Эволюция бога: Бог глазами Библии, Корана и науки - Роберт Райт

Нравственный прогресс: раньше и теперь

Впервые в книге термин «нравственное воображение» появляется лишь в этой главе. Но на самом деле нравственному воображению посвящена книга в целом. Расширение и сокращение нравственного воображения лежит в основе закономерности, характерной для истории религии: когда некая религиозная группа предчувствует, что с другой группой ее могут связывать благоприятные отношения с ненулевой суммой, возрастает вероятность создания писаний в духе терпимости или поиск толерантности в уже существующих писаниях, а когда в перспективе не ожидается исход, благоприятный для обеих сторон, более вероятны нетерпимость и воинственность. Люди от природы наделены способностью замечать тех, с кем можно иметь дело, чтобы в дальнейшем вести с ними дела, и нравственное воображение — важная часть этой способности. Если людям предоставлена возможность действовать, позиции по религиозным вопросам меняются соответственным образом. Мы постоянно видим это.

Но как же это получается, что нравственное воображение, в настоящий момент функционирующее так ненадежно, не давало сбоев в авраамической истории, неизменно расширяясь и позволяя исследовать возможности с ненулевой суммой? На самом деле этого не было. Я делал акцент на успехах, но в действительности просчетов было множество, все они вели к проигрышу обеих сторон. (Сколько христиан и мусульман погибло в боях за Иерусалим во время крестовых походов, и какую пользу в перспективе это принесло приверженцам обеих религий? Сколько религий, о которых мы никогда не слышали, бесследно исчезли, проиграв в игру с ненулевой суммой?)

Вдобавок многие успехи не были результатами нравственного воображения, работающего на автопилоте. С тех пор как сообщества охотников-собирателей эволюционировали и стали вождествами, нравственное воображение действовало в среде, для которой не было предназначено — и неудивительно, что ему так же часто, как и сегодня, требовались уговоры, чтобы добросовестно выполнять свою работу. Действительно, к наиболее похвальным относятся достижения религии, осуществленные под таким влиянием.

Подобные уговоры восходят к религии вождеств, к эпохе, когда религия впервые приобрела выраженный нравственный аспект, и отчетливо прослеживаются в тот период, когда на виду оказались авраамические религии. Возьмем этапы становления Израиля. Когда требуется создать конфедерацию племен, необходимо, чтобы люди распространяли свое нравственное воображение дальше, чем предписывают им инстинкты, встроенные средой, характерной для охотников-собирателей. Отсюда и десять заповедей, и призыв «возлюбить» ближнего-израильтянина. Неотъемлемое свойство любви — способность принять точку зрения того, кого любишь. Тому, кто стремился, подобно апостолу Павлу, построить обширную многонациональную религиозную организацию в Римской империи, требовалось подчеркивать братолюбие, не знающее границ между народами. А при создании ислама, межплеменной религиозной организации, в дальнейшем ставшей правительством расширяющейся империи, следовало подчеркивать и то, и другое, распространяя дружеские отношения независимо от границ между племенами и народами.

Эти пороговые моменты в истории авраамических религий — и в эволюции Бога — заключались в расширении нравственного воображения, перемещении его туда, куда оно не в состоянии добраться беспрепятственно. Эта экспансия и есть религия в ее лучшем проявлении. Религия в ее худшем проявлении… примеров так много, что нет нужды перечислять их.

Перевешивает ли лучшее? Безусловно, в истории человечества наблюдается некоторый общий нравственный прогресс, хотя бы в том, что нравственное воображение сегодня простирается далеко за пределы поселения охотников-собирателей. И конечно, религия сыграла в этом прогрессе определенную роль. Несмотря на то что авраамические религии склонны к оборонительной позиции и обращены в себя, мы видим, что мусульмане отождествляют себя с мусульманами, даже если их разделяет полмира, и то же самое относится к христианам и иудеям. Во всех случаях этот нравственный охват больше, чем существовавший где-либо на планете 20 тысяч лет назад, когда все религии были «дикарскими». Более того, в каждой из трех авраамических религий есть люди, которые стремятся распространить нравственное воображение за пределы их конкретной религии.

В КАЖДОЙ ИЗ ТРЕХ АВРААМИЧЕСКИХ РЕЛИГИЙ ЕСТЬ ЛЮДИ, КОТОРЫЕ СТРЕМЯТСЯ РАСПРОСТРАНИТЬ НРАВСТВЕННОЕ ВООБРАЖЕНИЕ ЗА ПРЕДЕЛЫ ИХ КОНКРЕТНОЙ РЕЛИГИИ

Очевидно, что и для дальнейшего прогресса есть место. Есть даже насущная потребность в нем. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что от этого прогресса зависит спасение планеты — сплоченность и живучесть зарождающейся глобальной социальной организации. Именно это происходит, когда зона ненулевой суммы достигает планетарных масштабов; поскольку сегодня все мы находимся в одной лодке, нам предстоит либо научиться сосуществовать, либо приготовиться к худшему. Если авраамические религии не отреагируют на этот ультиматум, приспособившись к ситуации, если не расширят свое нравственное воображение, есть шанс, что мы столкнемся с хаосом беспрецедентных масштабов. Предшественницы этих религий, древние религии Месопотамии и Египта, справедливо считали триумф хаоса крахом религии как предприятия.

Но истина ли это?

В начале этой главы я говорил о том, что успешное ведение игры с ненулевой суммой в наше время требует большего приближения нравственной истины. В каком смысле расширение нравственного воображения — то, что я считаю необходимым условием для этого успеха, — подводит нас ближе к нравственной истине? Сразу в двух смыслах: одном — пожалуй, немного холодном, беспристрастном и даже циничном, и другом — более теплом и неопределенном.

Прежде всего, расширение нравственного воображения может привести его к большему соответствию с изначальным дарвиновским замыслом. Нравственное воображение было «сконструировано» естественным отбором, чтобы помогать нам пользоваться возможностями с ненулевой суммой, укреплять плодотворные и мирные отношения, если они есть, находить людей, с которыми можно иметь дело, и иметь с ними это дело. Если сегодня наблюдается все перечисленное, развитие продолжается. Оно должно продолжаться и в западном, и в мусульманском мире.

Разумеется, этими возможностями пользуются в собственных интересах, и как ни парадоксально, мы подходим к нравственной истине тем ближе, чем успешнее действуем в своих интересах. Но в данном случае — и здесь начинается смещение в сторону «теплого и неопределенного», — преследование своих интересов имеет ряд побочных продуктов, нравственных в более традиционном смысле.

Начнем с того, что использование этих возможностей с ненулевой суммой — а именно между западным и мусульманским мирами, — служит интересам обеих сторон, а благосостояние человека в целом растет. (В этом заключается волшебство фактора ненулевой суммы: он преобразует разумный эгоизм в благополучие окружающих.) Когда человечество в целом становится лучше, это не обязательно означает, что к процессу причастна нравственная истина, но свидетельствует о некотором нравственном прогрессе. Более того, в данном случае причастность некой нравственной истины несомненна. Ибо ее обязательная предпосылка, расширение нравственного воображения, вынуждает нас обращаться к тому, что представляют собой внутри все больше и больше людей — а именно понимать, что их внутренний мир поразительно похож на наш. Как и наш внутренний мир, их мир окрашен эмоциями и страстями — нашим дарвиновским наследием; как и наш, их мир, в свою очередь, окрашивает все, что нас окружает, корыстной нравственной оценкой и обладает присущими ему ценностями.

Утверждение, что другие люди — тоже люди, может показаться ничем не примечательным. Тем не менее его часто игнорируют, в каком-то смысле оно является неестественным. Ведь любой организм, возникший в результате естественного отбора, по умолчанию находится во власти иллюзии, что он особенный. В повседневной жизни все мы исходим из этой предпосылки — что наше благополучие гораздо важнее благополучия почти всех прочих, за исключением разве что близких родственников. В сущности, согласно этой предпосылке наше благополучие гораздо важнее благополучия других людей. Мы упорно трудимся, чтобы позволить себе десерт, в то время как у других нет даже обеда. Свои обиды мы принимаем близко к сердцу и считаем оправданными, обиды других воспринимаем как блажь. Причем таковы мы все: каждый находится под впечатлением, что он особенный. Очевидно, что мы все не можем быть правыми в сколько-нибудь объективном смысле. Истина обязана быть иной. Расширение нравственного воображения подводит нас ближе к этой истине.