Анна Каренина. Черновые редакции и варианты - Лев Толстой

* № 144 (кор. № 117).

<Такими постыдными воспоминаніями, которыя, не заключая въ себѣ ничего дурного, мучаютъ болѣе, чѣмъ воспоминанія преступлений, было для Алексѣя Александровича воспоминаніе о томъ времени, когда Анна открыла ему все и онъ колебался о томъ, вызвать или не вызвать на дуэль Вронскаго. Теперь ему казалось, противно всѣмъ его убѣжденіямъ, что надо было вызвать, и другое то — когда Бетси и Степанъ Аркадьевичъ завертѣли его и уговорили отпустить жену. Ему казалось теперь, что этаго не надо было дѣлать. Но онъ отгонялъ отъ себя эти воспоминанія и тѣ поправки прошедшему, которыя онъ дѣлалъ. Все это было сдѣлано, и кончено и непоправимо. И потому онъ убѣждалъ себя, что это было хорошо. Онъ поступилъ руководясь вѣчными законами любви и прощенія обидъ, и потому это не могло быть дурно. То мучительное чувство стыда, которое томило его, онъ считалъ остаткомъ слабости, respect humain, и боролся съ нимъ. Чтобы не мучиться своимъ настоящимъ положеніемъ, онъ говорилъ себѣ, что интересы его не въ этой жизни, а въ будущей, что поступокъ, если и мучаетъ его въ этой жизни, то долженъ радовать его по отношенію къ будущей жизни. И онъ вѣрилъ въ это всей душой. Вѣрилъ и въ то, что у него нѣтъ интересовъ въ этой жизни, что онъ скоро умретъ, и тогда всѣ эти воспоминанія будутъ имѣть для него совсѣмъ другое значеніе. Но сколько онъ не старался увѣрить себя въ этомъ, пока онъ живъ, вѣрное чувство жизни показывало ему, что онъ дурно устроилъ свою жизнь, что онъ виноватъ въ этомъ и не будетъ имѣть ни минуты покоя. То, что это зачтется ему тамъ, ни на одинъ волосъ не облегчало его положенія, какъ будто связи между той и этой жизнью не могло быть и эта жизнь въ себѣ носила свои награды и наказанія.>[1519]

* № 145 (рук. № 88).

Анна и Вронскій ужъ вторую недѣлю жили въ Петербургѣ, гдѣ ихъ задержалъ раздѣлъ Вронскаго съ братомъ, для котораго все было приготовлено, но при которомъ явились неожиданныя затрудненія. Дѣло раздѣла не задержало бы ихъ въ Петербургѣ, если бы при этомъ у обоихъ не было личнаго задушевнаго желанія быть въ Петербургѣ. Кромѣ того сильнаго и все болѣе и болѣе усиливающегося желанія Анны увидѣть сына, у нихъ было общее обоимъ странное невысказываемое желаніе: испытать общество своихъ прежнихъ знакомыхъ, какъ они будутъ относиться къ ихъ новому положенію. Испытывать, казалось, нечего было; имъ, опытнымъ свѣтскимъ людямъ, должно было знать впередъ, какъ будетъ смотрѣть на нихъ общество; но они, не говоря другъ другу объ этомъ, теперь оба испытывали общество, не перемѣнилось ли оно. И оба одинаково больше интересовались общественнымъ прогрессомъ, смутно предполагая, что ихъ положеніе при прогрессѣ общества можетъ представляться инымъ, чѣмъ оно представлялось прежде. Не признаваясь въ этомъ другъ другу, они оба находились въ тяжеломъ положеніи.

Можно просидѣть нѣсколько часовъ сряду, поджавши ноги, въ одномъ и томъ же положеніи, если знаешь, что ничто не помѣшаетъ перемѣнить положеніе и вытянуть ноги; но если человѣкъ знаетъ, что онъ долженъ сидѣть такъ съ поджатыми ногами и не можетъ ихъ вытянуть, то то самое положеніе, которое въ первомъ случаѣ было даже пріятнымъ, становится мучительнымъ, вызывая настоящія судороги въ ногахъ.

Можно жить спокойно безъ свѣта, безъ знакомыхъ, если знать, что нѣтъ никакихъ препятствій для веденія свѣтской жизни; но знать, что свѣтъ закрытъ, то это лишеніе покажется страданіемъ.

То, что испытывали Вронской и Анна, было хуже этаго: они испытывали сомнѣніе въ томъ, закрытъ или не закрытъ для нихъ свѣтъ, и если закрытъ, то насколько. Для обоихъ ихъ, находившихся всегда въ томъ положеніи, что и въ голову имъ никогда не приходилъ вопросъ о томъ, хочетъ или не хочетъ тотъ или другой быть знакомымъ, это положеніе сомнѣнія было мучительно и унизительно.

* № 146 (рук. № 90).

Пріѣхавъ въ Петербургъ,[1520] Вронскій съ Анной остановились въ одной изъ лучшихъ гостинницъ, Вронскій отдѣльно въ нижнемъ этажѣ, Анна наверху въ большомъ отдѣленіи. Первый визитъ Вронскаго былъ къ брату. Тамъ онъ засталъ пріѣхавшую изъ Москвы мать. Мать и невѣстка были сдержаны относительно его и ни словомъ не упомянули о его связи съ Анною. Братъ же, на другой день пріѣхавъ утромъ къ Вронскому, самъ спросилъ его о Аннѣ. Вронскій прямо сказалъ ему, что онъ смотритъ на свою связь съ Анной какъ на бракъ, что онъ надѣется уговорить ее принять разводъ, предлагаемый ее мужемъ, и тогда женится на ней, а до тѣхъ поръ считаетъ ее такою же своей женой, какъ и всякую жену, и проситъ его такъ передать матери и своей женѣ.

— Если свѣтъ не одобряетъ этаго, то мнѣ совершенно все равно, — сказалъ Вронскій.[1521]

Старшій[1522] понялъ, что оговаривать уже нельзя, и вмѣстѣ съ Алексѣемъ пошелъ къ Аннѣ.

Вронскій при братѣ говорилъ, какъ и при всѣхъ, Аннѣ вы и обращался съ нею какъ съ[1523] близко знакомою, но было подразумѣваемо, что братъ знаетъ ихъ отношенія, и говорилось о томъ, что Анна ѣдетъ въ имѣніе Вронскаго.

Изъ другихъ знакомыхъ Вронскаго бывшій товарищъ его Вреде былъ[1524] также наверху у Анны и былъ въ тѣхъ же отношеніяхъ. Остальные мущины встрѣчались съ Вронскимъ, бывали у него, но ни словомъ не упоминали о его отношеніяхъ къ Аннѣ.[1525]

Несмотря на всю свою свѣтскую опытность, Вронскій вслѣдствіи фальшиваго положенія, въ которомъ онъ находился, былъ въ странномъ заблужденіи. Казалось, ему надо бы понимать, что свѣтъ закрытъ для него съ Анной, но теперь въ головѣ его бродили какія то неясныя соображенія о томъ, что такъ было только встарину, но что теперь, при быстромъ прогрессѣ (онъ незамѣтно для себя теперь былъ сторонникомъ всякаго прогресса), что теперь взглядъ общества на вопросъ, о томъ, будутъ ли они приняты въ обществѣ, еще не рѣшенъ. «Разумѣется, — думалъ онъ, — свѣтъ придворный и т. п. не приметъ ее, но порядочные люди, близкіе, могутъ понять это какъ слѣдуетъ». И онъ испытывалъ свѣтъ и его отношеніе къ себѣ и къ Аннѣ. Но очень скоро онъ замѣтилъ, что свѣтъ былъ болѣе даже чѣмъ когда нибудь открытъ для него лично, но что въ игрѣ въ кошку-мышку руки, поднятыя для него, тотчасъ же опускались передъ Анной,[1526] и потому онъ одинъ никуда не ѣздилъ, а если ѣздилъ, то только для того, чтобы узнать, пропустятъ ли ее за нимъ.

Первую попытку онъ сдѣлалъ съ женою брата. Матери, начавшей усовѣщевать его, онъ отвѣтилъ, что его рѣшеніе неизмѣнно, а что если она хочетъ оставаться съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ, то онъ проситъ ее никогда не отзываться презрительно о женщинѣ, которую онъ любитъ и уважаетъ. Онъ возлагалъ большія надежды на Лизу; ему казалось, что[1527] она не броситъ камня и съ своимъ золотымъ сердцемъ, простотой и рѣшительностью поѣдетъ къ Аннѣ и приметъ ее.

Но Лиза упорно молчала и избѣгала всего, касавшагося Карениной, краснѣла, когда разговоръ[1528] угрожалъ склониться къ новому положенію Алексѣя.

На другой день своего пріѣзда Вронскій[1529] прямо высказалъ ей свое желаніе. Она[1530] выслушала его и отвѣчала:

— Ты знаешь, Алексѣй, какъ я люблю тебя, и готова все для тебя сдѣлать, но я молчала потому, что знала, что не могу тебѣ и Аннѣ Аркадьевнѣ помочь, — сказала она, особенно старательно выговоривъ «Анна Аркадьевна». — Не думай, пожалуйста, чтобы я осуждала: никогда; можетъ быть я на ея мѣстѣ и хуже бы была, но ты пойми, что я не могу этаго сдѣлать. У меня дочери растутъ, и я должна жить въ свѣтѣ для мужа. Ну, я пріѣду къ Аннѣ Аркадьевнѣ. Она пойметъ, что я не могу ее звать къ себѣ или должна это дѣлать тайно. Это ее же оскорбитъ. Я не могу, Алексѣй, пожалуйста, не проси меня и пойми.

И Вронскій понялъ.[1531] Онъ особенно понялъ это послѣ того, какъ Бетси, одна изъ прежнихъ знакомыхъ, пріѣхала къ Аннѣ. Она, очевидно, считала свой пріѣздъ къ ней геройскимъ поступкомъ и наивно высказала это. Она пробыла не болѣе десяти минутъ, разговаривая о свѣтскихъ новостяхъ, и, уѣзжая, сказала:

— Вы не сказали однако, когда разводъ, потому что вы не можете же оставаться въ этомъ положеніи. Положимъ, я забросила свой колпакъ черезъ мельницы, но другіе поднятые воротники васъ будутъ бить холодомъ, пока вы не женитесь. И это такъ просто теперь, ça se fait.[1532] Такъ вы въ пятницу ѣдете? Надѣюсь, увидимся, до свиданья.[1533]

Вронскій понялъ, что дальнѣйшія попытки тщетны и что надо пробыть въ Петербургѣ эти нѣсколько дней, какъ въ чужомъ городѣ, избѣгая всякихъ сношеній съ прежнимъ свѣтомъ и не подвергаясь непріятностямъ и оскорбленіямъ этаго положенія. Одна изъ главныхъ непріятностей положенія въ Петербургѣ было то, что Алексѣй Александровичъ и его имя, казалось, были вездѣ. Нельзя было ни о чемъ начать говорить, чтобы разговоръ не свертывалъ къ Алексѣю Александровичу. Никуда нельзя было поѣхать,[1534] чтобы не встрѣтить его. Такъ, по крайней мѣрѣ, казалось Вронскому, какъ кажется человѣку съ больнымъ пальцемъ, что онъ какъ нарочно обо все задѣваетъ этимъ самымъ больнымъ пальцемъ. Но Анна какъ будто не понимала[1535] неловкости своего положенія. Она, казалось Вронскому, не замѣчала тѣхъ безчисленныхъ мелочей, которыя должны были оскорблять ее. Она не замѣчала, что[1536] Варвара Павловна Шервудъ, единственная изъ прежнихъ знакомыхъ, которая ѣздила къ Аннѣ, была единственная и что положеніе Варвары Павловны Шервудъ въ свѣтѣ, жившей врозь съ своимъ мужемъ,[1537] было очень сомнительное, что женатые мущины старательно избѣгали упоминать о своихъ женахъ, что разговоръ никогда не бывалъ свободенъ, что всѣ говорили въ ея присутствіи всегда какъ будто боясь оступиться и сказать неловкость.[1538]