Баудолино - Умберто Эко

39

Баудолино столпник

Никита молчал. И молчал. Баудолино с неподвижно разведенными руками на коленях, с выражением «Это все».

— Есть кое-что в твоем рассказе, — сказал, поразмыслив, Никита, — не так чтоб уж убедительное. Сначала Поэт выдвигает надуманные обвинения против твоих товарищей, якобы убивших императора Фридриха, на что ты отвечаешь, что его обвинения — ложь. Затем ты сам восстанавливаешь всю цепь событий, как будто произошедших в ту ночь. Но, если ты мне рассказал все истинно как было, Поэт на это не подтвердил, что ты восстановил правильно.

— Он попытался меня убить!

— Он обезумел, кто же спорит, он обезумел. Хотел отнять Братину любым путем и сам себя разжигал, что если кто обладает Братиной, тот виноват. Он думал о тебе лишь одно: что ты от него утаивал Братину, и лишь по одному тому он был готов переступить через твой труп, чтоб отобрать у тебя чашу. Но он не подтвердил, что он и есть виновник гибели императора.

— Но кто же виновник?

— Пятнадцать лет вы считали, что это несчастный случай…

— Принудили себя считать, чтоб не подозревать друг друга. Да был еще Зосима… Ну нет, виновный у нас имелся…

— Допустим. Однако поверь, в императорских палатах я наблюдал преступления… Хоть наши императоры всегда обожали показывать иностранцам чудодейственные машины и автоматы, я никогда не видел, чтобы их можно было употребить для убийства. Послушай. Помнишь, когда в самый первый раз ты помянул при мне имя Ардзруни, тогда я сказал тебе, что знавал его в Константинополе и что один из моих друзей, житель Селиврии, гостил у него в замке. Этот друг, Пафнутий, разбирается в хитроумных штуках Ардзруни, он сам сооружал такие для императорской потехи. Он знает, в частности, и чем кончаются такие хитроумия, ибо когда-то, во времена Андроника, он обещал императору построить автомат, который будет поворачиваться и выбрасывать флаг, как только император хлопнет в ладоши. Ну вот, Андроник показывал иностранным послам на торжественном обеде эту машину, он хлопнул, автомат не повернулся, Пафнутию выкололи глаза. Думаю, он не откажется зайти к нам в гости. Он в ссылке здесь в Селимбрии, наверное, скучает.

Пафнутий вошел с поводырем. Хоть и увечный, и уже на возрасте, однако он с виду был бодр и быстр. Сначала они поговорили с Никитой, с которым не виделись много лет, а потом он спросил, чем может служить Баудолино.

Баудолино пересказал ему историю, сначала донельзя суммарно, по мере развития гораздо подробнее, начав с каллиполисского базара и кончив смертью императора. Нельзя было не упомянуть Ардзруни. А имя своего покровителя он умышленно не назвал, намекнув только: один фламандский граф и близкий ему человек. В том, что касалось Братины, он тоже описывал уклончиво, драгоценная чаша, отделанная ювелирными камнями, покойный дорожил ею, а многие прочие хотели бы ей завладеть. Пока Баудолино говорил, Пафнутий раз от разу прерывал его. «Ты франк, ведь правда?» — спросил он. И пояснил, что в греческом некоторые слова тот выговаривает так, как свойственно обитателям Прованса. Потом еще спросил: «Отчего ты все время трогаешь свой шрам на щеке?» Баудолино чуть было не решил, что собеседник вовсе не слеп, а притворяется. Однако в ответ услышал, что при разговоре иногда его голос становится глуше, значит, он заслоняет рукой рот. Если бы он гладил, как делают многие, бороду, то рот бы не загораживался. Значит, он трогает щеку. А щеку привыкли теребить те, у кого болит зуб, или свербит бородавка, или имеется шрам. Поскольку Баудолино воин, гипотеза шрама представляется Пафнутию самой вероятной.

Баудолино дошел до конца, и Пафнутий спросил его: — Теперь тебя интересует, что же произошло на самом деле в закрытой комнате с императором Фридрихом?

— Откуда ты знаешь про Фридриха?

— Ну, брось, всем известно, что император утонул в Каликадносе напротив крепости Ардзруни, который после этого сбежал, поскольку князь его Лев намеревался отрубить ему голову, считая, что тот должен нести ответ за то, что не соблюл безопасность столь высокопоставленного посетителя. Меня с самого начала удивило, что твой император, с его привычкой купаться в горных реках, известной на весь свет, не сдюжил против какой-то жалкой струйки, Каликадноса. Ну, а теперь ты мне многое объяснил. Попробуем же рассмотреть поподробнее. — Он выговорил это без иронии, будто и впрямь готовился разглядывать своими незрячими очами какую-то картину.

— Прежде всего мы исключаем подозрение, что Фридрих погиб от машины, производящей пустоту. Мне эта машина ведома. Начнем с того, что она соединялась с одной безоконной комнатой на верхнем этаже, а вовсе не с почивальней императора, где, кстати говоря, имелась каминная вытяжка и бог знает сколько еще разных щелей, куда мог входить и выходить воздух. Добавим, что и сама по себе машина совсем никуда не годилась. Я ее пробовал. Малый цилиндр недостаточно прилегал к большому, воздух просачивался отовсюду как угодно. Гораздо более умелые механики, чем Ардзруни, пытались устроить это в течение множества веков, и опыты их не давали результата. Одно дело раскручивающийся шар или дверь, открывающаяся от жара, эти игры известны со времен Ктесибия и Герона. Но иное дело, дорогой друг, совершенно иное дело пустота. Ардзруни, тщеславный человек, хотел изумлять своих гостей, и больше ничего. Теперь о зеркалах. Великому Архимеду удавалось поджигать древнеримские суда? Легенда о том говорит. Но правда ли то, что гласит легенда, — неизвестно. Я осматривал ардзруниевские зеркала. Они были малы и грубо отшлифованы. Да будь они даже безукоризненны, сведенный в пучок солнечный луч имеет некоторую силу разве что в полдень, ни в коей мере не утром. Рассветный луч разрушительной силой не обладает. Добавь, что на пути лучей находилось окно с разноцветными стеклами. Как видишь, твой старый товарищ, даже нацель он зеркало на комнату императора, не смог бы достичь ничего. Понимаешь теперь?

— Ну, послушаем дальше.

— Противоядия, яды… Вы, латиняне, легковерны. Статочное ли дело, чтоб на каллиполисском рынке были в продаже столь мощные средства, которые сам василевс получает от лучших алхимиков мира и оплачивает по весу золотом? Все, что продается на базаре, сработано на фу-фу, для варваров, приезжающих из Икония или из болгарских лесов. В колбочках, которых вы накупили, содержалась крашеная вода, и выпил ли Фридрих жидкость, предложенную иудеем, или настой того приятеля, которого ты называешь Поэтом, результата дела не переменяет. То же можно сказать и о спасительном лекарстве. Существуй оно и впрямь на свете, за ним гонялись бы знаменитые полководцы, чтоб воскрешать и отправлять вновь на битву своих раненых солдат. Ты указал, сколько вы заплатили за ваши изумительные покупки. Этого едва ли хватает в качестве платы за труд тому, кто берет воду из колодца и разливает по бутылкам. И наконец, позволь сказать про Дионисиево ухо. То, что имел Ардзруни, я в действии не наблюдал. Подобные забавы могут удаться лишь тогда, когда расстояние между щелью, в которую входит голос, и тем отверстием, из коего он выходит, совсем невелико, ну вроде как вот когда подносишь руки рупором ко рту и звук от этого усиливается… Однако в замке проводка ведет с этажа на другой этаж, вдобавок она должна быть извилистой и протяженной, поэтому… Ардзруни вам показал, как действует звуковод?

— Нет, не показывал.

— А, видишь? Ограничился пустою похвальбой, и только. Значит, попробуй твой Поэт поговорить с императором, и не спи в это время император, он мог бы услыхать лишь нечленораздельный хрип, идущий изо рта Медузы. Может, когда-либо Ардзруни и развлекался, пугая тех, кого укладывал спать в своей гостевой комнате, тем мнилось, будто в замке привидения… Никак не более. Знакомый твой Поэт не мог передать никакого сообщения императору.

— Но чаша, покатившаяся на пол, выгоревший очаг…

— Ты сам сказал, что в предсмертный вечер Фридриху неможилось. Он целый день скакал под убийственным солнцем тех земель, страдая от жары, как всякий, кто не привык там скакать. Многие дни перед тем он провел в постоянном движении, в сражениях. Трудно оспорить, что он устал, ослабел, наверно, его залихорадило. Как ты поступаешь, ощутив лихорадку среди ночи? Стараешься накрыться. Но если лихорадка одолевает, озноб продолжается и под одеялом. Император решил разжечь очаг. Потом ему внезапно сделалось еще хуже, ему взомнилось, будто он отравлен, и он принял бесполезное противоядие.

— С чего бы ему сделалось еще хуже?

— Тут что-то утверждать нелегко, но, поразмыслив, я вижу только одно объяснение. Опиши мне опять, как устроен был очаг, чтобы мне рассмотреть получше.

— Дрова лежали на сухом хворосте вперемешку с ветками, на которых росли пахучие ягоды, и там же находились куски темного материала, по-видимому, угля, по верху политые каким-то маслянистым составом.