Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк - Антонина Коптяева

Костя и Лешка Хлуденев работали теперь рядом в паровозосборочном. Вскоре к ним присоединился Митя Наследов, круто пошедший на поправку после изгнания дутовцев. Дружная компания вместе с Харитоном записалась в красногвардейский отряд главных мастерских. В течение нескольких дней все коллективы крупных предприятий города стали одновременно воинскими отрядами.

— За что боролись? — подхватив ходкое в то время выражение, иронически воскликнул на заседании депутатов Совета Семенов-Булкин. — Пролетариат, завоевав власть, военизирует фабрики и заводы! Неужели и нам, служащим, встать теперь под ружье?

— Для вас это не обязательно: вы и так все время воюете против Советской власти, — сказал Александр Коростелев, избранный председателем Оренбургского Совета.

— Но военизация нервирует население. В конце концов, если вы призовете всех рабочих под ружье, мы будем добиваться, чтобы это оружие было обращено против вас — большевиков!

Александр Коростелев побледнел от возмущения:

— Спасибо за откровенность. Но вряд ли выйдет по-вашему.

Депутаты в зале зашумели.

— Пора этих семеновых вывезти на тачке!

— Хватит ему разглагольствовать!

— Судить Барановского! Он был городским головой при Дутове.

— Семенов-Булкин тоже вместе с атаманом садил рабочих в тюрьму.

— Я могу сложить с себя полномочия депутата, — потеряв апломб, пробормотал испуганный Семенов-Булкин.

— Давно пора! Нечего вам тут делать! — крикнул Федор Туранин. — Товарищи, надо тверже держаться. У буржуев шкапы от денег ломятся, а нашей Советской власти существовать не на что.

Коростелев с трудом навел порядок, размышляя о том, что Туранин верно сказал насчет денег: «Создали мы, к примеру, газету „Известия“ — орган Оренбургского Совета, а средств для нее нет».

Когда стало потише, Коростелев, назначенный и редактором этой газеты, поддержал предложение — судить Барановского, а Цвиллинг, снова под бурные аплодисменты зала, вызвался быть обвинителем.

— Надо контру прибрать к рукам. Ведь белоказаки верстах в сорока от города гарцуют, — говорил Коростелев. — Нет у нас силенок отогнать их подальше. Поэтому нужно экономически обезоружить буржуазию, снять с нее жирок для содержания наших учреждений и отрядов.

— Сегодня же на ревкоме вынесем решение наложить на нее десять миллионов контрибуции, — предложил Цвиллинг, действовавший, как всегда, быстро и энергично.

Коростелев знал, что горячность не мешает Самуилу трезво оценивать обстановку, и потому сразу одобрил такой размах.

— Действуйте! Если уж стричь, так по-настоящему.

Назавтра, в воскресенье, ничем не отличавшееся для партийного актива от обычных рабочих дней, Цвиллинг позвонил в исполком Совета и попросил Коростелева приехать в Биржевую гостиницу.

Шагая по площади, слабо освещенной редкими фонарями, Александр гадал, почему Самуил находится в бывшем гнезде белоказачьего офицерства. Ведь недавно он перебрался с ревкомом из пятиэтажного дома Панкратова, где помещались штаб и матросский госпиталь, на соседнюю улицу, в небольшой, удобный дом богача Зарывнова, бежавшего вслед за Дутовым. Что понадобилось Самуилу в гостинице?

Войдя в просторный вестибюль, Александр сразу понял, в чем дело: охрана из матросов пропускала в зал ресторана хорошо одетых горожан, а к подъезду подкатывали автомобили, откуда высаживались все новые «гости». В зале, где недавно шел безудержный пьяный разгул, уже было около полусотни местных богачей, которые или сидели как оглушенные, или, сбившись в тесные группы, о чем-то толковали, не скрывая кислого настроения. Бывший гласный думы Кондрашов, словно привязанный, явно не замечая того, ходил вокруг высокой захудалой пальмы.

Цвиллинг подошел к Александру энергичной, легкой походкой.

— Смотри, какой богатый улов! Неохота им откупаться, да деться некуда: придется тряхнуть мошной. Рушатся их кумиры: сбежал Дутов, в Новочеркасске застрелился Каледин… Да, да. Только что сообщили: казачье правительство Донской области сложило с себя полномочия и передало их городскому самоуправлению и Совету депутатов. После этого Каледин покончил с собой.

— Что же там теперь делается?

— Радоваться пока нечему: в тот же день станичники избрали походным атаманом генерала Назарова и постановили провести поголовную мобилизацию в области. Тут же на собрании всем выдавали винтовки и патроны.

— Они, наверное, еще не знают? — Александр кивнул на озабоченных толстосумов.

— Знают: «Казачья правда» уже разблаговестила. Но их сейчас одно печалит: денежки жалко!

— Может, сбавите, гражданин товарищ? — заискивающе обратился к Цвиллингу богатейший торговец Деев. — Миллион с меня заломили! Шутка сказать! За что, про что?! Я за этот миллион, может, всю жизнь крохоборствовал, ни себе, ни близким потачки не давал.

— Полно прибедняться, господин Деев! Торговаться не будем, — с холодной вежливостью возразил Цвиллинг. — «Крохоборство» ваше всему городу известно. А насчет «потачки» родственникам можно судить хотя бы по тому, что не одним домом владеете, а для своих близких устроили целую улицу домов — Деевскую линию. Мы вас не обидели: миллион рублей — Советской власти, а вам куда больше осталось!

Смело пройдя мимо охраны, в зал вошла Софья Кондрашова, одетая не в соболью шубу, а в «скромную» бархатную с воротничком и оторочкой из меха черного скунса, сверкающего густым ворсом. Лицо ее было бледнее обычного, но гонор остался все тот же. Овевая собравшихся запахом дорогих духов, она подошла к отцу, потормошила за рукав и передала объемистый портфель. Кондрашов взял, дрожа губами, направился к кассиру, сидевшему тут же. Потом с распиской в вытянутой руке приблизился к Цвиллингу и Коростелеву:

— Обобрали как липку! Без ножа зарезали! — В голосе его звучала бессильная ярость.

— Мы с вами еще очень гуманно поступаем, — сказал серьезно Цвиллинг, провожая его. — Попадись мы к вам — вы бы с нас шкуру с мясом содрали.

Софья взяла отца под руку, попыталась свысока посмотреть на председателя ревкома, но презрительного взгляда не получилось — боязливое любопытство преодолело.

— Спасибо, барышня, за ваши хлопоты, — весело бросил ей вдогонку Цвиллинг.

— Вот, полюбуйся! — Самуил обеими ладонями сгреб ворох писем, подбросил их. Распечатанные конверты, розовые, белые, голубые, с шорохом упали на стол.

— Что это? — Коростелев стоял в новой квартире Цвиллинга, не раздеваясь, растирал шапкой лицо, нахлестанное морозным ветром. — Любовные записки получаешь?

— Кой черт! Анонимные угрозы. Третий день как из рога изобилия.

— Не от гостей ли, которых ты собирал в ресторане гостиницы?

— Похоже на то. Мне даже кажется, вот это послание благоухает духами дочки Кондрашова.

Александр взял за уголок атласный конверт, повертел, брезгливо понюхал: действительно, запах надушенной женщины.

Цвиллинг смотрел, улыбался, но брови его нервно подергивались.

— Ты хоть раз в жизни получал любовные письма?

— Н-нет. Не приходилось. — Александр стушевался, но добавил сердито: — Трупом гниющей буржуазии запахло здесь.

— Одни грозят из меня сделать отбивную котлету — так и пишут, стервецы, выплескивая свою злобу и забыв осторожность. Другие собираются повесить меня на фонаре напротив ревкома. Слушай! Сними-ка пальто, и пойдем посмотрим: тут рядом с моей квартиркой есть еще две подходящие комнаты. Переходи сюда. Второй этаж, светло, сравнительно тепло. Какой вопрос обсудить — ревком тут же. После съезда Советов исполком тоже сюда поместим. Бегать сейчас одному на край города опасно: стукнут в темном переулке — и как не жил на свете. А мы не можем зря рисковать людьми, не имеем права. Моя Соня грозится приехать с Лелькой, — не скрывая радости, добавил Цвиллинг. — Ох, и соскучился я по своему сынищу!

Разговаривая, он уже вел Александра смотреть комнаты. Они оказались небольшие, но, правда, хорошие: Коростелеву еще не приходилось жить в таких. В нижнем этаже помещался ревком, там хлопали дверями, наперебой трещали пишущие машинки, но сюда звуки доходили смутно: Зарывнов построил себе дом добротно — на века.

— Ну как? — Довольный произведенным впечатлением и возможностью поселить рядом боевого товарища, Цвиллинг совсем по-мальчишески заглянул ему в лицо. — Остаешься? Тут и редакция нашей газеты, и типография совсем близко. Да, все рядом. Одно слово — центр. Я знаю, ты на ногу проворный и шаг у тебя гвардейский, но обстановка не та, чтобы активнейшему члену ревкома — председателю губсовета жить на особицу, где-то на окраине города.

Александр, неохотно менявший свои привычки, да и семья у него все прибавлялась (взял к себе двух племянников-подростков: Леонида, сына умершей сестры Матрены, и Алексея, сына Анны), медля с ответом, еще раз прошелся по комнатам.