Россия и Европа. 1462—1921- том 1 -Европейское столетие России. 1480-1560 - Александр Янов

Согласитесь, это и впрямь была сильная и, что не менее важно, совершенно последовательная теория. Единственным её недостат­ком было то, что, ориентируясь как на идеальный образец русской жизни на культурно застойную Московию XVII века, на такое же, как

ГЛ. Зюганов. За горизонтом, Орел, 1995, с. 75.

Там же.

А.С. Панарин. Реформы и контрреформы в России, М., 1994, с. 254.

в XX веке, «столетие изоляции и самоизоляции», по выражению пре­зидента Медведева, их теория обрекала страну на вечный застой в вечнодвижущемся мире — и в конечном счете на катастрофу.

Вызов Кавелина

Мудрено ли, что именно в эту ахиллесову пяту сла­вянофилов и ударил Кавелин? Он обратил внимание публики на то, что слишком уж последовательно отлучая христианскую Россию от христианской Европы, славянофилы делают свою страну опасно не­отличимой от «языческой» Азии (которую, как мы уже знаем, тог­дашние русские интеллектуалы считали воплощением историческо­го застоя). Вспомним, что даже такой просвещенный ум, как Петр Яковлевич Чаадаев, говорил тогда об Индии и Китае что «благодаря этим странам, мы являемся современниками мира, от которого во­круг нас остался только прах»,8 а Японию и вовсе полагал «нелепым уклонением от божеских и человеческих истин».9

Таким образом именно в последовательности славянофильской теории уникальности России и обнаружил Кавелин её изъян. И имен­но поэтому так настойчиво подчеркивал, что «наша история пред­ставляет постепенное изменение форм, а не повторение их, следова­тельно, в ней было развитие, не так, как на Востоке, где с самого на­чала всё повторяется почти одно и то же... В этом смысле мы народ европейский, способный к совершенствованию, к развитию, кото­рый не любит... бесчисленное число веков стоять на одной точке».10

Но если так, то в каком же смысле мы народ неевропейский? В том, отвечал Кавелин, что «вся русская история, как древняя, так и новая, есть по преимуществу история государственная, политичес­кая... политический, государственный элемент представляет покуда единственно живую сторону нашей истории».11 Иначе говоря, если,

/7.Я. Чаадаев. Философические письма, Ардис, 1978, с. до. Там же, с. 20.

Глава девятая Государственный миф

К.Д. Кавелин. Цит. соч., ч. 1, с. 308 (выделено мною. — А.Я.). Там же, ч. 2, с. 454-455 (выделено мною. — А.Я.).

в отличие от Востока, мы развиваемся, то в отличие от Европы, дви­гателем этого развития является у нас правительство (а вовсе не об­щество, «Земля», как думают славянофилы).

В Европе общество создало государство, а в России государство создало общество (того обстоятельства, что точно таким же образом создавали свое общество, допустим, Прусское или Японское госу­дарства, Кавелин, естественно, не заметил). Контекст мировой исто­рии для него, как мы уже знаем, не существовал. Так или иначе, учил он, отними у России динамичное государство — и она превратится в застойный Китай. Отними у нее Грозного и Петра — и она будет ве­ками «стоять на одной точке».

Глава девятая

То был решительный вызов славянофилам на их собствен-

ном поле. Но для того чтобы он по настоящему сработал, следовало его подкрепить столь же стройной и артикулированной, как у оппо­нентов, теорией. Никто, кроме Кавелина, в тогдашнем западничес­ком лагере не был способен на интеллектуальное предприятие тако­го масштаба. Константин Дмитриевич, человек европейски образо­ванный, с блеском прошедший школу рациональной философии (в отличие от славянофилов, увлекавшихся романтиками), не только исполнил эту задачу, но и создал в процессе то, что впоследствии на­звано было государственной (или юридической) школой в русской историографии.

Западником, впрочем, Кавелин был, как мы видели, очень ус­ловным. Уникальность России была для него постулатом столь же не­пререкаемым, как и для славянофилов. И трактуя русское общество как инертную, «китайскую» массу, неспособную к самостоятельному развитию без государственного мотора, он на самом деле подчерки­вал принципиальное отличие России от Европы еще более рельеф­но, нежели его оппоненты. Действительная разница состояла лишь в том, что славянофилы адаптировали к русским условиям идеи не­мецкой романтической школы, а Кавелин русифицировал рациона­листа и государственника Гегеля.

Вкратце проделанная им теоретическая операция состояла в следующем. У Гегеля общество проходит в своем развитии три фа­зы: «семейную», когда личность поглощена родовым коллективом; «гражданского общества», когда личность вырывается из оков кол­лектива, не признавая никаких авторитетов, кроме самой себя; и, на­конец, «государственную», где происходит знаменитое диалектичес­кое отрицание отрицания и государство устанавливает гармонию личности и коллектива. В принципе принимая эту стандартную геге­левскую триаду, Кавелин меняете ней не только последовательность фаз, но и сами фазы. Прежде всего потому, что, в отличие от Гегеля, он демонстративно создает не схему развития человечества, но тео­ретическое обоснование уникальности России (словно бы и впрямь разделяя жуткую мысль Чаадаева, что «мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества»).12

Так или иначе схема Кавелина начинается с фазы «родовой», где страна принадлежит одному княжескому роду, обеспечивающе­му её государственное единство, но чуждому «началу личности». Вторая фаза — «семейственная» (или «вотчинная»). В ней государ­ственное единство страны разрушено, но личность — в отличие от ге­гелевской фазы «гражданского общества» — не создана. Третья, «государственная», фаза восстанавливает политическое единство страны —и «создает личность».

Глава девятая Государственный миф

невозможно»?

Как видим, отрицание отрицания при­сутствует и здесь. Только с отношениями между коллективом и лич­ностью, в которых суть дела для Гегеля, ничего общего оно не имеет. Для Кавелина суть в политическом единстве страны. У Гегеля госу­дарство — своего рода арбитр между коллективом и личностью, су­ществовавшими задолго до его возникновения. Функция государ­ства у него лишь в том, чтобы «снять» конфликт между ними. У Каве-

«Сравнение

12 /7.Я. Чаадаев. Цит. соч., с. 13.

лина, с другой стороны, личность — странный привесок к политичес­кому единству, ничем не обусловленный и непонятно зачем сущест­вующий. Да, она создана государством, но — неизвестно для чего она ему понадобилась.

Одновременно всё дурное в русской истории привязал Кавелин именно к любезной сердцу славянофилов «семейственной» фазе, стреляя таким образом по двум мишеням сразу. Принижая «Землю» и возвеличивая государство, которое они считали источником всех российских бед, он словно бы дразнит оппонентов. Главное, однако, для него все-таки в том, чтобы доказать: «У нас и у них [в Европе] во­прос поставлен так неодинаково, что и сравнение невозможно».13

Глава девятая

Интеллектуальное государственныйМИф наследство Кавелина

Конечно, он ошибался. Сравнение его схемы с геге­левской не только возможно, оно бьет в глаза. Хотя бы потому, что у обоих государство одинаково выступает как венец истории, как ее великолепный финал. Другое дело, что государство, которое имел в виду Гегель, было правовым, а то, в котором жил Кавелин, — воен­но-крепостническим самодержавием. Другое дело, что именно тор­жество закона над произволом и «снимало» у Гегеля противоречие между «прогрессом в осознании свободы» и апологией государства.

Короче, гегелевское государство мыслилось как гарант личнос­ти от произвола власти, а кавелинское было гарантом бесправия этой самой личности. Смысл дела состоял для Кавелина вовсе не в свободе личности, а в могуществе государства, в его способности преодолеть «семейственную» фазу. Не свободное, а сильное госу­дарство совмещало в себе для него функции демиурга и цели исто­рии. И поэтому всё, что содействовало его укреплению, автоматиче­ски оказывалось прогрессивным, все жертвы, принесенные ему, ис­купленными, все преступления во имя его оправданными.

«Государственная необходимость» (таинственным и необъяснен- ным образом совпавшая у Кавелина с «началом личности») станови­лась паролем, разрешающим всетайны, все нравственные сомне­ния, все противоречия. Последняя истина была найдена. В этой заим­ствованной у Гегеля идее и состояло, собственно, интеллектуальное наследство Кавелина, завещанное им русской историографии.

И если в его теории оставались еще прорехи и темные пятна, то к услугам основанной им государственной школы оказались такие первоклассные эксперты и блестящие интеллектуалы, как С.М. Соло­вьев, Б.Н. Чичерин, А.Д. Градовский, Н.П. Павлов-Сильванский, П.Н. Милюков, Г.В. Плеханов. Они придумали объяснения тому, чему не сумел их придумать русский Гегель. Они устранили противоре­чия, которые ему не удалось устранить. Их концепции были полны изящества и, можно сказать, художественного совершенства. Во всяком случае неспециалистам — да, впрочем, и специалистам — казались они неотразимо убедительными. Судите сами.