Том 5. Дживс и Вустер - Пэлем Вудхауз

— Но…

— Исчезни. Чтоб я тебя тут больше не видел! Гони обратно в свою лондонскую нору, и чем скорее, тем лучше.

— Но я не могу.

— Что значит, не можешь?

У меня, как я уже говорил, лежала на устах печать молчания. Но Вустеры соображают в два счета.

— Не могу из-за Боко, — объяснил я ему. — Я хлопочу о нем в одном деликатном деле. Как ты, возможно, слышал, дядя Перси вздумал препятствовать его браку с Нобби, и я пообещал им обоим, что замолвлю за них словечко. Ну, а для этого требуется, само собой, чтобы сохранялся статус… это самое… как его?

— Тьфу!

— Не тьфу, а кво. Вспомнил все-таки. Чтобы заступиться за эту парочку перед пусть и не родным, но дядей, нужен статус-кво, ясно?

Я лично считал, что дал исчерпывающее и убедительное объяснение, и потому сильно расстроился, увидев на его физиономии презрительную гримасу.

— Не верю ни единому слову, — произнес он грозно. — Ты должен замолвить перед дядей словечко? Да какой от твоего словечка может быть прок? Как будто твои разговоры могут хоть как-то на кого-то повлиять. Повторяю: убирайся отсюда. А не то…

Что именно тогда случится, он не уточнил, но так грозно вскочил на велосипед и нажал на педали, что всякие слова тут были излишни. Никогда еще не видел, чтобы человек так зловеще работал голеностопными суставами.

На ослабевших ногах я стоял и смотрел ему вслед, и в это время из-за поворота, с той стороны, где должен был находиться «Укромный уголок», послышалось треньканье другого велосипедного звонка, и мне навстречу выехала Флоренс. Час от часу не легче, это уж точно.

В полную противоположность Сыру, ее глаза сияли светом гостеприимства. Возле автомобиля она спешилась и одарила меня приветливой улыбкой.

— Ах, Берти! Вот и ты. А я только что занесла цветы тебе в «Укромный уголок».

Я поблагодарил, но сердце у меня неприятно сжалось. Не понравилось мне, что она мне так улыбается, и не понравилось, что она не жалеет трудов, рассыпая цветы на моем пути. Тут чувствовался какой-то избыток дружелюбия. Но потом я прикинул, что раз она помолвлена с Сыром, значит, я могу ничего не опасаться. Ведь как бы там ни было, но ее папаша женился на моей тете, и мы теперь вроде как двоюродные, и не обязательно приходить в панику от обыкновенного проявления родственного радушия. В конце-то концов, если разобраться, кровь родная — не водица.

— Страшно мило с твоей стороны, — говорю. — А я тут только что болтал с Сыром.

— С сыром?

— С твоим женихом.

— Ах, с д'Арси. Почему ты зовешь его сыром?

— Прозвище такое. Со школьных времен. Мы ведь с ним вместе учились.

— Да? Тогда ты, может быть, мне ответишь, всегда ли он вел себя так по-идиотски, как сегодня?

Это мне не понравилось. Не похоже на язык любви.

— В каком смысле ты употребила выражение «по-идиотски»? — спросил я.

— Как единственное, которое подходит для человека, которому богатый дядя хочет и даже жаждет оказать протекцию, а он сознательно предпочел стать деревенским полисменом.

— А почему это он? — не понял я. — Зачем ему становиться деревенским полисменом?

— Говорит, что каждый мужчина должен стоять на собственных ногах и самостоятельно зарабатывать на хлеб.

— Смотри какой сознательный.

— Вздор.

— Ты не считаешь, что это его характеризует с наилучшей стороны?

— Не считаю. Я считаю, что он ведет себя как совершенный болван.

Мы помолчали. Была ясно, что поведение Сыра вызывает болезненную реакцию и надо как-то поддержать молодого стража порядка. Ибо, вы же понимаете, очутившись снова лицом к лицу с этой особой, я оставил всякую мысль организовать движение «За спасение Чеддера по прозвищу Сыр».

— По-моему, эта история должна бы тебя радовать. Как доказательство, что вот человек, у которого есть душа.

— Какая душа?

— Благородная.

— У него вообще нет никакой души выше этих ужасных, грубых форменных башмаков, в которых он ходит. Ослиное упрямство, и больше ничего. Я ему сто раз втолковывала. Родной дядя хочет, чтобы он выставил свою кандидатуру в парламент, и готов оплатить Бее предвыборные затраты и в дальнейшем всегда оказывать ему щедрую финансовую поддержку, но нет, уперся как мул и твердит, что надо стоять на собственных ногах. Мне все это осточертело, просто не знаю, что делать. Ну ладно, до свидания, Берти, мне пора, — внезапно заключила она, словно не в силах больше разговаривать на эту больную тему, и покатила прочь, а я только тут вспомнил, что у нее сегодня день рождения и у меня в кармане брошь, которую надо было передать ей в подарок от тети Агаты.

Я бы мог, наверное, еще окликнуть ее, но как-то не хотелось. От того, что она мне наговорила, у меня началась дрожь по всему телу. Осознав, как непрочен фундамент, на котором зиждется любовь Сыра и Флоренс, я пришел в такой ужас, что вынужден был выкурить, не сходя с места, пару успокоительных сигарет, прежде чем пуститься в дальнейший путь.

Немного приободрившись и уговаривая себя, что это — не более чем минутная размолвка влюбленных и в кратчайшее время все уладится, я дал газу и через несколько минут уже встал на якорь на задах «Укромного уголка».

ГЛАВА 9

«Укромный уголок» оказался совсем неплохим домишком, расположенным в живописном месте. Немного в старомодном вкусе, а так не к чему придраться. Тростниковая кровля, окна в частый ромбик, на лужайке под окном — альпийская горка. Словом, все говорило о том (и не обманывало, как я узнал впоследствии), что прежде здесь обитала пожилая женщина из хорошей семьи, имевшая несколько кошек.

Я вошел, поставил маленький чемоданчик в прихожей и стоял, озираясь и принюхиваясь к запахам плесени, обязательно поселяющейся в старинных жилищах, и постепенно осознал, что здесь, в этом жилище, кроме запахов, имеется кое-что еще. То есть, говоря попросту, мне начало казаться, что мой домик заселен не только плесенью, но и привидениями.

Натолкнули меня на такую мысль странные звуки, раздававшиеся где-то поблизости, то что-то брякнет, то грохнет, и напрашивалось предположение, что здесь не без полтергейста или еще какой-нибудь чертовщины.

Звуки, похоже, доносились из-за закрытой двери в конце коридорчика, и я поспешил им навстречу, желая выяснить, в чем дело, ибо я не намерен был, черт подери, допускать, чтобы здесь разгуливали всякие полтергейсты, как будто у себя дома. Сделал два шага — и растянулся, споткнувшись о ведро, которое кто-то оставил на дороге. Только я поднялся, потирая пострадавшее место, как вдруг дверь распахнулась, и вышел небольшой мальчик с мордочкой хорька. На нем была форма бойскаута, и я без труда, несмотря на жирный слой грязи, покрывающий его остренькие черты, признал в нем младшего брата Флоренс Эдвина, в которого Боко имел обыкновение швыряться фарфоровыми безделушками.

— А, Берти, привет, — произнес он с улыбкой поперек всей своей мерзкой физиономии.

— Привет, юный нахал, — вежливо ответил я. — Что ты тут делаешь?

— Прибираюсь в доме.

Я сразу перешел к самому важному делу:

— Это ты оставил на полу ведро?

— Где?

— Посередине прихожей.

— Точно! Я теперь вспомнил. Я поставил его там, чтобы не загораживать проход.

— Ясно. Ну, так вот, тебе, наверное, будет интересно узнать, что я чуть не сломал об него ногу.

Он весь встрепенулся, в глазах загорелся фанатичный огонь, как будто перед мальчишкой вдруг возникло блюдце с мороженым.

— Слушай! Правда чуть не сломал? Вот это удача! Я окажу тебе первую медицинскую помощь.

— Как бы не так. Ничего ты мне не окажешь.

— Но если ты сломал ногу…

— Я не сломал ногу.

— Сам сказал, что сломал.

— Просто выражение такое.

— Ладно. Зато у тебя, может быть, растяжение связок.

— У меня нет растяжения связок.

— Я умею оказывать первую помощь при ссадинах.

— И ссадин у меня нет. Не подходи! — заорал я, готовый защищаться до последнего.

Мы оба помолчали. У юного Эдвина был растерянный вид. Мой решительный отпор его явно озадачил.

— Можно, я наложу тебе повязку?

— Только попробуй, получишь по уху.

— Но может начаться гангрена.

— У меня нет оснований этого опасаться.

— Дурацкий же вид у тебя будет с гангреной.

— Нет, не будет у меня дурацкого вида. У меня будет прекрасный вид.

— Я знаю одного типа, который сломал ногу, она у него почернела, и пришлось ее отрезать до колена.

— У тебя, мне кажется, довольно странные знакомства.

— Давай я пущу на нее холодную воду из крана.

— Нет.

Он опять посмотрел на меня с недоумением. Я совсем сбил его с толку.

— Ну, тогда я пойду обратно на кухню, — сказал он. — Займусь дымоходом. Надо его хорошенько вычистить. Этот дом, если бы не я, был бы в ужасном состоянии, — заключил он с вопиющим самодовольством, от которого меня покоробило.