Это было в Праге - Георгий Брянцев

Глушанин расстроился.

— Переборщил. Надо было угостить ручной, а не противотанковой.

— Не горюй, — подбодрил его Морава. — Пятнадцать фашистов — неплохое дело. Поехали. Жми, Владислав, а то сзади на шоссе, кажется, мотор урчит.

Глава сороковая

За какие-нибудь полчаса Обермейер узнал во дворце Печека множество самых неприятных новостей. Одни только телеграммы с мест могли до конца испортить настроение самому отпетому оптимисту. Вот эти телеграммы.

«…в течение дня население и партизаны заняли три города, вывели из строя несколько немецких соединений, возвели противотанковые заграждения и уличные баррикады. Так как местные силы недостаточны для подавления повстанцев и район боев расположен в горно-лесистой местности, прошу выслать сильное соединение и моторизованные части».

«…В Милевске, Лукавце, Тучапах, Собеславе, Младой Вожице, Новом Этынке, Ярошеве, Седльце, Черновицах идут беспрерывные напряженные бои с повстанцами…»

«…Город Мельник под угрозой захвата партизанами. Прошу немедленно гарантированной помощи…»

«…Повстанцы ведут активные операции на овладение городом Пршибрамом. Район со всеми населенными пунктами уже в их руках…»

«…На участках Собеслав — Ржипец, Собеслав — Роухна, Карданова Ржечище — Мних, Индржихов Градец — Радвинов, Табор — Хотовины, Табор — Хинов, Иглава — Вилимеч железнодорожное полотно разрушено и движение прекращено».

«Самые строгие меры воздействия, — сообщал эсэсовский командир Кирнгауз, — не достигают цели. Мы сожгли деревню Лесковице и жителей ее побросали в горящие дома, в Младой Вожице вздернули на веревку предводителя повстанцев Вацлава Ваниша, в Седльце повесили двадцать жителей, и все безрезультатно. Партизанское движение ширится».

Не успел Обермейер вникнуть во все эти сообщения, как его подчиненный передал еще одну новость. С утра в Праге, в здании кооператива «Братство», заседают сто делегатов от заводов и фабрик столицы. Они слушают доклады представителей ЦК компартии о подготовке восстания.

— Почему их не разгоняют? — спросил Обермейер. Подчиненный беспомощно развел руками. Насколько он осведомлен, здание, где происходит конференция, охраняется так называемой революционной гвардией.

— Что, что? Как вы сказали? Какой гвардией! Подчиненный повторил.

— Не далее как полчаса тому назад, — добавил он, — Чешский национальный совет дал сигнал к всеобщему выступлению.

— Идите, — отпустил его Обермейер и подошел к окну. «Хм… Всеобщее выступление. Не рановато ли? Русские еще в трехстах пятидесяти километрах, американцы — в восьмидесяти восьми. У Туссена есть кое-что под рукой, да и Шернер не дремлет».

Позвонил помощник и сообщил штурмбаннфюреру, что в Праге открыто ходят по рукам коммунистические газеты «Руде право» и «Праце». Первые легальные экземпляры. Обермейер попросил показать ему обе газеты, положил трубку, но не успел оторвать от нее руку, как телефон вновь задребезжал.

— Звонит фон Термиц.

— Слушаю.

— Я говорю из Града, от Франка.

— Слушаю.

— Сейчас господин Бинерт отправится на радиостанцию. Он должен объявить по радио о создании нового правительства протектората. Я хочу, чтобы вы его сопровождали.

— Я без формы, господин штандартенфюрер.

— Это не имеет значения.

— Но, может быть, я успею переодеться?

— Не следует. Так даже лучше.

Выходя, Обермейер столкнулся со своим помощником. Тот протянул ему газеты.

— Не надо. После, — сказал Обермейер. — Я еду на радиостанцию.

— Минутку… Одну минутку! — задержал его помощник. — Мне сообщили, что район, где вы живете, небезопасен. Может быть, вам лучше перебраться ко мне в Град? У нас все-таки охрана.

— Хорошо, — бросил на ходу штурмбаннфюрер, подумав: «Кажется, его устами глаголет сама истина».

Здание радиостанции охранял наряд эсэсовцев. Солдаты были расставлены и снаружи и внутри здания.

Бинерт готовился держать речь у микрофона. Обермейер отошел в сторону и оттуда разглядывал его. Одним своим видом дряхлеющий Бинерт напоминал Обермейеру о бренности земного существования. Весь в прошлом, цепляется за осколки своих надежд, сокрушенных в прах, пытается удержаться на поверхности жизни. Идиот! Фюрер пал. Фюрер! А этот жалкий комедиант…

Мысли штурмбаннфюрера были прерваны шумом. Переполох усиливался, послышался топот ног, выстрелы, и в тихую комнату ворвался десяток чешских полицейских. На них были сапоги с высокими голенищами, черные брюки и темно-синие мундиры. Все они были вооружены.

— Именем Чешского национального совета, — объявил старший полицейский Бинерту, — вы арестованы. Берите его, ребята, и передайте гвардейцам. А вы с ним? — спросил он Обермейера.

— Нет, нет, — по-чешски ответил штурмбаннфюрер. Он вобрал в себя воздух и замер на месте.

— Ваше счастье, — сказал полицейский.

Обермейер через силу улыбнулся, не разжимая губ.

Увели последнего председателя правительства протектората Чехии и Моравии, господина Бинерта. Дверь за ним закрылась. А Обермейер все стоял и улыбался. И с этой застывшей на губах улыбкой был похож на могильную статую. Он улыбался и почти не дышал. Только когда снова заговорил полицейский, улыбка сползла с лица Обермейера.

— Давай… Читай! — сказал полицейский человеку в штатском. — Эй, кто там! Включайте. Теперь мы здесь хозяева, мы, чешский народ.

Послышался едва заметный шорох, похожий на далекое жужжание жучка. Человек приблизился к микрофону и начал читать медленно, неторопливо, выделяя каждую фразу, каждое слово:

— «Чешский народ! Чешский национальный совет, как орган революционного движения чехов и как полномочный представитель Чехословацкого правительства в Кошице, принимает сегодня законодательную и исполнительную власть на территории Чехии, Моравии и Силезии. Под ударами героических союзных армий и в результате активного сопротивления чешского народа прекратил свое существование так называемый Протекторат Чехия и Моравия, навязанный нам немцами…»

Обермейер почувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу. Почему же он стоит? Чего ждет?

Диктор продолжал:

— «В этот исторический момент Чешский национальный совет призывает население к боевой готовности. Ждите дальнейших указаний и мероприятий Совета…»

«Как я отсюда выберусь? — мучительно соображал Обермейер. — А если спросят документы?»

Оставаться в студии дольше было опасно, могли заинтересоваться его личностью. Пользуясь тем, что на него никто не обращает внимания, Обермейер быстро вышел из комнаты и спустился в вестибюль. Повстанцы вытаскивали трупы убитых эсэсовцев на улицу. Жалкий, беспомощный вид имели немцы, оставшиеся в живых. Их окружили чехи в спецовках и в простых рабочих костюмах.

«Спасибо штандартенфюреру, — мысленно благодарил Обермейер фон Термица. — Надень я форму…»

Бледный, с дрожащими губами, умышленно сутулясь, шагал штурмбаннфюрер в Град. На улицах толкались, шумели, бежали возбужденные люди, слышались взволнованные возгласы, изредка были слышны выстрелы.

Повидать шефа Обермейеру не удалось. Он был у Франка. В его кабинете шли переговоры о создании нового «автономного правительства». Вернуться во дворец Печека Обермейер не решился. Он попытался созвониться со своим помощником, набрал номер телефона, но вызова не последовало.

— И не пытайтесь, — предупредил его офицер, дежуривший в приемной. — Эти бандиты успели захватить Центральный почтамт и телефонную станцию. Наши аппараты выключены.

— Как? Уже выключены? — изумился Обермейер.

— К сожалению, да.

Обермейер отправился на квартиру своего помощника. Открыв дверь, он услышал громкий голос репродуктора.

Чешский национальный совет приказывал повсеместно возводить баррикады, чтобы помешать проникновению в Прагу немецких танков и моторизованных частей.

— Почему не выключишь? — спросил Обермейер своего помощника.

— Надо быть в курсе событий.

— Черт знает что творится, — с возмущением сказал Обермейер, садясь в кресло перед письменным столом. — В голове у меня какой-то кавардак. Почему молчит Туссен? Где наши войска? Что ты думаешь по поводу всего этого, Фридрих?

Помощник безнадежно махнул рукой и, подойдя к репродуктору, убавил громкость.

— Чехи захватили все мосты через Влтаву, часть вокзалов. Бои идут повсюду: у Тройского моста, Гибернского вокзала; на вокзалах в Смихове и Дейвице, на Жижкове, Штванице, Виноградах, Зеленой Лисице. Из тюрьмы Панкрац выпустили заключенных.

Обермейер взялся за голову и застонал.

— Водка есть? — спросил он.

Помощник молча вышел из комнаты и возвратился с бутылкой шнапса, с двумя стаканами, ломтиками бекона и хлеба.