ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ - Элизабет Джордж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом рядом со мной оказывается мать или кто-то похожий на нее: ее роста, с ее фигурой, с волосами того же цвета, что были у нее. Она берет меня за руку, и мне становится ясно, что я должен помогать ей, потому что она нужна Соне, потому что только она может успокоить сестру, плач которой уже перерастает в высокий визг, в истерику.
«Все в порядке, милый, — говорит мне похожая на мать женщина. — Просто она хочет есть».
И мы находим ее под кустом папоротника, полностью скрытую листвой. Похожая на мать женщина берет ее на руки и прижимает к груди. Она говорит: «Пусть она пососет меня. Тогда она успокоится».
Но Соня не успокаивается, потому что она не может сосать. Женщина не достала для Сони грудь, но даже если бы и достала, ничего бы не вышло. Когда я взглядываю на сестру, то вижу, Что ее лицо скрывает маска. Я стараюсь снять ее, но не могу: мои пальцы соскальзывают. Женщина, похожая на мать, не замечает что происходит, и я не могу заставить ее посмотреть на сестру. А сам я ну никак не могу стянуть маску, прячущую Сонино лицо, и от этого прихожу в полное отчаяние.
Я прошу женщину-мать помочь мне, но все бесполезно: она не хочет даже взглянуть на Соню. Тогда я бегом возвращаюсь сквозь заросли к озеру, надеясь найти помощь там, но, добежав до берега, поскальзываюсь и падаю в воду, и меня тянет вниз, отчего я не могу дышать.
В этот момент я просыпаюсь.
Мое сердце колотится как сумасшедшее. Я буквально чувствую, как в кровь вливается адреналин. Пока я записывал сон, сердцебиение понемногу стихло, но заснуть снова я даже не надеюсь.
«Разве Либби не с вами?» — удивляетесь вы.
Нет. Она не вернулась оттуда, куда унеслась после того, как мы, вернувшись от судьи Крессуэлл-Уайта, застали дома моего отца.
«Вы беспокоитесь о том, что с ней?»
Почему я должен беспокоиться о ней?
«Вы ничего не должны, Гидеон».
Я так не думаю. Я должен вспомнить больше. Я должен вернуться к музыке. Я должен привлечь в свою жизнь женщину, не боясь, что могу все потерять.
«Что именно потерять?»
Прежде всего самого себя.
«Вы можете потерять себя?»
Мне так кажется.
23 октября
Рафаэль, как обычно, пришел ко мне на свое ежедневное дежурство, только вместо сидения в музыкальной комнате и ожидания, когда же произойдет чудо, мы отправились в Риджентс-парк погулять по зоопарку. Служитель обмывал из шланга одного из слонов, и мы задержались на несколько минут у загона, наблюдая за тем, как водяные каскады стекают с огромного бока животного. Пучки волос вдоль слоновьего хребта проволокой вздымались в струе воды, а сам слон переминался с ноги на ногу, словно ища равновесие.
«Какие они все-таки странные, — заметил Рафаэль. — Интересно, какая философия стояла за идеей создания слонов. При виде таких биологических чудес я всегда испытываю сожаление, что плохо разбираюсь в эволюционных процессах. Каким образом, к примеру, существа, подобные слонам, развились из первобытного бульона?»
«Наверное, глядя на нас, слоны думают то же самое».
Еще с момента его появления в дверях я заметил, что он находится в отличном расположении духа. Это именно он предложил не сидеть дома, а пойти подышать сомнительной чистоты городским воздухом и еще более сомнительными ароматами зоопарка, где было не продохнуть от запахов мочи и сена. Я тут же насторожился. В этом мне виделась рука отца. Должно быть, он скомандовал Рафаэлю: «Вытащи его на улицу».
А когда отец отдает команды, Рафаэль повинуется.
Этим и объясняется то, как он сумел столько лет продержаться на позиции моего учителя музыки: он правил моим музыкальным образованием, а всем остальным в моей жизни правил папа. Рафаэль всегда принимал это разделение обязанностей в отношении меня.
Став взрослым, я мог, разумеется, заменить Рафаэля кем-то другим, кто сопровождал бы меня на гастролях — помимо папы, само собой, — и был бы моим партнером по ежедневным упражнениям и репетициям. Но за два десятилетия учебы, совместной работы и партнерства мы узнали друг друга так хорошо, что мне и в голову не приходило что-то менять. А кроме того, когда я еще умел играть, мне нравилось играть с Рафаэлем Робсоном. Он был — и есть — блестящий мастер. В нем нет искры, нет той страсти, которая давно бы уже заставила его справиться с нервами и не бояться играть на публике, ведь именно выступления создают связь со слушателями, завершая великий четырехчлен «композитор — музыка — слушатель — исполнитель». Но и без искры Рафаэль обладает артистизмом и любовью к музыке, а также примечательной способностью превращать технику исполнения в серию критических замечаний, указаний, поправок, упражнений и заданий, которые понятны начинающему музыканту и полезны признанному мастеру, желающему усовершенствовать свое умение. Поэтому я никогда не планировал избавиться от Рафаэля, несмотря на его полное подчинение моему отцу — и ненависть к нему.
Должно быть, я всегда ощущал их взаимную антипатию, хотя никогда не говорил об этом открыто. Все эти годы они, несмотря на неприязнь друг к другу, как-то уживались, и только сейчас, когда они начали с особым тщанием скрывать свою антипатию, у меня возник вопрос о том, что же породило ее.
Первым на ум приходит отношение Рафаэля к моей матери: он испытывал к ней особые чувства. Но это объяснило бы только его неприязнь к моему отцу, обладавшему тем, что Рафаэль так хотел заполучить. Это не объясняет отцовскую нелюбовь к Рафаэлю. Здесь должно быть что-то еще.
«Возможно, дело в том, что Рафаэль мог дать вам и чего не мог дать вам отец?» — предлагаете вы еще один вариант.
Это верно, мой папа не владеет ни одним музыкальным инструментом, но мне кажется, что его неприязненное отношение к Рафаэлю кроется в чем-то более глубинном, даже атавистичном.
Когда мы покинули загон со слонами и отправились на поиски коал, я спросил Рафаэля: «Сегодня тебе было велено вывести меня на улицу?»
Он не отрицал этого. «Ричард говорит, что ты слишком много думаешь о прошлом и избегаешь заниматься настоящим».
«А ты как считаешь?»
«Я доверяю доктору Роуз. Как минимум, я доверяю доктору Роузу-отцу. А что касается доктора Роуз-дочери, то, полагаю, она обсуждает этот случай со своим отцом». Произнеся слово «случай», Рафаэль с тревогой взглянул на меня, ведь оно низводило меня до уровня редкого феномена, описание которого вскоре появится в том или ином психиатрическом журнале, причем имя мое будет скрупулезно вычеркнуто, но все остальное, неоновыми стрелками указывающее на меня как на пациента, останется. «Он десятки лет занимался тем, что происходит сейчас с тобой, и наверняка делился опытом с дочерью».
«А что, по-твоему, со мной происходит?»
«Я знаю, как она называет это. Какая-то там амнезия».
«Папа сказал тебе?»
«Конечно сказал, как же иначе? Ведь твоя карьера имеет отношение и ко мне».
«Но ты сам в амнезию не веришь?»
«Гидеон, я не в том положении, чтобы верить или не верить
чему-либо».
Он подвел меня к вольеру с коалами, внутри которого из пола торчали под разными углами ветки, изображая заросли эвкалипта, а о природном месте обитания диких коал напоминало панно с изображением леса, нарисованное на высокой розовой стене. Единственный некрупный медведь спал в перекрестье двух веток; рядом с ним висело ведро, наполненное листьями, служившими ему кормом. Вместо травы и почвы под медведем был бетон, а вокруг ни кустика, ни укрытия, ни игрушки. У одинокого коалы не было товарищей, только посетители вольера, которые свистели и кричали ему, недовольные тем, что ночное по своей природе животное отказывается изменить свой образ жизни в соответствии с их расписанием.
Я смотрел на все это, и на душе у меня росла тяжесть. «Господи, и зачем только люди ходят в зоопарк?»
«Это напоминает им об их свободе».
«Чтобы в полной мере насладиться своим превосходством».
«Да, и это тоже. В конце концов, ведь именно мы, люди, держим ключи от клеток».
«А-а, — протянул я. — Я так и знал, что за этой прогулкой в Риджентс-парк кроется нечто большее, чем просто желание подышать свежим воздухом. Прежде я не замечал за тобой особой любви ни к пешеходным прогулкам, ни к животным. Так что сказал тебе папа? "Покажи Гидеону, как ему повезло. Покажи ему, какой тяжелой может быть жизнь"?»
«Если бы у него и были такие намерения, то он бы нашел место похуже, чем зоопарк».
«Тогда что? Только не говори мне, что сам выдумал идею с зоопарком».
«Ты слишком много размышляешь. Это вредно. И он это понимает».
Я невесело рассмеялся. «Как будто то, что уже случилось, не вредно!»
«Мы не знаем точно, что случилось. Мы можем только строить догадки. И эта амнезия, уж не знаю, какая именно, — не более чем предположение».
«Значит, он советовался с тобой. Вот уж не думал, что такое возможно, учитывая ваши прошлые отношения».
