33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине - Евгений Анташкевич

По понятным причинам мы не объявляем имени этого шпиона, пусть его хозяева подумают и погадают, кого они лишились, они задали задачу нам, а теперь пусть решают нашу задачу!

Смерть шпиону!

Смерть шпионам!

Смерть всем разведкам!

Да здравствует наша славная полиция!»

Сорокин дочитал, он обратил внимание, что лозунг «Смерть всем разведкам!» был зачёркнут, а рядом ясным русским почерком было написано «Дурак!», но его это даже не рассмешило, и он беспомощно посмотрел на Мироныча.

– Што я тебе могу сказать, Капитоныч, уже два раза я принёс тебе дурные вести, а ты на дату посмотри, какой подписано?

Сорокин молча заглянул ниже текста – дата стояла «13 марта 1932 года».

– Выяснять не стал, но, судя по той суете, которую я застал в конце рабочего дня, тогда её и поставили, а Номура вне себя из-за беглеца, этого Подзыри… Так что, может быть, подложил он нам свинью, этот Подзыря. Только думаю, не он тут виноват… а кто – не знаю!

– Давай в камеру к Давиду! Он жив ещё? – Час назад был ещё жив, стонал тихонько… – Веди!

– Давай! – сказал Мироныч и, кряхтя, слез с козлов. – Идём! Только тихо! Пойдём с заднего ходу, дежурный-то небось уже спит…

Они обошли здание полицейского управления, зашли через служебный подъезд, за столом, уронив голову на руки, спал дежурный, Сорокин не разобрал кто. В тихом, почти не освещённом коридоре пахло спиртным. Они спустились в подвал, здесь было совсем темно, светилось только одно окошко в двери, из-за которой слышался храп.

– Охрана! – шепнул Мироныч. – Я с тобою не пойду, пойду к Зыкову, обещал, а камера вон, по правую руку, следующая, дверь открыта, только свет не зажигай, нащупай фонарик на столе, и железками не грохай… На всё тебе пятнадцать минут, и про побег не думай, у него ни одной целой косточки нет, если ещё живой!

Сорокин шёл, держась за рукав Мироныча, и обнаружил нужную камеру только тогда, когда тот приоткрыл дверь напротив. Он тихо потянул дверь, та открылась вместе с темнотой, он закрыл дверь, и в темноте ничего не изменилось, он вытянул руки и пошёл на ощупь.

– Друг! – вдруг услышал он. – Ты кто? Друг или… – Друг, Давидушка, друг! Это я – Миша Сорокин!

– Мишя!

Сорокин кожей почувствовал, что воздух в камере стал шевелиться. Голос Давида он услышал не от стены, а как будто из середины, из центра камеры.

«Господи, неужели он висит? – ещё не понимая собственной догадки, подумал Сорокин. – Тогда где стол с фонарём?» Темнота была кромешная, он стал шевелить пальцами и нащупал мягкую, тёплую кожу.

– Давид!

Давид застонал.

– Чёрт, – выругался Сорокин, – я сделал тебе больно!

– Чёрт с ним, иди прямо, как вошёл… стол с фонарём у меня за спиной у задней стенки!

Давид говорил еле слышно, Сорокин замер, иначе он ничего бы не услышал.

– Иди! Друг! Иди!

Тут Сорокин вспомнил, что камера невелика, два шага до двери и два шага до стены, он сделал шаг вперёд и нащупал край стола. Он стал шарить по поверхности стола и лежащих на нём предметов. Это были какие-то холодные железки, и тут он нащупал что-то плоское, это был электрический фонарь. Он зажёг его и повернулся. Давид действительно висел и немного раскачивался. Пальцами ног он не доставал до пола буквально одного сантиметра, пола касалась тень его пальцев.

Сорокин подошёл к Давиду и немного сбоку посветил ему в лицо, голова Давида висела, и были закрыты глаза, он был без сознания.

«Что делать? – подумал Сорокин и стал осматривать голое тело Суламанидзе. – Дотрагиваться до него нельзя!» Он сделал шаг назад и стал смотреть. Давид висел привязанный за руки верёвкой к крюку в потолочной балке. Его плечи были неестественно узки.

«Они ему их вывернули! – понял Сорокин. Он повёл лучом фонаря вниз, грудь Давида была как будто вымазана сажей. – Жгли ему грудь!» Ноги Давида были похожи на тумбы с утолщениями в середине: «Прав был Мироныч, они раздробили ему колени, то есть его отсюда можно вытащить только на носилках, но невозможно будет пронести по лестнице, не развернёшься и обнаружат… Вынести не дадут!» Вдруг он увидел, что сквозь полуопущенные веки Давид смотрит на него.

– Что, красывий Витязь в шкуре барса! – Давид улыбался.

Сорокин закрыл глаза.

– Ты, навэрно, хочешь меня выкрасть отсюда, как джигит нэвэсту? Нэ выйдет, друг! Я до утра нэ доживу… Сколко врэмени?

– Около трёх! – прошептал Сорокин.

– Так много… или уже мало. Уже мало!

Сорокин кивнул.

– Знаэшь, сколко я убил животных: свиней и коров, баранов, я в этом харашо панимаю. Они отбили мне пэчэнь, сегодня вэчэром, и там внутри сплошной кровъ…

Сорокин застыл, он не мог произнести ни одного слова.

Давид смотрел на него и улыбался.

– Я сэйчас ужэ почти как ливэрная калбаса, осталось толко каптитъ…

Сорокин готов был взвыть от бессилия, от темноты, от замкнутого пространства, от того, что он ничего не может сделать.

– Номура сказал, что я совэтский агэнт… рэзидент… А какой я совэтский агэнт? Я Совэтам своими руками горло перегрызу… что я должен стать японский агэнт. Зачэм? Я, грузынский княз, – агэнт… шпион…

Сорокин стоял оглушённый.

– Памаги мне, бррат, сили уходят, хочу, чтобы ты передал Юле и её отцу, он настоящий русский офицер, что я ни в чём не виноват, я не шпион, ни савэтский, ни грузинский, никакой. И японским не хочу стать. Я Номуре так всё врэмя говорю и сегодня сказал. Я сына хочу, жену, домой хочу и… – Давид уронил голову, он снова потерял сознание.

Сорокин начал кружить вкруг него, не зная, что делать, не снять ли его с этих верёвок, но что дальше… и вдруг он снова услышал голос Давида.

– Памаги, бррат, мнэ очень болно, вся тела балит. Памаги, прашу тебья! Памаги, сил болшэ нет! Спасиба!

Давид висел тихий, уравновешенный, его голова опустилась подбородком на грудь, но он ещё дышал, вдруг он приподнял голову, разлепил губы, но ничего не смог сказать.

«Невозможно человеку так мучиться!» – внутри себя закричал Сорокин, он уже понял со всей безысходностью, что может помочь своему другу только одним. На столе лежали зубоврачебные инструменты, он стал их перебирать и увидел тонкую спицу. Он взял её, подошёл к Давиду и перекрестил его. Спица вошла в правый бок ниже ребра мягко и до конца. Давид чуть дёрнулся и выдохнул.

Сорокин стоял возле коляски. Сзади подошёл Мироныч:

– Помог?

Сорокин кивнул.

– Один сдюжишь или побыть с тобой?

Сорокин помотал головой.

– Куда тебя? – Домой!

В квартире он находился недолго, не выдержал. Он вышел и пошёл пешком в сторону вокзала. Перед ним широко расстилался Железнодорожный проспект, но он его не замечал, он вышел на привокзальную площадь и понял, куда вышел, только когда свернул на Вокзальный проспект. Впереди на пригорке темно́ высился Святониколаевский собор, но он прошёл мимо. Большой проспект мягко ложился под ногами, но он его не чувствовал. Остановился только тогда, когда справа кончились сплошные высокие и низкие дома и над входом раскинулась арка Нового кладбища. Он вошёл. Сторожка была недалеко, он подошёл к ней, взял у стены лопату и пошёл к могиле Иванова. Около неё он немного посидел на лавочке, курил, потом решительно встал и стал лопатой собирать и скидывать понемногу в одно место землю. Когда накидал под колено, получился холмик, он стал обстукивать холмик лопатой, и в ногах могильного камня Ильи Михайловича получился могильный холмик. Михаил Капитонович огляделся, увидел рядом молодую берёзу, срезал две ветки, две палочки, подлиннее и покороче, достал носовой платок и платком связал палочки крестом. Крест воткнул в холмик.

Сорокин встал перед холмиком на колени и стоял, сколько не помнил.

Он продрог. Поднял голову. Оглянулся. Ночная темнота становилась лёгкой, и город стал отделяться от неё своими верхами: обозначились крыши и печные трубы. Михаил Капитонович отпил из фляжки, выкурил папиросу и пошёл к выходу.

Под аркой он оцепенел. Большой проспект был пуст, но он ясно слышал удаляющееся шарканье тысяч пар разбитых башмаков. Это уходила разгромленная армия умершей старой империи, имени которой он так и не выучил. Он стоял и слушал за удаляющейся армией приближающиеся шаги тысяч пар новых башмаков, это входила в город победившая армия новой империи, имя которой ему было известно, – Империя Генри.

«Совершенно секретно

Экз. един.

Агент «Барс» был введен в разработку и изучение начальника нелегальной японской жандармерии в Харбине «Оми» в октябре 1924 года. За прошедшее время «Барс» полностью легализовался, вошел в контакт с окружением объекта и довел до него несколько дезинформаций о лидерах маньчжурской белой эмиграции.

В настоящее время «Барс» свою задачу по проникновению в японские специальные службы выполнил, подставив объекту разработки «Оми» трёх наших агентов.