось, что он стоит на границе между ними: с одной стороны волны полыни, с другой — каменный пол.

Конвоиры схватили Сеславина, чтобы заставить лечь на стол. Он сделал попытку вырваться. Сеславин чувствовал, что его хотят оттащить от спасительной грани. Отчаяние хлестнуло по нервам, тяжелыми, неровными толчками забилось сердце. Состояние боевой ярости пришло само, мышцы наполнились прежней силой. Сеславин облекся сиянием. Яркая вспышка ослепила конвой. Это было предельное напряжение, казалось, уже несовместимое с возможностями измученного человеческого тела.

Цепь Сеславина натянулась в руках персонала: его удерживали вчетвером. Неожиданно от браслетов на запястьях иномирца по металлическим звеньям побежало свечение. Цепь вспыхнула, кое-кто из служащих испуганно отдернул руки. Сеславин рванул ее на себя и ощутил, что свободен.

Канцлер Стейр выхватил пистолет раньше всех. Он направил ствол в иномирца, стоящего в столбе света. Но Сеславин уже исчез, и кремационный зал теперь снова освещали лишь люминесцентные лампы. Тогда Стейр, не отводя ствола, несколько раз нажал на спуск. Канцлер расстрелял служащих крематория за их оплошность.

Сеславин шагнул за грань, туда, где шумела высокая трава, и ему почудилось, что его охватывает холодный ветер и горчащий полынный запах.

"Это сон", — вдруг понял он. Полынь вокруг него была выше человеческого роста. В плену Сеславин не один раз пытался предугадать, каким будет его посмертие. "Оказывается, это просто полынь…". Смерть явилась ему в образе поляны под Даргородом.

Силы совсем оставили его. Сеславин ощутил толчок в грудь: сердце сократилось и уже не расслабилось…

Ярвенна увидела, как он возник на поляне, все еще окруженный светом. Она вскрикнула и кинулась к мужу. Ярвенна не успела добежать. Сеславин упал навзничь, сияние вокруг него быстро померкло. Уже сгущался вечерний сумрак. Ярвенна встала на колени, наклонилась над мужем, прижалась щекой к его груди. Сеславин не дышал, сердце не билось. Ярвенне было страшно смотреть на его лицо, чужое, несмотря на знакомые черты. Она взяла его запястье, но не почувствовала, как в вене под ее пальцами бьется кровь, только звякнула тонкая цепь. Ярвенна положила обе ладони на грудь Сеславину. В своем локусе она, дочь полевицы, стала маленькой богиней травы. Поляна, на которой полынь цвела в середине осени, была полной чашей жизненной силы.

Сеславин лежал, запрокинув голову, отрешенный и, Ярвенне казалось, отдаляющийся все больше. Лампа на ветви дуба покачивалась под ветром, и огонек в ней все еще горел. Ветер шатал полынь. Руки Ярвенны становились все горячее, от них согревалась неподвижная грудь Сеславина. Ярвенна бы не заметила, если бы так пролетели целые сутки.

Она не сводила глаз с посеревшего, замкнутого лица мужа. Внезапно тот с трудом разомкнул плотно сжатые губы и сделал едва слышный вдох. Вместе с ним вздохнула Ярвенна. Наклонив голову к самым его губам, она слушала. Дыхание было слабым, но не прерывалось.

Сеславин снова оказался в Даргородской больнице, где однажды уже лечился после ранения. На этот раз его состояние было тяжелым. Из реанимации Сеславина перевели в отдельную палату терапевтического отделения.

Ему трудно было восстановиться. Случайные звуки: шаги, скрип оконной рамы, приближение человека, которое он замечал боковым зрением, заставляли Сеславина вздрагивать.

Ему постоянно хотелось спать, но заснуть он не мог, особенно ночью. Встать, сделать несколько шагов по палате стоило большого усилия, и до самой весны единственная возможная для него прогулка была — посидеть на балконе в кресле.

Ярвенна не отходила от него. Заведующий отделением позволил, чтобы она жила в палате с мужем, считая, что Сеславину полезнее будет забота близкого человека, чем сменяющихся на дежурстве сиделок.

— Ты устала со мной? — спрашивал ее Сеславин, замечая, что она занята каждой мелочью его быта, как мать, смотрящая за малым ребенком.

— Нет, я устала без тебя, — отвечала Ярвенна.

Сеславин говорил мало, глухо, прерывисто. К его новому голосу Ярвенна долго не могла привыкнуть. Ему еще предстояла операция на голосовых связках.

Посторонних повидаться с Сеславином не пускали. В число посторонних попали даже друзья-землепроходцы и родственники, кроме родителей Ярвенны — тестя и тещи Сеславина. Перед первым свиданием Ярвенна предупредила их: "Только, пожалуйста, ведите себя, как обычно, не жалейте, не ахайте". Ярвенна не могла забыть, как в вечерних сумерках на поляне ей показалось, что волосы Сеславина присыпаны известью или пылью. Только когда ей позволили войти к нему в реанимационную, Ярвенна увидела голову мужа на чистой наволочке подушки и поняла, что его темно-русые пряди перемешались с седыми.