Русский флаг - Александр Борщаговский

— Наши взгляды на вещи так различны, — начал он неуверенно, — что мы никак не может понять друг друга.

— Я отлично понимаю вас! — сказал Никольсон.

— В Кальяо Прайс хотел захватить "Аврору", — жаловался Депуант.

— Напрасно он этого не сделал. Не будь "Авроры", нас встретили бы на Камчатке гораздо любезнее.

После таких разговоров Депуант сердито умолкал и на прощальные слова англичанина отвечал гневным кивком.

Шхуну "Анадырь" взял у берегов Камчатки "Вираго", и Депуант успокаивал себя тем, что англичане предали огню собственный приз. Но когда Никольсон вздумал так же расправиться и с кораблем Российско-Американской компании, удовлетворились тем, что завладели провиантом и компанейским имуществом, взяли в плен команду "Ситхи" — торговых матросов — и договорились о том, что "Ситха" должна следовать в Ванкувер вместе с английскими судами.

Депуант потребовал перевести на французский корабль двух армейских офицеров, плывших на "Ситхе", несколько гражданских чиновников и приказчиков. Пленных разместили в жилой палубе "Форта", вместе с Удалым, Ехлаковым и Зыбиным.

Перед тем как английские суда легли на новый галс, чтобы надолго расстаться с постылым союзником, Депуант в последний раз попытался уговорить Никольсона идти в Сан-Франциско. Англичане — мастера приврать, расписать несуществующие успехи, пусть бы они и выкручивались. Стоит Никольсону улизнуть в порт Викторию, на остров Ванкувер, уж он сумеет замести следы!

— А может быть, все-таки в Сан-Франциско? — адмирал заглянул в глаза Никольсону.

— Нет.

— В Сан-Франциско рейд достаточно велик для наших кораблей…

— Я должен идти на остров Ванкувер, — упорствовал Никольсон, — меня там ждут депеши.

— Ах, депеши, депеши! — промолвил грустно Депуант. — Снова депеши… Мой друг Прайс однажды уже ждал депеш…

Никольсон молчал.

— Значит, порт Виктория?

— Виктория.

— Я думаю, сэр, — голос адмирала прозвучал вызывающе, — что вам в нынешнем бедственном положении не следует идти в порт с таким символическим именем — Виктория! — И он повторил с горечью: — Виктория! Прощайте.

Простившись с адмиралом, Никольсон принялся за Барриджа. Простодушный служака впал в черную меланхолию после событий на Никольской горе и мог, чего доброго, наговорить глупостей. Барриджу ничего не стоит выболтать правду. Он уже попытался сделать это в рапорте о действиях десанта. Послать такой рапорт в Лондон — самоубийство. Лучше самому срезать погоны и бежать в Америку на поиски золота и счастья, чем возвращаться в Англию с таким донесением!

Никольсон протянул Барриджу рапорт и спросил зло:

— Вы пошутили надо мной?

Барридж повертел бумагу в руках и сказал:

— Скорей русские посмеялись над нами, сэр!

— Не знаю, что вы думаете о русских, Барридж. Теперь это не так важно. Я хочу жить!

— Ну и живите на здоровье! — огрызнулся Барридж.

— Мне не дадут жить, если вы будете писать плаксивые бумажки вместо боевых рапортов!

— Потише! — прохрипел Барридж, в котором мгновенно всколыхнулась ненависть к Никольсону.

— Нет, уж лучше пошумим, — сказал Никольсон. — Лучше зарычим и вцепимся друг другу в глотку, пока никто не видит нас, чем посылать подобные донесения лордам адмиралтейства. Не перебивайте меня! — закричал он на Барриджа, открывшего было рот. — Вы хотите, чтобы имя ваше было предано позору, брошено, как вонючие потроха, газетным шавкам? Хотите поругания и нищеты?

Такой натиск оказался не под силу Барриджу.

— Я написал правду, сэр, — промямлил он, отводя глаза в сторону.

— Какому дьяволу нужна ваша правда? — Темные очки Виллье возникли вдруг перед внутренним взором Никольсона. — Она убийственна для нас и позорит честь британского флага! Вам не простят такой правды. Лучше лгать всю жизнь, чем однажды сболтнуть подобную правду.

Барридж взглянул в посеревшее лицо капитана "Пика" и подумал: "Испугался, подлец!" В душе зашевелилось что-то похожее на удовлетворение.

— Вы напоминаете мне покойного адмирала. Похоже, что вместе с обязанностями вы получили в наследство и его страхи.

— Ладно, — ответил Никольсон сговорчиво. Он понимал, что Барридж теперь не станет упрямиться. — У меня нервы покрепче, чем у старика. Я скорей заставлю вас сто раз переписать эту бумажку и столько же раз лжесвидетельствовать на суде, чем пущу себе пулю в лоб!

— Чего вы хотите от меня?

Барридж сдался, и Никольсон начал диктовать ему рапорт.

— Нужно внушить всем мысль о численном превосходстве русских, нигде не говоря этого прямо, — поучал Никольсон. — Пишите: "Многочисленный неприятель находился в это время на возвышенности в весьма сильной позиции и открыл по отрядам ружейный огонь тотчас, как мы вышли на берег…" Не смотрите на меня так, Барридж. Все происходило точь-в-точь, как я говорю. Страх помешал вам рассмотреть русских.

— Конечно, с борта "Президента" было виднее!

— Бесспорно. — Никольсон пропустил мимо ушей язвительный тон Барриджа. — "Морские солдаты быстро выстроились под командой бесстрашного капитана Паркера…" Вычеркните "бесстрашного". Просто "под командой капитана Паркера"…"…И совместно с матросами стали подниматься на весьма крутую гору, покрытую густым кустарником; это обстоятельство доставляло неприятелю некоторое преимущество…" — Никольсон призадумался, раскуривая трубку. — Да, напишите: "большое преимущество". Написали?.."…Большое преимущество перед нами, но мы нашим натиском заставили его отступить и сами заняли господствующую позицию".

— А затем мы ее потеряли? — Барридж пожал плечами. — Получается неладно…

— Хорошо. Согласен. Зачеркните "господствующую позицию". Напишите: "Заняли сносную позицию". Именно сносную.

Вскоре рапорт был переписан. Сообщив в заключение, что "трудность приступа и кустарник представляли нам очень большие препятствия, в то время как скрытый неприятель стрелял со всех сторон, мы тем не менее сделали все, что было в наших силах", — Ричард Барридж подписал продиктованное Никольсоном донесение.

В нем ни слова не говорилось о Прайсе. О старом адмирале, оставленном на Камчатке, позаботится Никольсон.

Выпроводив Барриджа, он снял мундир и много часов не вставал из-за стола. Эскадра шла к берегам Америки. Остров Ванкувер — Калифорния. Все обезьяньи листки, эти американские "Таймсы" и "Геральды", у издателей которых не хватает фантазии даже для оригинальных, отличных от лондонских названий, должны получить добротную информацию из первых рук. Важны детали, подробности, они особенно действуют на широкую публику. Важно вовремя ввернуть удачное словечко. На своем месте оно стоит любого факта, самой дельной мысли. Скажем: "Отряд, не будучи в состоянии выносить неравный бой, получил приказание отступить и возвратиться на суда…" "Неравный бой"! Хорошо. Или: "Войска медленно удалились…" Тоже хорошо. Спокойно, убедительно, с достоинством… Да… на нескольких русских матросах, если верить очевидцам, были красные рубахи. "Единообразие английской и русской формы произвело замешательство среди французов: они опасались стрелять по красным рубахам…"

Покончив с этими заботами, Никольсон приступил к составлению общего рапорта, воздавая должное б е с с т р а ш и ю солдат и офицеров и выражая надежду на то, "что храбрость, выказанная офицерами и нижними чинами, будет по достоинству оценена адмиралтейством".

"Честь имею донести адмиралтейству, — писал Никольсон, — что французский адмирал Феврие Депуант 5 сентября решил атаковать Петропавловск по тому самому плану, который был ранее составлен главнокомандующим эскадры адмиралом Прайсом…"

Депуант. Прайс.

О себе Никольсон из скромности умалчивал.

Ни слова о знамени с изображением короны и леопарда. Ни слова о трусости и преступлении Прайса. Изменником и самоубийцей он его назовет в частных письмах к друзьям и высоким покровителям.

Не назовет, а уже назвал. Эти письма давно написаны. Они попадут в Лондон одновременно с официальными бумагами.

III

В Иркутске Дмитрия Максутова ждали.

Кто-то из чиновников губернской канцелярии встретил его на одной из последних станций и опрометью бросился назад, чтобы первым сообщить Муравьеву о победе на Камчатке. Пока Максутов проезжал по широким улицам города, глядя на каменные особняки, на верблюжий караван из Кяхты, на серебристый туман над быстрой Ангарой, весть о победе на Камчатке облетела губернскую канцелярию, присутственные места, проникли в лавки, питейные заведения и частные дома. Максутов, как только оказался в приемной губернатора, понял, что о нем уже здесь знают. С таким любопытством, с каким все уставились на него, могли смотреть только на заезжую знаменитость, одно имя которой пробуждает всеобщий интерес.