Лихие гости - Михаил Щукин

– Наберитесь терпения, я расскажу, но не сейчас.

И ушла из каюты, оставив после себя сладковатый запах духов.

Иван Степанович еще раз запоздало ругнулся на самого себя и вдруг ахнул беззвучно: а где же сама Нина Дмитриевна? Неужели сидит до сих пор в своей каюте и не ведает даже, что творится на палубе? Или сбежала неизвестно куда с четырьмя матросами? Черт ногу сломит…

В это время, пока Иван Степанович лихорадочно пытался хоть что-то для себя уяснить, Нина Дмитриевна, сидя перед зеркальцем в своей каюте, тщательно прихорашивалась. Расчесывала кудряшки, пудрила круглые щечки и милый, задорный носик. Когда дверь каюты распахнулась и в узком проеме, заслоняя его широкими плечами, возник Коллис, она от неожиданности опрокинула пудреницу, и пудра, оставляя за собой пахучий шлейф, просыпалась на пол.

– Ой, господин Коллис, вы меня так напугали! – Нина Дмитриевна шлепнула в пухлые ладошки. – Надо же стучаться, когда входите к даме. Я вас за джентльмена считала…

– Подниматься палуба. Быстро! – голос у Коллиса был отрывистым и звучным, словно лязгал винтовочный затвор.

– Ой, господин Коллис, а вы, оказывается, по-русски говорите! – Нина Дмитриевна еще раз шлепнула в пухлые ладошки. – Почему так долго скрывали? Вы почти совсем правильно говорите.

– Палуба, мадам! Подниматься! Быстро! – Коллис шагнул в каюту.

– Да не хочу я на палубу! – капризно надула губки Нина Дмитриевна. – Вы же видите, я свой туалет не закончила!

Коллис сделал еще один шаг, ухватил Нину Дмитриевну за локоть и в неуловимое мгновение ослеп и оглох от захлестнувшей его боли – в подглазья ему, точно и выверенно, с силой ударили два растопыренных пальчика. И сразу же новый удар – ребром ладони в шею. Коллис с грохотом обрушился на колени – так падает бык, когда ему обухом проламывают череп.

Нина Дмитриевна в один прыжок перескочила через него, осторожно выглянула из каюты – направо, налево – и быстро захлопнула дверь. Скинула крышку с картонной коробки, выдернула тонкий шелковый шнур и заломила Коллису руки, которые он пытался прижать к глазам. В мгновение ока запястья оказались перехваченными шнуром, который глубоко врезался в кожу и замкнулся хитрым, крепким узлом. Рывок – и Коллис вздернут с пола, прислонен к стенке каюты. Он широко разевал рот, из которого рвался наружу нутряной надсадный хрип, лицо было измазано в помаде, и по ней, прочерчивая извилистые полоски, текли из крепко зажмуренных глаз крупные слезы, подкрашенные сукровицей.

Из той же самой круглой картонной коробки, предназначенной для изысканной дамской шляпки, Нина Дмитриевна неторопливо вытащила револьвер, привычно и деловито взвела курок, открыла дверь и еще раз огляделась. Убедилась, что поблизости никого нет, и неслышно вышагнула в коридорчик. Прошла до узкой железной лестницы, ведущей на палубу, поднялась по ней, осторожно выглянула наверх.

За считанные минуты мгновенная перемена произошла с ней: пухлая, говорливая дамочка, которая, казалось бы, только и способна болтать глупости и пудрить носик, напоминала теперь хищную рысь – гибкую и стремительную. Даже прищуренные глаза потемнели, и казалось, что они вот-вот вспыхнут зеленовато-желтым блеском.

На палубе в это время, где столпилось столь много народа, происходило следующее. Бориска, не суетясь, толково расставлял своих людей: одного – на капитанский мостик, двоих послал в машинное отделение, еще одного – в нос парохода, остальных поставил охранять команду «Основы». Теперь весь пароход находился под перекрестным наблюдением, и что-то сделать либо куда-то проскочить незамеченным было попросту невозможно. Иностранцы, выполняя приказ Коллиса, метались по «Основе», но найти никого не могли, а Бориска, сердясь и шлепая лошадиными губами, вскрикивал:

– Чего мечетесь, как угорелые! Толмача давай вашего! Тащи толмача!

Привели Киреева, тот вытаращил глаза, не понимая – кому и что переводить.

– Где главный? Спроси у них: где главный? – Бориска тряхнул Киреева за плечо: – Уснул?

– Да он же вниз спускался, – опередил Кирееева Ванька Петля, стоявший у трапа и зорко наблюдавший за всем, что происходило на пароходе. – Глянуть?

– Я сам, – Бориска подобрал полы своей хламиды и начал спускаться по металлической лестнице, осторожно ставя ноги на узкие ступеньки.

Спустился, поднял голову, чтобы оглядеться, и даже повернул ее чуть в сторону, но лишь чуть: точно в висок ему уперся ствол револьвера.

– Тихо, рот закрыт, идем вперед, – голос, прозвучавший над ухом, был женским, но рука, жестко ударившая его в горб, подталкивая вперед, была совсем не женской – такая сила не у каждого мужика имеется. Бориска подчинился и мелкими шажочками, спотыкаясь, двинулся по коридору. Когда он поравнялся с каютой Нины Дмитриевны, ствол револьвера оторвался от виска, сам револьвер коротко взлетел вверх, и сильный удар рукоятки по затылку вышиб Бориску из сознания. Ноги подкосились в коленях, он обмяк, как тряпичное чучело, и послушно, беззвучно сполз по двери каюты – вниз. Лежал и не шевелился. Нина Дмитриевна распахнула дверь, и скоро уже Бориска, все еще не пришедший в себя, связанный по рукам точно таким же шелковым шнуром, как и Коллис, сидел, неловко привалившись горбом к стене. Нина Дмитриевна ладонью отметнула со лба кудряшки, вздохнула, переводя дыхание, и аккуратно застегнула на высокой груди расстегнувшуюся синюю пуговицу веселой нарядной кофточки – тоже синей, с большими белыми цветами и пышными оборками на рукавах.

Она явно чего-то или кого-то ждала. Сидела, не выпуская из руки револьвер с взведенным курком, настороженно вслушивалась и зорко наблюдала за своими пленниками.

Быстрый, торопливый шорох за дверью – словно мышь скребется. Нина Дмитриевна осторожно кашлянула и направила ствол револьвера на дверь. Из коридора донеслось:

– Нина Дмитриевна, как у вас?

– Оба здесь. Приступайте.

– Есть.

От выстрела, глухо долетевшего до каюты, Нина Дмитриевна вздрогнула и упруго вскочила, не забывая сторожить взглядом Коллиса и Бориску.

А выстрелы, смешиваясь в сплошную пальбу, уже гремели на палубе без перерыва. Четверо матросов, бесследно исчезнувших в начале заварухи, вдруг объявились внезапно в самых неожиданных местах. Один выскочил из канатного ящика на носу, другой оказался на самой верхотуре возле трубы, третий вымахнул на палубу из-за левого борта, четвертый, стоя на металлической лестнице, высунулся по пояс, и два револьвера в его руках грохотали часто и оглушительно. Ванька Петля был срезан первым же выстрелом, лежал на трапе, окрашивая исшорканные доски кровью, и дергал ногами в предсмертной судороге, будто собирался уползти на берег. Стреляли матросы четко и выверенно. Люди Цезаря падали один за другим. Подчиненные Коллиса вскидывали свои ружья, нажимали курки, курки щелкали, но выстрелов не было.