Забытые дела Шерлока Холмса - Дональд Томас

— Как вы думаете, ее и правда отравили?

— Конечно же нет! — презрительно фыркнула Люси Роуз. — Она сама себя сгубила этим пойлом. Врачи ведь не сказали, что она умерла от яда, разве не так? Старушка Мэтти пила столько, сколько не под силу и троим извозчикам. Но как же она кричала! Потом у нее начались судороги, она затряслась всем телом. Глаза закатились, просто страшно было смотреть. И все от пьянства. Допилась до белой горячки.

— Она сказала еще что-нибудь?

— Сказала, что умирает. И она была права, так ведь?

Я отказывался понимать, как такая бессердечная девица могла быть чьей-то подругой. Однако Холмс играл свою роль до конца и дал ей еще два соверена. Она усмехнулась, глядя ему в глаза:

— Миссионер? Да вы такой же миссионер, как я сама!

— Уверяю вас…

— Вы заплатили дважды! А эти миссионеры — скряги, каких поискать. Должно быть, вы…

Было обидно видеть, как эта маленькая дрянь разоблачила Холмса.

— Должно быть, вы из газетчиков, — торжествующе объявила Люси Роуз. — Угадала? Это они дают деньги тем, у кого хотят что-то выпытать. Пять соверенов? Надеюсь, дело того стоило. И зачем только вам нужно знать про Мэтти?

— Боже милосердный, — миролюбиво произнес Холмс. — Да у вас, милая девушка, задатки настоящего детектива!

— Ясное дело, — сказала в ответ Люси Роуз.

Когда мы возвращались в кебе на Бейкер-стрит, я заметил, что ни разу прежде не сталкивался с подобной дерзостью.

Холмс, разглядывая вечернюю публику, спешащую домой по Риджент-стрит, спокойно возразил:

— Однако как удачно вышло, что я представил вас врачом. Иначе мы могли бы принять эту вздорную девицу за испуганного и озлобленного ребенка. Не правда ли?

Я резко поднял голову и взглянул на него. Однако Холмс ничего больше не сказал, за исключением того, что нам следует немного помочь нашему другу Лестрейду, который запутался в этом деле и совсем пал духом.

Мой посетитель доктор Нил напрасно беспокоился. Он оказался лишь одним из нескольких врачей, которым сумасшедший вымогатель разослал одинаковые письма. На следующее утро я получил сообщение от доктора Броудбента с Сеймур-стрит. Он вместе со мной стажировался в больнице Святого Барта, а ныне стал преуспевающим окулистом. Броудбенту пришло похожее послание, с той лишь разницей, что мистер Мелоун и его сообщники потребовали за возвращение «доказательств» две с половиной тысячи фунтов. Это, разумеется, было уже полным безумием. Каким образом глазной врач мог дать больной стрихнин? Я окончательно уверился, что человек, организовавший этот шантаж, имел весьма отдаленные представления о медицине.

Холмсу, судя по всему, прискучили эти письма. Он с куда большим энтузиазмом занимался расследованием смерти Матильды Кловер. А доктора Нила и доктора Броудбента с несколько тяжеловесным юмором именовал «ваши клиенты», словно умывая руки и не желая отвлекаться на их жалобы.

Через три дня после нашего визита на Ламбет-роуд он решил, что пора поделиться результатами расследования с инспектором Лестрейдом. И эта встреча с нашим другом из Скотленд-Ярда произошла при таких ужасных обстоятельствах, что врезалась в мою память на всю жизнь. Ночью я проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Открыв глаза, я увидел стоящего рядом с кроватью Холмса. Он держал в руке свечу, свет которой ослепил меня. На мгновение пламя озарило склоненное надо мной лицо сыщика. Оно горело нетерпением, и по его выражению я тут же понял, что случилось нечто страшное.

— Вставайте, Ватсон! В гостиной ждет Лестрейд, и нам придется поехать вместе с ним. Прихватите с собой ваш саквояж, он нам, несомненно, понадобится.

Признаться, в тот момент я вовсе не испытывал жажды приключений и чувствовал лишь холодное дыхание страха. Слова Холмса могли означать только одно: мистер Бейн и его сообщники снова кого-то лишили жизни. За годы врачебной практики я привык к ночным вызовам, но никогда у меня не было столь тяжелого предчувствия, как тогда. Я оделся и вышел в гостиную. Холмс уже застегнул пальто, повязал шейный платок и натянул дорожное кепи с наушниками, поскольку ночь выдалась на редкость ветреной.

— Стэмфорд-стрит, — объявил Лестрейд, как только я переступил порог. — Сомневаюсь, что им можно чем-то помочь, но…

— Им? — удивленно переспросил я.

Судя по всему, жертв было несколько.

— Да, сэр. На этот раз две молодые особы, обе из неимущего класса. Нам придется поторопиться, пока они не отправились туда, откуда нет возврата. Тогда мы точно ничего у них не узнаем.

Улицы были еще пусты, и кеб Лестрейда мчался стрелой по освещенному фонарями городу через Стрэнд, мост Ватерлоо и Ламбет. Узкая и грязная Стэмфорд-стрит тянулась за причалами и складами от Ватерлоо-роуд до моста Блэкфрайерс. Ветхие серые здания с осыпающейся штукатуркой, чьи двери выходили прямо на мостовую, как две капли воды были похожи на убогие дома Дюк-стрит.

Дорога казалась бесконечной. Задолго до того, как наш кеб остановился возле двери с номером сто восемнадцать, выведенным белой краской, мы заметили собравшуюся толпу. У входа стоял констебль с высоким шлемом на голове и с фонарем в руке. Рядом ждала пролетка, готовая отвезти пострадавших в больницу, но врача нигде видно не было. Неудивительно, что Лестрейду понадобилось мое общество, подумал я. До нас долетал беспорядочный шум, будто в доме шла безумная вечеринка. Мужской голос громко приказывал, а женщины пронзительно вопили, но это были крики боли, а не веселья.

В квартире мы встретили двоих полицейских без шлемов. Они тщетно пытались вывести на улицу двух женщин, которые в ту минуту напоминали буйных, отвратительных ведьм. Потерпевшие в самом деле выглядели ужасно: искаженные болью, мокрые от пота лица, спутанные волосы. Одна из девиц опустилась в прихожей на четвереньки и отчаянно сопротивлялась любой попытке сдвинуть ее с места. Мне сказали, что ее зовут Элис Марш. В комнате скорчилась на диване вторая жертва отравления, Эмма Шривелл. Констебль только что дал ей растворенную в воде соль, и теперь несчастную время от времени сотрясали приступы рвоты. Обе девицы были в одних ночных сорочках. Вероятно, они уже легли спать, но боль заставила их проснуться.

Среди всех этих криков и стонов не удалось толком расспросить полицейских, но с одним из них Лестрейд успел переговорить. Констебль Камли объяснил ему, что они вместе с напарником Эверсфилдом вот уже десять минут безуспешно пытаются отправить девушек в больницу Святого Томаса. С большим трудом их удалось спустить вниз по лестнице, но двигаться дальше они отказались, намертво вцепившись в ножки кресла и дивана с удвоенной ужасом силой.

Если мне когда и приходилось наблюдать преисподнюю, то именно в том доме и той ночью. Элис Марш уже не понимала, о чем ее спрашивали. Эмме Шривелл, вероятно, на некоторое время стало легче от воздействия рвотного средства. Она несколько минут отвечала на мои вопросы, пока возобновившиеся судороги не лишили ее дара речи. По ее словам, вечером они с Элис Марш привели к себе домой мужчину, пили с ним пиво и ели рыбные консервы. Затем он предложил девушкам проглотить по длинной тонкой капсуле, уверяя, что снадобье усилит то порочное удовольствие, которое они намеревались испытать втроем. Затем он ушел. А вскоре начались первые приступы ужасной боли.

От Элис Марш не удалось ничего узнать об убийце. Эмма Шривелл сказала лишь, что у него были темные волосы и усы. Эверсфилд поначалу решил, что девушки отравились рыбными консервами. Хотелось бы в это поверить!

Увы, отставного военного врача подобная драма в мирной жизни просто выбила из колеи. Любого человека, попавшего в эту тесную комнату, ужаснули бы жестокие мучения и душераздирающие крики бедных девушек. Еще тяжелее пришлось мне. Если им в еду или питье подсыпали стрихнин, то они обречены. Возможно, стоило бы дать им морфия, но он лишь незначительно ослабит страдания и продлит жизнь всего на несколько часов. Как позже выяснилось, убийца опять смешал яд с морфием. Чистый стрихнин уже давно убил бы их. Пожелание быстрой смерти для этих несчастных могло бы показаться бесчеловечным кому угодно, но только не тому, кто видел их искаженные от боли лица и слышал пронзительные вопли, разносившиеся в ночи по всей улице. Как знать, не стоял ли тот дьявол, что задумал это преступление, где-нибудь в соседнем переулке, с безумной радостью внимая агонии своих жертв?

Я ничем не мог помочь жертвам. Разве что еще раз попросил Лестрейда, чтобы девушек все же доставили в больницу, где им сумеют облегчить последние мгновения жизни. С помощью обоих констеблей мне удалось усадить в пролетку сначала Элис Марш, а затем и Эмму Шривелл. Они сопротивлялись и бились у нас в руках, их нечленораздельные вопли били по ушам.

Мало что можно добавить к сказанному. Я поехал вместе с ними. Экипаж застучал колесами по мостовой Ватерлоо-роуд, затем свернул на Вестминстер-Бридж-роуд и остановился возле больницы. Еще на набережной Элис Марш громко вскрикнула и скорчилась в судорогах. Из груди ее вырвался долгий стон, а в следующее мгновение она откинулась на сиденье и перестала дышать. Эмму Шривелл занесли в больницу на носилках. Позже я узнал, что она промучилась до восьми утра, но не произнесла больше ни слова.