Дьюма-Ки - Кинг Стивен

— Да.

— Если я скажу тебе, что всё в порядке, ты просто поедешь домой.

— Чтобы не мешать тебе общаться с твоей музой. Или с духами.

Я кивнул, потому что он не очень-то грешил против истины. Потом я повернулся к Джеку:

— И ты останешься в «Эль Паласио», пока Уайрман будет в похоронном бюро, так?

— Конечно, раз уж вы этого хотите. — Джеку наше предложение не нравилось, и я его понимал. Это был большой дом, Элизабет жила там долго, и память о ней никуда оттуда не делась. Я бы тоже нервничал, если бы не знал наверняка, что на Дьюма-Ки призраки обитают совсем в другом месте.

— Если я позвоню, ты тут же примчишься.

— Обязательно. Позвоните или по телефону в доме, или на мой мобильник.

— Ты уверен, что он работает? Он смутился.

— Аккумулятор сел, только и всего. Я зарядил его в автомобиле.

— Мне бы хотелось получше понять, почему ты лезешь во всё это, Эдгар, — сказал Уайрман.

— Потому что точка не поставлена. Долгие годы она стояла. Долгие годы Элизабет жила здесь очень спокойно — сначала с отцом, потом одна. Занималась благотворительностью, общалась с друзьями, играла в теннис, играла в бридж — так говорила мне Мэри Айр, — но прежде всего активно участвовала в художественной жизни Солнечного берега. Это была спокойная, достойная жизнь для пожилой женщины, у которой много денег и практически нет плохих привычек, за исключением курения. Потом ситуация начала меняться. La loteria. Твои слова, Уайрман.

— Ты действительно думаешь, что за этими изменениями что-то стоит? — В его голосе недоверия не слышалось, скорее, благоговейный трепет.

— Ты сам в это веришь, — ответил я.

— Иногда — да. Но я не хочу в это верить. Это что-то может дотянуться так далеко… и зрение у него достаточно острое, чтобы разглядеть тебя… меня… ещё бог знает кого или что…

— Мне тоже не нравится это что-то, — но тут я лгал. Это что-то я ненавидел. — Мне не нравится версия, будто что-то действительно вылезло из своего тайного убежища и убило Элизабет — может, испугало до смерти, чтобы заставить её замолчать.

— И ты надеешься с помощью этих рисунков выяснить, что происходит?

— В какой-то степени — да. Как много, сказать не могу, пока не попытаюсь.

— А потом?

— Поживём — увидим. Но наверняка придётся побывать на южной оконечности Дьюмы. Есть там одно незаконченное дельце.

Джек поставил стакан из-под чая.

— Какое незаконченное дельце?

Я покачал головой.

— Не знаю. Возможно, эти рисунки мне подскажут.

— Надеюсь, ты не собираешься зайти слишком далеко и обнаружить, что не можешь вернуться на берег? — спросил Уайрман. — Именно такое случилось с теми двумя маленькими девочками.

— Я об этом помню.

Джек нацелил на меня палец.

— Берегите себя. Мужской закон. Я кивнул, повторил его жест.

— Мужской закон.

Глава 15

НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

i

Двадцатью минутами позже я сидел в «Розовой малышке» с альбомом на коленях. Красная корзинка для пикника стояла рядом. Прямо передо мной, заполняя светом выходящее на запад окно, лежал Залив. Снизу, издалека, доносился шёпот ракушек. Мольберт я отодвинул в сторону, накрыл простынёй заляпанный красками рабочий стол. На простыню положил только что заточенные огрызки цветных карандашей Элизабет. От них осталось совсем немного — коротенькие, и толстые, наверняка они были настоящим антиквариатом, — но я полагал, что их мне вполне хватит. Я чувствовал, что готов приступить.

— Чёрта с два я готов, — пробормотал я. К такому подготовиться нельзя, и какая-то часть меня надеялась, что ничего и не произойдёт. Но я чувствовал, что-то должно произойти, потому-то Элизабет и хотела, чтобы я нашёл рисунки. Помнила ли она о содержимом красной корзинки, и если помнила, сколь много? Мне представлялось, Элизабет забыла практически всё, связанное с её детством, и случилось это до того, как болезнь Альцгеймера усугубила ситуацию. Потому что забывчивость не всегда непреднамеренна. Иногда это волевое решение.

Кому хочется помнить некий кошмар, заставивший твоего отца кричать, пока кровь не хлынула из ушей и носа? Лучше вообще перестать рисовать. Раз и навсегда — как отрезать. Лучше говорить людям, что ты не можешь нарисовать даже человечка из палочек и кружков, а когда дело касается искусства, ты ничем не отличаешься от богатых выпускников колледжа, которые поддерживают спортивные команды материально: если ты не спортсмен, будь спонсором спорта. Лучше полностью забыть о своём увлечении, а с возрастом старческий маразм сделает всё остальное.

Да, что-то от прежнего дара может остаться (скажем, как рубец на твёрдой оболочке мозга после детской травмы, вызванной падением с запряжённого пони возка), но тогда ты находишь иные способы выплёскивать остатки дара — точно так же, как отводят гной из незаживающей раны. К примеру, можно интересоваться живописью других. Покровительствовать художникам. Этого мало? Тогда можно начать коллекционировать фарфор: людей, животных, здания. Строить Фарфоровый город. Никто не назовёт такое увлечение искусством, но создание Города, несомненно, процесс творческий, и такие регулярные тренировки воображения (его визуального аспекта в особенности) могут принести избавление.

Избавление от чего?

Разумеется, от зуда.

Этого чёртова зуда.

Я почесал правую руку, пальцы левой прошли сквозь неё, в десятитысячный раз упёрлись в рёбра. Затем откинул обложку альбома и открыл первый лист.

«Начните с чистой поверхности».

Она притягивала меня, как — я в этом не сомневался — чистые поверхности когда-то притягивали её.

«Заполни меня. Потому что белое — отсутствие памяти, цвет забытья. Создавай. Показывай. Рисуй. И когда ты будешь это делать, зуд уйдёт. И на какое-то время путаница отступит».

«Пожалуйста, останьтесь на Дьюме, — сказала Элизабет. — Что бы ни произошло. Вы нужны нам».

Я подумал, что она говорила правду.

Рисовал я быстро. Всего несколько штрихов. Получилось что-то похожее на телегу. Или возок, который стоял и ждал, когда в него запрягут пони.

— Они жили здесь вполне счастливо, — сообщил я пустой студии. — Отец и дочери. Потом Элизабет упала с возка и начала рисовать, ураган, налетевший вне сезона, вскрыл на дне старую свалку, маленькие девочки утонули. Живые перебрались в Майами, и все беды прекратились. А когда почти двадцать пять лет спустя они вернулись…

Под возком я написал печатными буквами: «ОТЛИЧНО». Остановился. Потом перед первым словом добавил второе: «ОПЯТЬ». «ОПЯТЬ ОТЛИЧНО».

«Отлично, — шептали ракушки далеко внизу. — Опять отлично».

Да, всё у них было хорошо. У Джона и Элизабет всё было хорошо. И после смерти Джона все у Элизабет было хорошо. И с художественными выставками. И с фарфором. Потом по какой-то причине ситуация вновь начала меняться. Я не знал, была ли гибель жены и дочери Уайрмана частью этих изменений, но думал, что могла быть. А вот насчёт нашего с ним приезда на Дьюма-Ки у меня не возникало ни малейших сомнений. Никаких логических доводов я бы привести не смог, но точно знал: именно эти изменения привели нас сюда.

Всё на Дьюма-Ки шло хорошо… потом непонятно… снова, и достаточно долго, хорошо. А сейчас…

«Она проснулась».

«Стол течёт».

Если я хотел знать, что происходит сейчас, мне не оставалось ничего другого, как выяснить, что произошло тогда. Грозило это опасностью или нет, ничего другого не оставалось.

ii

Я взял первый рисунок Элизабет: одна лишь неровная линия в середине листа. Взял его левой рукой, потом представил себе, как прикасаюсь к нему правой, что уже проделывал с садовыми рукавицами Пэм «РУКИ ПРОЧЬ». Попытался увидеть пальцы правой руки, отслеживающие эту линию. Мне это удалось (в каком-то смысле), и я ощутил отчаяние. Я собирался поступить так же со всеми рисунками? Их было полторы сотни, по самым скромным подсчётам. Кроме того, поток информации что-то не торопился обрушиться на меня с листа бумаги.