Частная жизнь адмирала Нельсона - Кристофер Хибберт

«Родного, родного Мертона» Нельсон достиг в шесть утра 22 августа и, по свидетельству Эммы, был без ума от счастья, застав там всех домашних. Она действительно пригласила его многочисленных родичей — столько, сколько могло уместиться в имеющихся в доме пятнадцати спальнях. «Место всем найдется, — бодро писала она, — так что приезжайте поскорее». В доме уже разместились (или должны были вот-вот подъехать): сэр Питер Паркер, миссис Кадоган, доктор Нельсон с семьей, «бедная Слепушка» — любимица Нельсона, многочисленные члены кланов Болтонов и Мэчемов, включая юного Джорджа Мэчема, которому пришлось поселиться в одной комнате со своим кузеном Томом Нельсоном. Ну и, конечно, четырехлетняя Горация — ее по случаю возвращения отца спешно привезли от миссис Гибсон, ибо, несмотря на упорные настояния адмирала, девочка в Мертон так и не переехала.

Выглядела она вполне довольной. Время от времени Горацию забирали от миссис Гибсон, возя в разные места — например, на Четвертое июня мать взяла ее вместе с Шарлоттой Нельсон в Итон, где, по словам последней, они встретились с ее братом Горацио. Тот, одетый в белый с позолотой камзол, катался на лодке, похожей на римскую галеру. Дядю Шарлотты несказанно обрадовала симпатия Шарлотты к его крохе.

«Меня до глубины души трогает твое доброе отношение к нашей дорогой сиротке Горации. Пусть она лишена родительского тепла, но все же на белом свете не одна, и я прокляну всякого, кто проклянет ее, а к тем, кто к ней милостив, и небеса будут милостивы. Невинное дитя, она никому зла причинить не способна. Я счастлив, что она к тебе привязалась, и если Горация будет походить на родителей, то сердце ее всегда будет открыто для тех, кто к ней добр. Твой любящий дядя Нельсон-и-Бронте».

Самой Горации Нельсон тоже писал регулярно, подписываясь «твой крестный», а однажды — «бесконечно любящий тебя отец». Он наказывал девочке слушаться свою «опекуншу»: если ему самому не доведется увидеть, как «хорошо ее воспитали», она все равно сделается «украшением (своего) пола».

Нельсон послал дочери двенадцать испанских платьев, потом — детский набор ножей, вилок и ложек с выгравированным на них именем «Горация» и позолоченный бокал с надписью: «Горячо любимой Горации».

И еще он обещает подарить ей часы.

«Моя дорогая Горация!

Меня очень порадовало твое славное письмецо, и большое спасибо за подарок — локон твоих чудесных волос. Счастлив слышать, что ты хорошо себя ведешь и во всем слушаешься свою гувернантку мисс Коннор и нашу дорогую леди Гамильтон. Посылаю тебе прядь своих волос и фунт стерлингов на покупку медальона. Можешь носить его, когда будешь подобающим образом одета. Еще фунт можешь потратить на какие-нибудь вещицы для Мэри и гувернантки.

Никому не говори, да уверен, ни за что и не скажешь, но я совершенно забыл о своем обещании подарить тебе часы. Как вспомнил, сразу послал за ними в Неаполь, и как только получу, немедленно переправлю домой. Собачку я обещать тебе не мог, ведь на борту у нас нет собачек. У меня к тебе только одна просьба, дорогая Горация, — будь послушной девочкой, и тогда можешь всегда быть уверенной в любви твоего Нельсона-и-Бронте».

Часы пришли в сопровождении короткого письма, где говорилось: «Разрешаю тебе носить эти часы по воскресеньям и еще тем дням, когда ты ведешь себе особенно хорошо и послушно и одета подобающим образом. Я поцеловал часики и посылаю их тебе вместе с благословением и любовью твоего Нельсона-и-Бронте».

Озабоченный здоровьем и будущим девочки, Нельсон напоминает Эмме (слишком поздно): Горации надо сделать прививку против оспы. В том же письме он выражает желание (которое следует оформить должным образом в его завещании и о котором пока не должна знать ни единая живая душа) выдать свою «приемную дочь» замуж за племянника Нельсона Горацио и таким образом сохранить его имя, если, конечно, молодой человек докажет, что достоин сокровища, каковым, несомненно, станет Горация, когда вырастет. Обеспокоенный также денежными делами, Нельсон сообщает Эмме, что, как только вернется домой, сделает так, чтобы она не могла «тратить деньги Горации», которой он оставляет по завещанию 4 тысячи фунтов. Он намерен «передать их опекунам», не оставляя ничего «на волю случая». «В этом мире мне нужно лишь одно, — пишет он. — Чтобы ты была добра и любила мою дорогую дочь Горацию». Эмму его настойчивые напоминания и указания раздражали, и порой она даже несколько ревновала к дочери.

С другой стороны, она явно пыталась возбудить и ревность Нельсона, извещая, что в его отсутствие получила несколько брачных предложений — одно от виконта, другое от графа. Но теперь, в отличие от времен, когда его с ума сводили разговоры о притязаниях принца Уэльского, Нельсон на провокации не поддавался: наплевать ему «на предложения титулованных особ». Он надеется дожить до того дня, когда Эмма станет герцогиней Бронте, и тогда — «Пошли они все к черту!»

Леди, Гамильтон явно не хотелось, чтобы в отсутствие Нельсона маленькая Горация нарушала привычно-беспокойный ритм ее жизни. Общества Эммы по-прежнему искали: она ужинала у леди Кодор, танцевала у леди Чолмондли, с прежним блеском показывала свои «Позиции» у леди Аберкорн, несмотря, как пишет леди Бессборо, на свои «необъятные размеры». На Кларгес-стрит, принимая оперных певцов, певиц и известного шалопая герцога Квинсберри, а с другой стороны, таких гранд-дам, как герцогиня Девонширская и графиня Мэклсфилд, она неизменно выказывала себя щедрой и гостеприимной хозяйкой. Нередко леди Гамильтон уезжала из Лондона, путешествуя по всей стране — от Саутэнда до Норфолка, от Рэмсгейта — где ее «полные плечи и грудь» напомнили Джозефу Фаррингтону вакханок Рубенса — до Кентербери, где ее экстравагантное поведение и явное пристрастие к шампанскому шокировало общество священников и их жен, с кем общался доктор Нельсон.

И повсюду она без счета тратила деньги. Настойчивые попытки — как ее собственные, так и лорда Нельсона — получить пенсию в награду за все ее труды в Неаполе и в качестве компенсации за понесенные там сэром Уильямом убытки успехом не увенчались, и в случае необходимости Эмме приходилось обращаться за помощью к друзьям Нельсона. Даже у бывшего его секретаря она одолжила 150 фунтов, хотя сама же недавно, с великолепной щедростью, дала в долг 200 фунтов мистеру Болтону, а миссис Болтон подарила на Рождество дорогой палантин.

На содержание дома в Мертоне Нельсон выдавал Эмме 100 фунтов в месяц, однако тратила она гораздо больше и задолжала не только местным лавочникам, но даже главному садовнику Томасу Криббу, «очень беспокоящемуся», как отчитывалась миссис Кадоган, исполнявшая в отсутствие дочери обязанности домоправительницы, «насчет денег». «Он надеется, ты вернешь ему 13 фунтов, заплаченные им косцам, — продолжает миссис Кадоган. — Дорогая Эмма, я просмотрела счета от булочника и мясника: мы задолжали им 100 фунтов 17 шиллингов».