Прусский террор - Александр Дюма

Несмотря на свою обычную бесстрастность, врач не смог остаться холодным перед таким горем; хотя он прекрасно видел, что на этот раз удар был смертельным, и хотя он сделал все, на что было способно искусство врачевания, и чувствовал себя бессильным сделать еще что бы то ни было, он попытался обнадежить Елену теми простыми ответами, что имеются в запасе у врачей для подобного рода чрезвычайных обстоятельств.

Но тогда Бенедикт подошел к нему и, взяв его за руку, сказал:

— Доктор, вы слышите, что просит у вас это святое создание? Она не просит у вас жизни для своего любимого, она просит воскресить его на время, чтобы священник успел произнести несколько слов и надеть ей кольцо на палец!

— О да! Да, — вскричала Елена, — я прошу только этого! Я же была безумицей! Пока он еще жил, пока говорил со мной, я не последовала его желанию и не позвала священника, чтобы он соединил нас навсегда. Доктор, пусть он откроет глаза, пусть скажет: «Да!» — это все, что я прошу; когда будет исполнено его желание, я смогу исполнить данное ему мною слово.

— Доктор, — сказал Бенедикт вполголоса врачу, пожимая ему руку и не выпуская ее из своей, — доктор, а если мы попросим у науки чуда, в котором нам отказывает Бог? А если мы прибегнем к переливанию крови?

— Что это такое? — спросила Елена.

Врач секунду подумал. Затем он посмотрел на больного.

— Все потеряно, — сказал он, — поэтому мы ничем не рискуем.

— Я вас спросила, — сказала Елена, — что это такое, переливание крови?

— Речь о том, — сказал врач, — чтобы перелить в обескровленные вены больного достаточное количество горячей и живой крови, чтобы вернуть ему, пусть на какой-то миг, вместе с жизнью и способностью говорить, сознание собственного я.

— А это операция?.. — спросила Елена.

— Я буду делать ее первый раз в жизни, — ответил врач, — но два-три раза мне пришлось видеть, как ее делают в больницах.

— И мне тоже, — сказал Бенедикт, — ибо, увлекаясь всем сверхъестественным, я прослушал лекции Мажанди и тогда видел, что, когда вводили в вены животного кровь другого животного его вида, опыт всегда удавался.

— Ну хорошо, — сказал врач, — я поищу человека, который захочет продать нам один или два фунта своей крови.

— Доктор, — сказал Бенедикт, сбрасывая с себя куртку, — я не продаю своей крови друзьям, а отдаю ее. Вы нашли человека!

Но при этих словах Елена вскрикнула, бросилась между Бенедиктом и врачом и, протягивая руку хирургу, сказала Бенедикту:

— Вы уже достаточно сделали для него до сих пор, господин Бенедикт, и если человеческую кровь нужно влить в вены моего любимого Карла, то это будет моя кровь, это мое право!

Бенедикт упал на колени перед этой героиней любви и преданности, схватил подол ее платья и поцеловал его.

Менее впечатлительный, врач ограничился тем, что сказал:

— Это хорошо! Попробуем! Дайте раненому выпить ложку лучшего укрепляющего средства. Я иду к себе за аппаратом.

XLIV. БРАКОСОЧЕТАНИЕ IN EXTREMIS note 29

Врач выбежал из комнаты так быстро, как только позволяло ему достоинство его профессии,

В это время Елена пыталась влить в губы Карлу ложку укрепляющего средства, а Бенедикт дергал шнур звонка и сзывал слуг.

Появился Ганс.

— Сходите за священником, — сказала ему Елена.

— Для последнего причастия? — робко спросил Ганс.

— Для бракосочетания, — ответила Елена. Через несколько минут врач вернулся с аппаратом.

— Доктор, — сказал ему Бенедикт, — я вполне в курсе операции и хотел бы поговорить с вами. Позвольте сказать вам, прежде чем вы начнете, что я полностью отвергаю метод Мюллера и Диффенбаха, которые утверждают, что нужно вводить кровь, очищенную от фибринов с помощью взбалтывания, и, напротив, придерживаюсь мнения Берара, который считает, что нужно вливать кровь в природном виде и со всеми ее элементами.

— Я придерживаюсь того же мнения, — сказал доктор. — Звоните.

Бенедикт позвонил. Вошла служанка.

— Принесите горячей воды в глубоком сосуде, — попросил доктор, — и градусник, если таковой имеется в доме.

Служанка почти тотчас же снова появилась с тем и другим.

Врач вынул из кармана бинт и обмотал им левую руку больного. Именно с этой стороны нужно было делать переливание крови, так как правая рука была изуродована.

Через несколько мгновений вена набухла, и это доказывало, что кровь в ней не совсем иссякла и что циркуляция ее, хотя и слабая, еще продолжалась.

Тогда врач обернулся к Елене:

— Вы готовы? — спросил он.

— Да, — сказала Елена, — но поторопитесь же, вдруг он умрет, Боже правый!

Врач зажал руку Елены бинтом, поместил аппарат на кровать, чтобы по возможности приблизить его к раненому, и поставил его в воду, нагретую до 35 градусов, чтобы кровь не успела остыть, проходя от одной руки в другую. Он обнажил самый набухший сосуд на руке Карла и почти одновременно проколол вену девушки, кровь которой тут же потекла к аппарат.

Когда врач посчитал, что крови перелилось граммов 120 — 130, он сделал знак Бенедикту, чтобы тот большим пальцем зажал течение крови у Елены, и, сделав надрез вдоль сосуда у Карла, ввел туда конец трубки и стал медленно переливать кровь, внимательно следя за тем, чтобы в вену вместе с кровью не проник ни один пузырек воздуха.

Во время операции, продолжавшейся примерно десять минут, они услышали слабый шум у двери.

Это пришел священник в сопровождении Эммы, г-жи фон Белинг и всех домашних слуг.

Елена обернулась, увидела их у двери и подала им знак войти.

В эту минуту Бенедикт сжал ей руку: Карл вздрогнул, и какая-то дрожь побежала у него по всему телу.

— Ах! — промолвила Елена, сложив руки. — Благодарю тебя, Боже милосердный, это моя кровь дошла до его сердца!

Бенедикт, державший наготове кусочек английского пластыря, наложил его на вскрытую вену и попридержал его.

В это время священник приблизился к ним.

Это был католический священник, который с детских лет Елены был ее духовником.

— Вы послали за мной, дочь моя? — спросил он.

— Да, — ответила Елена, — я хотела бы с согласия моей бабушки и старшей сестры соединиться браком с этим дворянином; с Божьей помощью он скоро сможет открыть глаза и прийти в сознание. Только времени нам терять нельзя, так как может опять наступить обморок.

И вдруг Карл, как если бы он только и ждал этой минуты, чтобы очнуться, открыл глаза, нежно посмотрел на Елену и слабым голосом, но вполне внятно сказал:

— Будучи в глубоком обмороке, я все слышал. Вы ангел, Елена, и я тоже вместе с вами прошу у вашей бабушки и сестры разрешения оставить вам свое имя.