Современные французские кинорежиссеры - Пьер Лепроон

«Наши семь присяжных (а мы их отобрали по типичному списку) дали клятву «не поддаваться ни ненависти, ни злобе, ни страху, ни пристрастию, решать по совести и убеждению с той объективностью и твердостью, каковые подобают людям честным и свободным».

Ни один из них не нарушил клятвы или по крайней мере так считает. На самом же деле их решения были им подсказаны средой, в которой они живут, общественным положением, возрастом, профессией, и каждый из них со всем чистосердечием приписывал обвиняемой поведение и такие побуждения, какие были бы естественны для него самого при данных обстоятельствах. Когда мы судим других, мы судим только самих себя.

Такова — если ее необходимо извлекать — мораль фильма «Правосудие свершилось!»[358]

Недостатки фильма коренятся главным образом в чрезмерной нравоучительности эпизодов, связанных с присяжными. А его достоинства? Больше всего — в ясности аргументации. Андре Кайатт превосходно умеет вести следствие; он излагает его исходные данные и результаты с такой строгой последовательностью, которая в высшей степени отвечает его задаче. Безыскусственность стиля придает всему фильму в целом кажущуюся сухость, которая вполне уместна при таком сюжете: быстрый ритм, точный диалог, четкие образы. Полное отсутствие музыки усиливает впечатление строгости.

Мы несколько задержались на фильме «Правосудие свершилось!», потому что это произведение показательно и для дальнейшего творчества Кайатта и для «идейного кино» вообще. Кино обладает такой большой силой убеждения, что каждое выступление подобного рода должно вызвать подозрение. И самые эти достоинства кино только осложняют положение. «Кайатт изобрел ложный жанр, — пишет Андре Базен. — Он ставит ложь искусства на службу того, что авторы считают правдой»[359].

Во втором фильме, ставшем, по замыслу авторов, второй частью трилогии, нет никакой двусмысленности. После проблемы осуждения проблема наказания— «Все мы убийцы».

В своем недавнем интервью Андре Кайатт заявил: «Существуют темы, к которым я испытываю глубокое пристрастие. Прежде всего это тема солидарности, солидарности не сентиментальной, а органической. Все мы связаны друг с другом и ответственны друг перед другом. Мы ответственны перед чернокожей студенткой, которой закрыт доступ в университет, и перед индийским крестьянином, подыхающим от голода»[360].

Эта солидарность делает нас ответственными и за применение смертной казни. Все мы убийцы.

На этот раз авторы уже не ставят проблемы; они выступают за отмену смертной казни. Шарль Спаак так излагает нам свои мотивы:

«На другой день после окончания работы над фильмом «Правосудие свершилось!» мы с Андре Кайаттом стали подумывать о выборе нового сюжета. Смертная казнь была одной из тех тем, которые нас давно занимали. Но мы опасались, что, доказывая, насколько мерзко и бесполезно ее применение, мы потеряем год жизни, ломясь в открытые двери... Коротенькая анкета дала нам понять, насколько мы заблуждались. Всякий раз, когда собирался десяток людей, мы обращались к ним с вопросом: «Являетесь ли вы сторонниками или противниками смертной казни?» В современной Франции шесть человек из десяти без всяких колебаний требуют гильотины для убийц; женщины, почти без исключения, одобряют то, что они называют «законом возмездия». Из четырех противников смертной казни в среднем двое — оптимисты по натуре — были склонны к снисходительности из отвращения к насилию, крови, ко всему неэстетичному. И наконец, из десяти опрашиваемых оставалось только двое, не принимавших смертную казнь по зрелому размышлению, считая, что она позорна для нашего времени. Так оказалось, что этот сюжет отвечал назревшей необходимости. Нам не только не угрожало, что мы станем ломиться в открытые двери, скорее, мы рисковали разбить себе нос о двери, окованные броней...

Надо ли уточнять, что мы не берем убийц под свою защиту?

Ни в коем случае! И мы с Кайаттом, как вес люди, считаем, что общество должно ограждать себя от преступлений. Но мы хотели бы, чтобы оно делало это по-умному, а главное, со смыслом, а не варварскими методами, которые ничего не дают. Гильотина—оскорбление медицины, морали, религии, здравого смысла. Можно ли было предположить, что в наше время лишь два человека из десяти обладают минимумом практического смысла, или проблеском религиозного чувства, или хотя бы слабым понятием об уважении к человеку, или же большим доверием к врачу, чем к тюремному сторожу?

Если мы разоблачаем смертную казнь как нелепую, отвратительную, нетерпимую меру наказания, то делаем это не в интересах убийц, а с целью защиты тех, кто живет спокойно сегодня и будет убит завтра»[361].

Ясность замысла придает этому фильму большую убедительность по сравнению с предыдущим. Однако его концепция излагается тем же методом; и если некоторые дешевые эффекты здесь, по-видимому, отброшены, то авторы прибегают к тем же приемам, чтобы направлять нашу мысль и заставить принять свою точку зрения.

В фильме «Все мы убийцы» четыре самостоятельные драмы. Первая только иллюстрируется. Это история мальчика, которого убийцей сделали нищета, война, необходимость защищаться от невзгод. С наступлением мира он продолжает убивать. Только этому и научило его общество.

Другие преступники внушают своими действиями еще большее отвращение. Изображая эти злодеяния, Андре Кайатт вовсе не собирается оправдать их, но он пытается их объяснить, вскрыть причины и найти средства к тому, чтобы они не повторялись. Вот этого-то, уверяет он нас, смертная казнь и не достигает. Здесь перед нами самая сущность проблемы, которая ставилась тысячу раз. Достигает ли своей цели эта мера, столь жестокая в плане человеческом, социальном и духовном? Пожалуй, ответить на этот вопрос утвердительно невозможно.

«Смертная казнь, — говорит Андре Кайатт, — не может быть оправдана ни с какой точки зрения — ни с моральной, ни с социальной, ни с религиозной, ни с медицинской. Эта форма защиты общества не только жестока, но и не достигает своей цели. Надо выработать и применять превентивные меры защиты»...

Постановщик не доходит в своем фильме до этого последнего вывода. Прежде всего надо отменить смертную казнь, перестать быть убийцами. К такому отказу и должны привести зрителя четыре рассказанных случая. Автор ведет нас к этому выводу с несомненной твердостью. Адвокат применяет все приемы своего красноречия, от волнующих до ужасающих, и они оказывают свое воздействие. Адвокат выигрывает свое дело. И лишь после этого мы спрашиваем себя: а правильно ли была поставлена проблема с самого начала? Некоторые утверждали, что ни один из предложенных случаев не мог повлечь за собой смертную казнь. Но говоря по правде, если это и облегчило автору победу в споре, то еще не сделало ложной самое проблему.

Самое важное заключалось прежде всего в том, что она была поставлена. Андре Кайатт видит в кино такую силу, которую за ним не признают и которой большей частью пренебрегают. Режиссер возлагает на кино ту миссию, к которой оно, несомненно, призвано. «Кино, — говорит Кайатт, — призвано все глубже и глубже проникать в современность, разбирать установления, нравы, люден». Таким образом, Андре Кайатт подошел к совершенно новой области искусства кино. Опасность заключается только в том, что его логическое мышление опирается на вымысел и он пользуется двумя несовместимыми источниками, слияние которых—факт произвола автора. Вот отчего похвальное намерение фактически, как сказал Базен, приводит к созданию ложного жанра. Цель, которую ставит перед собой Кайатт, достижима только на основе правды документа (при этом следовало бы еще проверить, в какой мере «документ» выражает правду!). К этому отчасти и стремился автор, работая над фильмом «Дело Сезнека». По идее в трилогии о проблеме правосудия «Дело Сезнека» должно было составлять первую часть — предварительное следствие. По мысли автора, фильм должен был явиться настоящей «кинематографической речью защитника»; не связным рассказом, а досье уголовного дела, раскрывающимся перед публикой; опровержением тезиса, который, как нам сказал Кайатт, «не выдерживает света рампы»; и, наконец, выдвижение антитезиса, который должен доказать невиновность человека, проведшего 27 лет на каторге. Апеллируя этим фильмом непосредственно к общественному мнению, Кайатт хотел добиться пересмотра этого дела и реабилитации осужденного. Тем самым кино становилось не только средством выражения идей автора, но и орудием воздействия на юридические органы. «Моей задачей в широком плане было показать, что механизм правосудия в нынешнем его состоянии толкает на юридические ошибки, даже если работники судебного ведомства и полиции действуют вполне добросовестно. Современный суд не приспособлен для выполнения своих задач — такова в общем тема трилогии, которая завершается «Сезнеком», хотя она должна была бы им начинаться. Само собой разумеется, что должностное лицо здесь ни при чем, и я его не задеваю. Но дело Сезнека, как в действительности, так и б моем фильме, со всей очевидностью показало, что служащий судебного ведомства идет на поводу у судебных органов»[362].