ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ - Элизабет Джордж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я не голоден».
«Когда ты последний раз ел? Выглядишь прескверно, должен сказать. Съешь кекс. Или хотя бы выпей чаю».
«Рафаэль, а что, если это не Катя Вольф утопила Соню?»
Он осторожно опустил на стол чайник. Пододвинул к себе сахарницу и высыпал в чашку еще один пакетик сахара, затем добавил молока. Я заметил, что он проделал это не как обычно — сначала молоко, потом сахар, — а в обратном порядке.
Закончив с размешиванием и доливанием, Рафаэль наконец сказал: «Если она не убивала Соню, то почему тогда молчала?»
«Возможно, она подозревала, что полиция извратит ее слова. Или что это сделает королевский прокурор, если ей придется давать показания в суде».
«Действительно, такое могло случиться. Но ее адвокат не стал бы извращать ее слова, если бы она соизволила хоть что-нибудь сказать ему».
«Это от моего отца она забеременела?»
Рафаэль поднял свою чашку, но, услышав мой вопрос, поставил ее обратно. Он выглянул в окно: супружеская пара, у которой случилась проблема с коляской, выгрузила из коляски сумку, две детские бутылочки и пачку памперсов. Они перевернули коляску на бок, и мужчина атаковал колесо каблуком ботинка. Рафаэль негромко произнес: «Это не имеет никакого отношения к проблеме», и я понимал, что он говорит не об одеяле, которое по-прежнему цеплялось за колесо и не давало коляске ехать.
«Как ты можешь так говорить? Откуда ты знаешь? Она забеременела от него? И из-за этого брак моих родителей распался?»
«Только супруги могут знать, отчего распался их брак».
«Хорошо. Принято. А остальное? Это его ребенка ждала Катя?»
«А что он сам тебе говорит? Ты его спрашивал?»
«Он говорит, что нет. Но ничего другого он в любом случае не сказал бы».
«Значит, у тебя есть его ответ».
«Но если не от него, то от кого же?»
«Может, от жильца? Джеймс Пичфорд был в нее влюблен. Он влюбился в нее до беспамятства в тот самый день, когда она впервые появилась в доме твоих родителей, и так никогда и не разлюбил».
«Постой, я всегда думал, что Джеймс и Сара Джейн… Я помню их вместе, жильца Джеймса и Сару Джейн. Я видел из окна, как по вечерам они вместе выходили из дома. И они частенько шептались на кухне».
«Думаю, это было до появления Кати».
«Почему?»
«Потому что после ее появления Джеймс почти все свободное время проводил с ней».
«То есть Катя потеснила Сару Джейн и в этом».
«Можно сказать и так, и я понимаю, к чему ты клонишь. Но в момент смерти Сони Сара Джейн была с Джеймсом Пичфордом. И Джеймс подтвердил это. Лгать ради нее у него не было никаких причин. Если бы он и солгал, то сделал бы это ради женщины, которую любил. Более того, я думаю, что если бы в момент Сониной смерти Сары Джейн не было бы с ним, то он с радостью предоставил бы Кате алиби и в результате все свелось бы к трагической небрежности при выполнении служебных обязанностей, но никак не к умышленному убийству».
«А это было убийство», — задумчиво сказал я.
«Когда были представлены все факты, то стало ясно, что да, это было убийство».
Гидеон
25 октября
«Когда были представлены все факты» — так сказал Рафаэль Робсон. А ведь именно к этому я и стремлюсь — к точному представлению фактов.
Вы не отвечаете. Вы сохраняете на лице непроницаемо нейтральное выражение, как, должно быть, вас учили делать, когда вы были еще студенткой психиатрического факультета. Вы ждете, чтобы я объяснил, чем вызван мой решительный настрой сменить тему. Понимая это, я вдруг теряю дар речи, не могу подобрать слова и начинаю сомневаться в самом себе. Я исследую мотивы, побудившие меня сделать это замещение — так, кажется, вы это называете? — и признаю все свои фобии.
«Какие фобии?» — спрашиваете вы.
Вы уже и сами их знаете, доктор Роуз.
«Я подозреваю, предполагаю, догадываюсь, но не знаю, — говорите вы. — Вы единственный, кто знает их, Гидеон».
Верно. Я согласен с этим. И чтобы показать, насколько чистосердечно мое согласие, я назову их для вас: страх толпы, страх застрять в метро, страх больших скоростей, полнейший ужас перед змеями.
«Все это достаточно распространенные фобии», — замечаете вы.
А еще страх неудачи, страх заслужить неодобрение отца, страх замкнутых пространств…
Вы поднимаете бровь, услышав это, и на миг теряете контроль над своим лицом.
Да, я боюсь замкнутых пространств, доктор Роуз, и понимаю, как это соотносится с моим неумением поддерживать отношения с другими людьми. Я боюсь задохнуться от слишком близкого контакта, и эта фобия указывает на еще большую фобию — на страх интимных отношений с женщиной. С любым человеком, если уж на то пошло. Но для меня это совсем не откровение. У меня был не один год, чтобы поразмыслить над тем, как, почему и в какой момент мои отношения с Бет совершенно расстроились, и, поверьте мне, у меня была масса возможностей обдумать мою неспособность ответить на чувства Либби. Итак, я осознаю и признаю наличие у меня страхов, я выношу их на свет, и разглядываю сам, и позволяю разглядывать другим. Разве после этого можете вы, или папа, или кто-то еще обвинять меня в том, что я замещаю свои страхи нездоровым интересом к смерти моей младшей сестры?
«Я ни в чем вас не обвиняю, Гидеон, — говорите вы, кладя руки на колени. — Однако вы, кажется, обвиняете себя».
В чем?
«Может, вы сами мне это скажете?»
О, я вижу вашу игру. И я знаю, к чему вы хотите меня подвести. К этому все хотят меня подвести, за исключением, может быть, только Либби. Вы хотите подвести меня к музыке, доктор j Роуз, хотите, чтобы я говорил о музыке, окунулся в музыку.
«Только если вы сами этого хотите», — говорите вы.
А что, если я не хочу?
«Тогда мы можем поговорить о том, почему вы этого не хотите».
Вот видите? Вы пытаетесь обхитрить меня. Если только вы заставите меня признать…
«Что? — спрашиваете вы, когда я замолкаю в нерешительности, и голос ваш мягок, как гусиный пух. — Останьтесь со своим страхом, — говорите вы. — Страх — это всего лишь ощущение, это не факт».
Но то, что я не могу играть, — это факт. И боюсь я музыки.
«Всей музыки?»
О, вы знаете ответ на этот вопрос, доктор Роуз. Вы знаете, что я испытываю особый страх только перед одним музыкальным произведением. Вы знаете, что наваждением всей моей жизни является «Эрцгерцог». И вы знаете, что, когда Бет предложила включить его в программу концерта, я не смог возразить. Потому что предложение поступило от Бет, а не от Шеррилла. Будь это Шеррилл, я бы отмахнулся от него фразой «Подбери что-нибудь другое» и больше бы не думал об этом. Дело в том, что, хотя у Шеррилла нет такого пунктика, как у меня и у многих других, и его могло бы озадачить мое нежелание играть «Эрцгерцога», он так талантлив, что для него не составляет никакого труда заменить одно исполняемое произведение другим и он просто не стал бы тратить время и энергию на размышления о том, чем вызван мой каприз. Но Бет — это не Шеррилл, они абсолютно разные и в том, что касается таланта, и в своем отношении к людям. Бет уже подготовила «Эрцгерцога», то есть она обязательно захотела бы узнать причины моего отказа играть его. И в своих расспросах она неминуемо связала бы мою неспособность исполнять «Эрцгерцога» с другой моей неспособностью, которая когда-то очень близко ее коснулась. Вот почему я не стал просить ее выбрать другое произведение. Я решил справиться со своей слабостью, дать ей открытый бой. И проиграл.
«А раньше?» — спрашиваете вы.
Раньше чем что?
«До выступления в Уигмор-холле. Вы ведь репетировали, и не раз».
Конечно, мы репетировали.
«И на репетициях вы могли играть "Эрцгерцога"?»
Вряд ли мы вышли бы на сцену, чтобы исполнить трио, если бы один из инструментов…
«И во время репетиций вы играли его без осложнений?»
Я никогда не играл это трио без осложнений, доктор Роуз. У себя дома или на репетиции, я никогда не мог исполнять его без нервной дрожи, без жжения в желудке, без головной боли, без тошноты, которая заставляет меня целый час провести в туалете. А ведь это даже не публичное выступление!
«А как вы чувствовали себя перед концертом в Уигмор-холле? — задаете вы очередной вопрос — Испытывали ли вы ту же реакцию на «Эрцгерцога», что и на репетициях?»
И я умолкаю в растерянности.
Я вижу, как в ваших глазах вспыхивает искра интереса: вы оцениваете мою растерянность, прикидываете, решаете, выбираете, продолжать ли давление или подождать и позволить мне самому прийти к осознанию этого открытия.
Потому что перед концертом я не мучился.
И до сих пор не обращал внимания на этот факт.
26 октября
Я съездил в Челтнем. Сара Джейн Беккет превратилась в Сару Джейн Гамильтон и пребывает таковой уже двенадцать лет. Внешне она не сильно изменилось с того времени, когда была моей учительницей: чуть располнела, хотя грудь у нее от этого не появилась, а ее волосы по-прежнему такие же рыжие, какими были, когда мы с ней жили под одной крышей. Уложены они, правда, теперь по-другому — зачесаны назад и связаны на затылке в хвост, но все такие же прямые, какими я их всегда помнил.
