ДНЕВНИКИ 1973-1983 - Александр Шмеман

Великая пятница, 8 апреля 1977

Все как нужно, все как всегда в эти "высокие дни". В лучшие минуты – пронзает внезапно, что, собственно, мы вспоминаем и празднуем. Невозможность, неслыханность – если вдуматься… В средине – воспоминания детства, точно Страстная "собирает" всю жизнь. В худшие – суета, заботы, раздражения: на диаконов, прислужников, беспорядок и т.д. Одно ясно: эти дни, особенно пятница, – это беспощадный суд над всем , это явление Греха и Зла в чистом виде. И Иуда, который "не восхоте разумети", – это я, это все мы, это весь мир. И, конечно, прежде всего – суд над религией. "Пронзение от гроба возсия" – да, но только в ту меру, в какую мы осознаем всем существом беспощадность Великой пятницы…

Светлый понедельник, 11 апреля 1977

Еще одна Пасха. И всегда мысль – а вдруг последняя? Еще раз – белая тишина Великой субботы, прорыв пасхальной ночи, солнечная пустота воскресного дня. И опять – "il faut tenter de vivre…" Писать обо всем этом нельзя и не нужно. Только острое чувство: все это, действительно и только, по милости Божией, это разрушение смерти в нас . Ибо, конечно, смысл Пасхи, а значит и Церкви – в разрушении смерти . Продолжающееся сошествие во ад – Жизни. И дар нетленной жизни. Поэтому и все настойчивые "воскресни", "возстани" – это не "инсценировка" прошлого, не "символизм", а мольба о том, чтобы все это совершилось и совершалось в нас и с нами, в Церкви, в мире. "Смерти Царство разрушаеши…" Пасха – это передавание нам содержания веры как силы, как радости, как реальности, как Царства. Только от нас зависит "воистину воскресе" – от нашей веры, от степени нашего самоотождествления с "Царством смерти", в которое снизошла Жизнь, чтобы его разрушить.

В пятницу получил и вчера, отдыхая, читал книгу А.Краснова-Левитина "Лихие годы". Странный человек и странная книга. Какая-то каша: и исступленная церковность, и тяга на разных старцев, и обновленчество, и Соловьев, и театр, и все это страстно, эмоционально, душевно без меры… Страшное сомнение по мере чтения: да "очищалось" ли и "возрождалось" ли Православие в эти лихие годы? Сколько раздоров, расколов, ненависти, фанатизма! Духовный крах "обновленчества", духовный крах "иосифлянства", духовный крах "официальной" Сергиевской Церкви. Не есть ли это прежде всего крах самой нашей "церковности"? Церковности, внутри самой себя утерявшей способность искать и находить то, что "делает" Церковь – Церковью, вечно пре-

творяет ее в саму себя. Революция была обвалом России и также обвалом Церкви. И вот впечатление такое (впечатление извне и потому неизбежно поверхностное и, возможно, ложное), что из этого обвала никаких выводов сделано не было или, вернее, он только укрепил каждую установку – кто в чем увидел спасение , но каждый в чем-то "прошлом": в уставе, во власти, в "юродивых", в "иконе", в "духовности", в "старообрядчестве"… Да, сотни, десятки тысяч мучеников, вдохновляющее мужество – и опять впечатление такое, что это ничего не изменило в "самосознании" Церкви. И все искали – кому бы, какой "власти" – церковной или иной – подчиниться и из нее все выводить… И вот шестьдесят лет спустя все та же формула: "благообразие" и "кликушество". Изумительные иподиаконы и рядом – всевозможные апокалиптики а la Якунин и Хайбулин… Либо рабы, либо бунтари. Рабы не только "власти", но и "церковности", "благолепия", камилавок, бунтари против всего… Одно то, как будто, нет в историческом Православии: свободы поклонения "в Духе и Истине"1 . А только в этой свободе может наступить прояснение, можно понять относительную правду и Антонина Грановского, и иосифлян, и "официальной" Церкви, можно возвыситься до подлинного уровня, на котором только и можно поставить правильный диагноз всем этим болезням и искать их исцеления.

Все всегда нужно начинать сначала и относить к концу . И христианство – это прежде всего возможность этого двойного восхождения – к началу и к концу , в свете которых, по отношению к которым только и становится понятным все.

Светлая среда, 13 апреля 1977

В понедельник вечером у нас – обе англиканские монашки, ставшие православными: Sister Edith Raphael и Sister Veronika Joy. Очень хорошее впечатление. Полное отсутствие даже намека на кликушество, "духовность", кривлянье, игру в монашество.

Кончил Краснова-Левитина. При некоторой "легкости в мыслях необыкновенной" все-таки подкупает это свободолюбие, это "против течения", способность взглянуть на "Православие" и на "церковность" широко, щедро и не триумфально. Есть что-то в этой книге подкупающее . И он сам хорошо об этом пишет, по поводу чтения им в 18-19 лет Владимира Соловьева. Точно после удушья в комнате, насквозь пропахшей лампадным маслом, открыли форточку на свежий воздух… Также и мысли о построении Царства Божия на земле. Насколько же эта мечта выше этого псевдоаскетического "нам до всего этого дела нет". Насколько же тут больше настоящего аскетизма: строить, зная, что на земле не построишь, не достроишь, но зная также, что только от этого усилия зависит вхождение наше в "невечерний день" Царства Божия…

Письмо от Н.Солженицыной:

"…уже четвертая Пасха не дома – и можно уже сказать, что привыканье наше не состоялось…"

1 Ин.4:23.

Вчера – после пасхальной Литургии и крестного хода при ликующем солнце – весь день у нас в доме внуки и Виноградовы. Страшная жара – до 90°… Сереже – 32 года!

В понедельник – звонок от Андрея из Парижа.

Часовой разговор вечером с И.М.: дела, делишки, суета, скука. Рассказывал Тому и Ане о семинарских "драмах" – М.Р., о. К.С. Том: "How can you take all that?!"1.

Светлый четверг, 14 апреля 1977

Необыкновенно жаркие дни. Вчера похороны Магу Ruzila в Парамусе. Архиерейская служба. Четырнадцать священников. Проповедовал. Днем – о.К.Ф[отиев] и Трегубовы. Умилительный, но и утомительный "активизм".

Светлая пятница, 15 апреля 1977

Семинария. Церковь. Завтрак вчера в Biltmore с о.Д.Г[убяком], обсуждение "дел". Все упирается – и в Церкви, и в семинарии – в то же самое: маленькие интересы, страстишки. И все это в глубочайшем смысле слова неважно , но вот отравляет, затемняет жизнь… Но зато – сколько радости от таких людей, как о. Даниил! Людей, про которых действительно можно сказать, что у них "anima naturahter chnstiana est"2.

На радио "Свобода" длинный разговор с двумя боссами о религиозных радиопередачах. Страшно вежливые, но, в сущности, с презрением к религии, внушенным самими "религиозниками". Что им нужно? И если бы я сказал: "звон колоколов" и т.д., то они совсем не удивились бы. Кризис религии! Изношенное выражение, но отражающее глубочайшую реальность…

Вечер с Дмитрием Оболенским – дома и в [ресторане] L'Argenteuil. Встречи с ним каждые десять лет! Начиная с первой – в заснеженном Кембридже в феврале 1947 года. Работает над "Киприаном Киевским", а тогда "работал над богомилами". Иногда у меня такое чувство, что такого рода "работа" тоже своеобразное бегство от жизни. Человек он, однако, очаровательный. Читали друг другу наизусть Мандельштама и "Поэму без героя" [Ахматовой]. Тут зато полный унисон.

Мой "богословский" вопрос: почему видение, опыт , передаваемые, раскрываемые в богослужении Церкви (например. Страстная седмица), давно уже не "формируют", не определяют собою ни богословия, ни благочестия? Думаю об этом каждый день, стоя на светозарных, пасхальных Литургиях этой недели. Люди, православные, с одной стороны, – "любят" все это, а с другой – не живут этим. Почему? Богословие – потому, мне кажется, что оно не знает, что делать с "опытом", "радостью", "прозрачностью", то есть таинством в подлинном, эсхатологическом смысле и содержании этого слова. А "благочестие" – потому, думается, что оно насквозь пропитано религиозным

1 "Как Вы можете это все выносить?"(англ.).

2 "душа по природе христианка" (лат.). (Тертуллиан)

эгоцентризмом. "О Тебе радуется, благодатная, всякая тварь" – тут все дело в радовании о другом, в любовании другим, и это значит – в "онтологическом" смирении, которое одно делает это радование, это любование возможными, а вот этой-то обращенности на другого, на другое – на Бога, человека, мир – и нет в "религиозности". Христианство дарует свободу и требует от человека свободы: свободы прежде всего от порабощенности собою, свободы зрения, слуха, обращенности ума и сердца. Ибо только в этой свободе загорается "радость о…", любованье, только в ней все становится прозрачным и восстанавливается утраченная в "первородном грехе" целостность . Историческое благочестие – это, по сути дела, "узость и теснота". И оно отравляет "церковность" больше, чем что-либо другое… Все в мире "скучно", пока не коснется его луч Духа, радости, свободы… Пока луч этот не сделает всего "прозрачным", и тогда душа "поет": "О Тебе радуется…"