Майя: Форс-минор - Бодхи

Стук в дверь показался странным. Вроде бы обычный стук в дверь, а я точно знаю, что это не Лесси, это скорее всего кто-то даже неприятный… Ну точно, — лживоглазый индус, прислуживающий хозяйке коттеджа. Совершенно омерзительно улыбаясь, и в то же время сверля меня холодными маленькими глазками, просит дать ему паспорт. Подозрительно осмотрев его, я сказала, что занесу паспорт сама. Этот тип, по моим ощущениям, способен на многое, хоть и дергается от беспокойства, доходящего до страха. Не раз за масками жалких и робких людей я видела таких злобных чудовищ и динозавров, что теперь не верю никакой внешней беззащитности и запуганности. Может, это просто хитрый трюк злобы, вынужденной прятаться, чтобы продолжать беспрепятственно существовать?

А вот и Лесси!

— Пошли на крышу, тебе понравится, я там каждый вечер сижу. Сейчас как раз закат, — голос у нее как журчащий в раннем солнце ручеек. — Только возьми с собой что-нибудь теплое.

С круглой плоской крыши можно смотреть на горы, задумчивую долину внизу, монастырь, теперь почти окутанный сумерками, в то время как горы напротив горят красным золотом закатного солнца. Совсем близкие кроны притихших осенних манго и горных тополей прячут в себе предвечерние игры птиц. Дарамсала зажигает огни, и теперь под нами темно-зеленая пропасть, мерцающая огнями, ныряющая в далекое море светлячков в долине.

Нам совсем не хочется говорить… Сначала тихо, как будто даже робко, монастырь касается нас женским хоровым пением, но через несколько минут в него вливаются новые голоса и еще, и еще! Как легко мне представить тех беззаботных девчонок-монахинь, которые теперь стали сосредоточенными, серьезными, — именно так я воспринимаю тибетское пение. В себе я чувствую ту же стихию, — зеркальный штиль, гремящая буря, пенистые солнечные волны, серебристая нежная рябь.

…Как же мне найти Лобсанга?

— Ты еще не замерз, Лисенок? — прижала Лесси к себе, и она как котенок устроилась поудобнее.

— Да, немножко холодно… Мне нравится тепло, но когда жарко — тоже не нравится. Мне все время хочется весны:)

— Да? А мне осени! Вот как раз такой, как здесь сейчас. Там, где я живу, такая осень бывает всего лишь несколько дней в году.

— Скоро на океане станет здорово. Ты была в Гоа?

— Нет, пока нет.

— Там сейчас пока еще жарко, а в декабре станет так легко и по вечерам прохладно.

— Легко? Что ты имеешь в виду?

— Ну… Это когда совсем не замечаешь погоды, когда тебе не холодно и не жарко…

— А, поняла, поняла, мне тоже нравится, когда так легко, ведь это не просто ощущение, в этом есть что-то еще, какая-то хрустальность что ли…

— Как здорово ты сказала — хрустальность! …Да, это похоже на хрустальность, — она еще плотнее прижалась ко мне.

— Неужели ты путешествуешь одна?

— Сейчас да.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— Шестнадцать???

— Ага:) Я приехала сюда с родителями, они здесь познакомились, в Гоа, и я постоянно с ними сюда ездила, с самого рождения… И еще со мной была моя подружка.

— Подружка? Ты имеешь в виду подружку или это была твоя девчонка?

— Моя девчонка. Я — лесби.

— Вот это да! Впервые встречаю девчонку, которая так открыто говорит о том, что она лесби. И что же, твои родители знают об этом?

— Да, и им нравится, что у меня есть девчонка. Мой отец сказал, что когда ему было шестнадцать, у него тоже был парень, и он считает, что это самое лучшее — сначала получить гомосексуальный опыт, а потом уже начать трахаться с девочками (как неожиданно от нее слышать слово «fuck»)… Ну и наоборот:)

— Да? Вот это да, ты не перестаешь меня удивлять! И что же случилось с твоей девчонкой?

— Мы поссорились. Сначала мы хотели, чтобы наши отношения были открытыми, чтобы и она, и я мы могли трахаться и с другими мальчиками, и с другими девочками. Но когда у меня появился парень… и даже не то чтобы парень, а так просто, мальчик на одну ночь… она впала в такую ревность, что так и не смогла мне этого простить. А я поняла, что не могу так жить, потому что мне нравится трахаться, и я не хочу быть только с ней… И никогда больше не хочу видеть ее ревности. Это было ужасно, она рыдала, кричала, она даже ударила меня несколько раз. Тогда я сказала, чтобы она уходила, потому что после такого у нас ничего не может больше быть. Ты ведь понимаешь меня?

— Ну разумеется. Ревность — это смерть всего живого, это отрава похуже цианистого калия:)

— Точно, точно! — рассмеялась неожиданно грубоватым смехом.

— И что же твои родители так запросто тебя тут оставили одну?

— Ну да, они сказали, что хотят, чтобы я здесь осталась еще на полгода, чтобы потусовалась на всяких пати, потрахалась с мальчиками, с девочками.

— Лесси! Мне это не снится? Расскажи мне о своих родителях.

— Они когда-то были хиппи…

— А, понятно:)

— …жили несколько лет в Гоа, просто в палатке, и даже не в палатке, а под москитной сеткой. Тогда Гоа было другое, там не было туристов, отелей. Я кое-что помню, но плохо. …Когда мне было 13, родители дали мне попробовать марихуану.

— А сами они ее курят?

— Всю жизнь. Это у них целая философия. Но я другая. Мне не нравятся наркотики, пати, и большинство мальчиков тоже не нравится. Я хочу секса только тогда, когда есть правильное чувство.

— Правильное чувство?

— Ну да:) Это когда смотришь на человека и без всяких сомнений знаешь, что хочешь его, как будто все в тебе начинает притягиваться к нему.

— Ну конечно знаю! Классно у тебя получилось это выразить — правильное чувство. А что же с девочками?

— Девочки мне нравятся чаще, и я даже думаю, что я может вообще не буду трахаться с мальчиками, что-то в этом не то…

— Да нет, Лесси, просто мальчиков нежных трудно найти. Но мне встречались:) …Пойдем чай пить ко мне, а то кажется совсем холодно стало.

— Ага, зато смотри какие звезды!

Но мне было не до звезд, — то ли сомнение, то ли недовольство собой, то ли серость, то ли все это вместе взятое — что-то смутно нащупывало дорогу где-то глубоко в животе, протягивая свои щупальца к груди, горлу. Кажется, даже разочарование сюда примешалось, — ожидала увидеть Лесси нежной и хрупкой девчонкой, а она все ярче показывает себя как угловатый подросток с резким смехом, хотя иногда и становится настоящим котенком. Ожидания, ожидания, — вот что приносит разочарование, вот что закрывает меня от мира. Это все равно что придти в цветущий сад с насадкой на носу, чувствительной только к одному запаху, и ходить с недовольным видом, приговаривая, что все такое серое, безвкусное, не пахнет…

И что сейчас? Сейчас я сама не понимаю, чего хочу, — то ли остаться с Лесси, то ли договориться с ней о встрече на завтра, чтобы за это время понять свои желания. Да, наверное, так я и сделаю. Чай! Я же сама позвала ее. Ну ладно, лишние пятнадцать минут ничего не изменят… Чувствую в этом что-то хоть и не ярко, но мучительное, вспомнились встречи с подругами в Москве, — вроде бы и сама звала их, но когда они приходили, вдруг становилось и скучно, и серо, и хотелось просто молча сидеть, или даже выгнать, но страх перед скукой одиночества и вежливость никогда не позволяли понять, чего же я на самом деле хочу.

— Ух ты, как у тебя тут здорово! Я впервые в Индии такое вижу. Даже телек есть! А пирожные лучше покупай прямо здесь, у Шерил, здесь они самые лучшие.

— Ты чем-нибудь увлекаешься? — я чувствую все большую и большую дистанцию между нами, ее вопросы кажутся мне пустыми… Я теперь то ли ее старшая сестра, то ли мама, правильной интонацией задающая правильные вопросы.

— Ну да…

— И чем? — зачем я это спрашиваю?

— Читаю… иногда, — ей явно скучно отвечать, она стала другой, словно чувствует, что я тоже изменилась.

Одно лето своей жизни я работала аниматором в Турции, с утра до поздней ночи была с людьми, — разговаривала, проводила занятия аэробикой, конкурсы, дискотеки, шоу. И заметила такую закономерность, — всегда, когда я была в бодром и радостном состоянии, мне не составляло труда «зажечь» всех вокруг себя, вовлечь в любую авантюру, рассмешить, очаровать. В эти моменты я чувствовала себя волной, подхватывающей капли воды и увлекающей их в водоворот яркой игры. Но когда я была серой и мне было скучно, что бы я ни делала, как бы ни показывала радость и бодрость, ничего не получалось, — капли продолжали сохнуть под жарким турецким солнцем и лениво пялиться по сторонам… Вот и Лесси сейчас точно чувствует, что что-то не то… Но что я могу сделать? Могу ли я это изменить? Как же мне всегда хотелось найти ключ к тому, чтобы постоянно быть этой волной! И я всегда думала, что это невозможно, что остается только ждать следующего прилива… Но сейчас, сейчас у меня есть… нет, не ключ, пока еще не ключ, — у меня есть направление, в котором я могу искать. Но как? Восприятия можно менять, можно прямо сейчас испытать то, что я хочу испытать. Я могу протянуть руку и взять то, что хочу взять. Это то же самое… Так, Лесси смотрит телек, можно не обращать на нее внимание, ребенок нашел наконец себя:)… Когда я была грудной, я тоже не умела пользоваться рукой, и мне пришлось несколько месяцев каждый день трудиться, чтобы научиться этому. Так почему я жду, что у меня получится прямо сейчас? Почему позволяю себе разочароваться и впасть в сомнения после какого-то часа борьбы? …Часа??? Ну какая же ложь! Неужели я когда-то боролась час? Хочется в это верить, хочется говорить себе это, но какая же это чудовищная ложь. А ведь именно с помощью нее я и успокаиваюсь и продолжаю жить по-старому… Нет, я никогда не боролась час. Я не знаю, сколько я боролась по-настоящему, яростно, с полной самоотдачей… Двадцать минут? Десять? Пять? Неужели всего пять минут? У меня бы ушло несколько лет на то, чтобы научиться подносить ложку ко рту, если бы я столько же времени уделяла этому занятию в детстве, сколько сейчас отдаю устранению НЭ.