Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках - Петр Стефанович

Одно из свидетельств в этом ряду уже приводилось выше в главе III, когда шла речь о складывании королевской hirð в Норвегии в XIII–XIV вв. Высший слой hirð составляли лица, облечённые званиями лендерманов (lendirmenn) и сюслуманов (sýslumenn). Они фактически и составляли ту социальную категорию, которую можно назвать норвежской знатью, если не всю, то подавляющее её большинство. Первых насчитывалось 12–15 человек, вторых – около 40–50, вместе – не более 60–70[1092].

В королевстве вестготов в VII в. «насчитывалось несколько сотен значимых в социальном и экономическом отношениях семейств», но реальной политической властью обладала «в высшей степени узкая "правящая верхушка" внутри самой знати»[1093].

В империи Карла Великого образовался слой высшей знати, который в немецкой медиевистике получил название Reichsaristokratie – «имперская аристократия», то есть магнаты при дворе императора, его ближайшие советники и сподвижники. Это были элементы, которые выдвинулись из элит отдельных областей, вошедших в состав Империи, благодаря королевскому (императорскому) покровительству. Оценивать численность этих «местных» нобилитетов из-за отсутствия сколько-нибудь надёжных данных историки не решаются, но состав «имперской аристократии» поддаётся приблизительной оценке. Г. Телленбах составил список 111 человек в её составе, представлявших 42 рода[1094]. Выводы Телленбаха, который собственно и «открыл» Reichsaristokratie, получили признание[1095]. Цифру 111 человек нельзя воспринимать как точный показатель численности этого слоя, но считается вполне возможным исходить из округлённого числа в 100–150 человек.

Приблизительные выкладки возможны для подсчёта численности знати в некоторых государствах-наследниках каролингской Империи. Так, в оттоновской Германии X–XI вв. слой людей, которые имели влияние на государственную политику (то есть высшая знать, имевшая доступ ко двору), оценивается приблизительно в 150–200 человек, включая королей и их родственников, в том числе взрослых женщин из королевской семьи[1096].

Для стран, ближе расположенных к Руси, мы располагаем только некоторыми случайными известиями, надёжность которых не очень высока. Автор «Чешской хроники» Козьма Пражский при описании борьбы князей Борживоя и Владислава за пражский престол (1109 г.) вкладывает в уста одного из участников этой смуты сетования о горестной судьбе Чехии, которая «подвластна многим господам (dominis multis)». Далее в этой же речи уточняется, что этих «господчиков» два десятка («iam sunt bis deni, nisi fallor ego, dominelli»)[1097]. Среди историков ведутся споры, кого следует понимать под этими двумя десятками «dominelli» – членов правящей династии Пшемысловцев или представителей высокородной знати[1098]. Так как первых в начале XII в. никак не набирается два десятка, более вероятной выглядит точка зрения, что имеются в виду двадцать родов высшей знати, каждый из которых возглавлялся старшим в роду – и эти главы родов и были обозначены как «dominelli». В тот или иной определённый момент эти двадцать родов могли быть представлены несколькими десятками совершеннолетних мужчин (40–60 человек).

Численность венгерской знати часто оценивают, исходя из известного сообщения Шимона Кезаи, писавшего около 1285 г., что благородных родов, восходящих к древним корням, в Венгрии насчитывается 108[1099]. Это значит, что в конце XIII в. знать Венгерского королевства составляли 2–3 сотни мужчин.

Есть одно любопытное сообщение Вертинских анналов о восстании болгар в 865/866 гг. после крещения хана Бориса-Михаила (864 (скорее) или 865 г.). Автор (Хинкмар Реймский) пишет, что некие знатные люди в окружении хана (proceres sul) подняли мятеж, возмутив народ, и собрались около царского дворца. Борис вышел со своими людьми и духовенством и чудесным образом усмирил народ. Людей у него было 48 – «cum quadraginta tantum octo hominibus». После усмирения народа хан казнил 52 человека «ex proceri-bus», а остальных отпустил. В известных ответах папы Николая на вопросы болгарского хана уточняется, что казни подверглись мятежники «со всем своим родом (cum omni prole sua)». Потом было послано посольство к Людовику немецкому (август 866 г.) с просьбой о епископе, а тот послал весть Карлу Лысому (очевидно, от послов и известны детали анналисту)[1100]. Восстание было, видимо, мощным, имело значение и для политического развития ханства, и его международных отношений. Как бы ни расценивать ход событий и кем бы ни считать этих «знатных» (proceres) и ханских «людей» (homines)[1101], ясно, что речь идёт скорее о десятках людей в элите болгарского ханства, чем о сотнях и, во всяком случае, не о тысячах.

Таким образом, из этих разрозненных данных следует, что для большинства государств IX–XIII вв. Центральной Европы численность знати не следует предполагать очень большой– от несколько десятков совершеннолетних мужчин до нескольких сотен (в зависимости от социально-политической ситуации, экономического развития и т. д.), но не более того. При этом обычно явно прослеживается отличие между основной массой знатных людей и узким кругом лиц, который располагал важнейшими рычагами политического decision-making– некоей «правящей верхушкой» (обычно несколько десятков человек). В более крупных политических образованиях типа империи Карла Великого общая численность элиты естественным образом возрастала (за счёт объединения разных quasi-государственных образований), но слой людей, имевший преимущественный доступ к центральным власти и финансовым «потокам» (то есть «государственная элита»), оставался, видимо, сравнительно узким – те же несколько десятков или около сотни человек.

На этом фоне результаты, полученные на основе анализа древнерусских источников, совсем не выглядят чем-то исключительным. В каждой из «земель» Руси XII– начала XIII в., которые представляли собой фактически независимые государства, слой собственно знати (боярства) составлял от нескольких десятков до примерно двух сотен человек, но из этих людей лишь немногие (вероятно, от одного до нескольких десятков человек) участвовали в принятии важнейших политических решений. Не будет большой смелостью предположить, что именно эти последние именовались «великими» или «лучшими» боярами и что именно они были главными советниками князей – «боярами думающими» или «думцами», как писали летописцы[1102].

В конце XI в. было меньше независимых земель-княжеств, меньше бояр, зато более многочисленны были контингенты княжеских военных слуг или, по крайней мере, киевского князя– недаром киевский князь был в состоянии контролировать почти всю Русь. Для XI в. надо предполагать значительно большую концентрацию знати и военных сил по нескольким политическим центрам. В Киеве XI в. бояр, вероятно, было несколько больше, чем в отдельных «землях» XII – начала XIII в. Правдоподобной выглядит цифра в три-четыре сотни человек, если учитывать приведённые в начале этого раздела данные о численности людей, ходивших в полюдье, и княжеских гридях-отроках. Общее число бояр на Руси во второй половине XI в. едва ли превышало тысячу, а вместе бояре и княжеские военные слуги (отроки-гриди) насчитывали, таким образом, несколько тысяч человек, вряд ли более 3 тысяч. Это и была военно-политическая элита Руси.

Это, конечно, очень приблизительные оценки, ориентировочные и условные. Для «социологических» задач данного исследования важнее даже, может быть, не столько общее количество людей в тех или иных группах и слоях, сколько их соотношение между собой – главное, перевес гридей над боярством в XI в., и перевес боярства над «осколками» «большой дружины» в XII–XIII вв.

Выводы

Сравнительно со многими другими странами раннесредневековой Европы на Руси знать уже относительно скоро после образования государства обрела собственное название – бояре. Для обозначения человека, выдающегося по социальному положению и приобщённого к высшей политической власти, слово бо(л)ярин употребляется в источниках, созданных на Руси в XI в. Это слово, заимствованное в древнерусский язык, укоренилось, вполне вероятно, потому, что в этом языке не было оригинального славянского слова, подходящего для обозначения новой социальной реальности. В этом смысле данное заимствование можно сопоставить со словом гридь, которое вошло в древнерусский язык тоже как обозначение специфического явления, образовавшегося в особых исторических условиях. Но в отличие от гридь слову боярин была суждена гораздо более долгая и важная история в восточнославянских языках – в соответствии с историческим значением того явления, на которое оно указывало.

В договорах руси и греков 911 и 944 гг. слово бояре употребляется наравне со словом князья для перевода одного греческого слова и обозначает лишь очень узкий правящий слой руси – неких предводителей или quasi-правителей, возглавлявших какие-то территории в составе «Русской земли» и признававших верховную власть киевского князя. В середине X в. их было 24 человека (не считая киевского князя). Очевидно, в эту эпоху употребление слова бо(л)ярин ещё не устоялось, и его содержание не вполне определилось. В договоре 944 г. те, кого позднее стали называть боярами, выступают как посланники («слы») князей-бояр/«архонтов». В оригинальных древнерусских источниках никаких намёков на существование этих «архонтов» не обнаруживается. Видимо, в правление Владимира Святославича устанавливается социально-политическая структура, сохранявшаяся очень долго, – князья одного рода выступают правителями «под рукой» «старейшего» в роду, но фактически (полу-)независимо, а опираются на элиты, которые концентрировались в ряде городских центров. В XI в. крупнейшим таким центром был Киев.