Словацкие повести и рассказы - Альфонз Беднар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да я и сам управлюсь, — отвечаю ей с благодарностью.
К счастью, снова расплакался младенец, и матери пришлось к нему вернуться. Это меня выручило, а то я все время боялся попасться на удочку и проговориться. С нею надо было держать ухо востро.
Напоив лошадей, я решил больше не мешкать, сразу, еще на загуменье, вскочил в седло и через приоткрытое окно крикнул хозяйке: до свиданья!
Она стояла, склонившись над люлькой, и пеленала младенца. По краям люльки свисали концы размотанного свивальника. Ребенок дрыгал ножками, и одна из них запуталась. Молодка стала вызволять ее и в приливе материнской нежности несколько раз чмокнула сына в пухлую пяточку.
Чего бы не дал я в эту минуту, чтоб увидеть Магдалену вот так же склоненной над люлькой в моем доме в Турце и умиляющейся младенцу — ее и моей кровиночке.
— Счастливого пути! — откликнулась жена Грегуша, спугнув мои мысли.
Какое уж тут счастье, когда Магдалена принадлежит другому!
Тем не менее я продолжил свой путь, и дорога привела меня в лештинскую округу, а затем и в сами Лештины.
Лештины — преславная деревенька. Раскинулась она в долине у ручья. На горушке среди старых лип виднеется костел. Рядом кладбище с беспорядочно разбросанными могилами. Под горой — белый продолговатый дом священника. По другую сторону дороги — усадьбы. Многие из них пустуют: стекла выбиты, крыша прохудилась. Остальные строения приземистые и неказистые, но чистенькие и уютные. От каждого двора отведена канавка, во дворах собаки.
Тишина в деревне — все работают в поле.
Родственников у меня здесь не было, и потому я стал искать корчму, где мог бы остановиться. Есть тут у меня один знакомый, некий газда по фамилии Запоточный. Но отныне мы с ним ярые враги.
В центре деревни я приметил бревенчатую корчму. Тут я и остановил свою гнедую тройку. Свет еще не видывал подобных красавцев! Я нарочно подобрал таких; один вид коней говорил о том, что я не какая-нибудь голь перекатная. На крыльце я отряхнул с себя пыль и вошел внутрь.
— Бог в помощь, — здороваюсь с корчмарем.
— Благодарствуйте, — отзывается тот, не спуская глаз с моих скакунов, и я читаю в его лице что-то недоброе.
— Что, нельзя оставлять под окнами? — спрашиваю его, желая выяснить, в чем дело.
— Да нет-нет, — отвечает он уклончиво.
— Так в чем же дело? — И, чтобы придать ему смелости, велю налить стакан вина.
Корчмарь, явно сам не свой, наливает и все поглядывает на меня так, словно в его заведение вошел не почтенный путник, а дьявол в человеческом образе.
Изучив мое лицо, он вдруг говорит:
— Ну да, конечно, это вы. Таким он вас и описывал: высок, широкоплеч, смелое лицо, густые брови, темные волосы и тройка гнедых.
— О ком вы говорите? — отзываюсь я.
Корчмарь поставил передо мной стакан с вином и ретировался за стойку, где его ждал таз для мытья посуды. Он взял рюмку, окунул ее в воду и протер тряпицей. Все время он глазел то на меня, то через окно на моих коней.
Поскольку он умышленно уклонился от ответа на мой вопрос, я допытываюсь снова. Не отступлюсь до тех пор, пока он не выскажется определенно. Жители гор — народ недоверчивый, и нужен особый подход, чтобы у него развязался язык и открылось сердце.
— Ну так выкладывайте же, старина. Интересно, кто меня здесь знает и так верно сумел описать. Судя по вашим словам, мой приезд озадачил вас. А я не люблю досаждать ближним. Коли не угоден — могу уйти. Расплачусь и уйду.
Будто и в самом деле собираясь уходить, я поднимаюсь из-за стола и достаю бумажник.
— Что вы, что вы?! — И он бросает тряпку в воду, чтобы задержать меня. — Ведь на то я и держу корчму, чтобы люди ходили.
— Вот именно, — подхватил я. — Но не знаю, как бы вы чувствовали себя на моем месте. Без конца глазеете на меня. Спрашиваю вина — еле шевелитесь. Как-то странно говорите насчет моего роста, цвета волос, моего лица и, что особенно меня задевает, приплетаете сюда моих лошадей.
— Простите великодушно, — перебивает он меня, — но, ей-богу, увидев вас, я остолбенел.
— С чего бы?
— Про то вся деревня толкует. Поначалу я думал — болтовня, но вижу, люди правду говорят.
Я прекрасно понимал, в чем дело, но притворился, будто ничегошеньки не понимаю, и продолжал стоять на своем:
— Объясните, старина, я никак не возьму в толк, о чем речь. Не дразните меня, не испытывайте моего терпения.
— Боже упаси! Но дело это щекотливое, поневоле будешь осторожен с чужими. — Он отошел от таза с водой, вытер руки и приблизился ко мне.
В корчме, кроме нас, никого не было. Никто не мог помешать нашей беседе. И все же, остерегаясь говорить громко, он подсел ко мне на скамью, огляделся по сторонам, не подслушивает ли кто, и зашептал мне на ухо, очевидно полагая, что и у стен есть уши.
Начал он с моих гнедых и тут же приплел к ним Запоточного и Магдалену. Хотя я и понимал, что к чему, однако меня насторожило, что он рассказал о них.
Спрашиваю, откуда он обо всем знает. Говорит, слухами земля полнится. Но, мол, сколько ни ломал голову над этой историей, а понять не мог, в чем тут соль. Пока…
— Что пока? Говорите скорей, — приказываю ему.
— Пока не пожаловал в корчму сам Яно Запоточный…
Однажды среди бела дня ввалился в корчму Яно Запоточный. Заказал сто граммов для храбрости, тяжело опустился на скамью, стиснул кулак и, понуро глядя в пол, начал тереть костяшками пальцев по столу.
— Что с тобой, Яно? — спросил его корчмарь, зная, что, если газда среди бела дня бросает работу и садится за водку, стало быть, есть на то причина.
Ни слова не говоря, Яно поднял кулак, прижал его к груди и принялся растирать грудь — как до этого изо всех сил утюжил доску стола.
По его виду нетрудно было понять — что-то гложет человека и он хочет избавиться от гнетущей тяжести. Тупой взгляд Яно выдавал застарелую боль, которую он долго таил в себе, а теперь пытался заглушить водкой.
— Что с тобой такое? — стал допытываться у него корчмарь, готовый помочь в беде.
Тот начал было что-то бормотать, но выложить все начистоту не решался.
Чтобы собраться с духом, Яно потребовал еще стопку водки.
— …тогда уж я как-нибудь вытряхну все это из себя.
Корчмарь подал ему стопку, но Яно так и не притронулся к ней: пока тот