Современный болгарский детектив - Андрей Гуляшки

Вы снова морщитесь, но ваше скрытое отвращение понуждает меня продолжить. Итак, что можно ожидать от человека, который занимает в обществе незавидное положение, но целиком зависит от вас? Ответ прост: он постарается отблагодарить вас сердечной признательностью и преданностью. Более того, безграничной преданностью, потому что в современном мире это дефицитный товар, который можно отыскать лишь в закромах человеческой души. Но человек — существо непостоянное; постепенно его сердечная признательность переходит в сожаление, а безграничная преданность — в ненависть. Коли однажды мы согласились попасть в зависимость от кого-то, то мы, естественно, будем пытаться уйти из-под нее. Но это иллюзия, гражданин Евтимов. Ненависть, как и любовь, — чувство, которое нас связывает, закрепощает, делает зависимыми от настроения и прихотей другого человека.   Н е н а в и д е т ь  —   з н а ч и т   б ы т ь   н е с в о б о д н ы м; именно на это и были направлены мои благодеяния; я обращал чужую ненависть в обожание, а следовательно, и во власть!

Я вам расскажу простую, но поучительную историю. В нашем Объединении работал один кладовщик. Это был нелюдимый хромой человек (правая нога у него была короче левой), наделенный интеллектом попугая, но обладающий повадками ядовитой ехидны. Я тут же просек его и назначил начальником склада, а должность эта не маленькая. Его зарплата увеличилась вдвое, но самое главное — он превозмог свою посредственность, как будто я ему нашил погоны. От него зависела не только участь сотни бракованных гарнитуров, мое деяние одаривало его мнимой возможностью вершить человеческими судьбами. Он быстро избавился от нескольких работников, взял к себе двоюродного братца из Трояна, ввел такие свирепые порядки, что со склада стали исчезать целые гарнитуры, ибо, как вам известно, любое злоупотребление приводит к полной анархии. Этот идиот был мне предан как собака и ненавидел меня с тем первозданным естеством, которое присуще диким животным. Но, заметьте, чем сильнее становилась его ненависть ко мне, тем больше возрастало уважение. Он окончательно запутался в этом противоречии. Я внимательно наблюдал за ним взглядом медика. Я понял, что единственное, чего он смертельно боится, — это абстрактная возможность его нового повышения. Если бы я решил его приблизить к себе, то привел бы его к полному разладу с самим собой. Он был на грани своих возможностей. В роли начальника огромного скучного склада он чувствовал себя довольно удобно, но, если бы мне взбрело в голову сделать его плановиком, он бы моментально расползся... Можно мне воспользоваться вашей зажигалкой? Спасибо, эти сигареты все время гаснут. Повысили на них цену, заботясь якобы о здоровье людей; только почему, спрашивается, не позаботились об их качестве?

Так вот... Иванов не умел подмазываться; он был чурбан, а его комплименты казались по-идиотски возвышенными. Я же веселился, приглашая его на официальные приемы, иногда обедал с ним в столовой (и таким образом окружал его видимым вниманием) и даже пользовался его мелкими услугами, которыми многие мечтали мне отплатить. Однажды в присутствии генерального директора я намекнул, что склад для Иванова стал уже тесным. Он побледнел, уставился на меня тупо и сник. И знаете, что сделал этот болван? Взял и развелся! Его супруга действительно была некрасивой, приземистой и назойливой особой, но она буквально светилась в его обществе. Он ее наказал, чтобы отреагировать на   с в о ю   б е с п о м о щ н о с т ь   п е р е д о   м н о й. Я полагаю, что в силу умственной ограниченности он избрал себе страдание как повод и средство для борьбы с возрастающим уважением к моей персоне.

Я не смог довести до конца этот эксперимент, потому что вы меня арестовали, товарищ Евтимов. Неудивительно, что Иванов добровольно предстал перед следствием и дал столь чудовищные показания. Он ничего не знал обо мне, но позволил себе удовольствие назвать меня мошенником, сволочью, развратником и даже бессовестным вымогателем. Я его понимаю и не сержусь; я переживаю только из-за того, что не могу его повысить!

Поверьте, бо́льшая часть людей, которые имели «мужество» (как вы выразились) выступить против меня с чрезмерно эмоциональной речью,   д е л а л и   э т о   и з - з а   у в а ж е н и я   к о   м н е. Таким образом они не только избавлялись от меня и прощались со своим бывшим начальником, который окружал их добротой и заботой, но и сумели меня отблагодарить. Потому что именно из-за своей примитивной злобы   о н и   в о з в р а т и л и   м н е   п а м я т ь   о   м о е й   р е а л ь н о й   з н а ч и м о с т и!

Есть и другой, более изящный способ, который бы вам позволил навлечь на себя чью-то «признательность», но он применим к людям или вышестоящим, или равным вам. Если вы выполняете работу какого-то высокопоставленного бездельника, даете ему разумные советы и заверяете окружающих, что он сам дошел до этого; если вам удастся сделать вашу инициативу инициативой начальства, а в случае необходимости — написать за него доклад или отчет, оставаясь в тени своего величия, вы постепенно превратитесь в нужного, я бы даже сказал —   н е з а м е н и м о г о   человека! Я многие годы помогал моему бывшему коллеге — Хаджикостову, выполняя его прямые обязанности. Вам представился случай с ним познакомиться и столкнуться с его светлым умом? Ладно, тогда этот пример отпадает; не стоит вас утруждать подробностями решения задачи, если вы заранее знаете ее ответ...

Вам действительно плохо? Может быть, мои откровения бросают вызов вашей язве? Самое ценное, что у нас есть, — это здоровье, хотя мы по своей глупости стремимся его заменить успехом! Во время всех допросов вы с таким доброжелательством предлагали мне кофе, а сами пили простую воду и питьевую соду. Я памятливый, за один месяц вы опустошили два пакетика с этим целительным химическим сырьем. Язва? А может, кроме язвы, и личные неприятности? Я убежден, что у следователей есть свои житейские неурядицы — точно так же, как врачи подвержены самым обычным заболеваниям. У меня тоже была язва, она лишает удовольствия вкусно поесть. Для меня человек, не имеющий возможности полноценно питаться, наполовину инвалид. Это то благо, которым нас одарила природа... чувство сытости делает нас уверенными в себе. Я бы мог вам помочь. Меня вылечил доктор Пешев из военного госпиталя. Я обставил его дачу дефицитной мебелью, а он достал мне импортное лекарство тагамет. Вы можете обратиться и к профессору Христову, он мой личный врач и прекрасный специалист; он с удовольствием вас примет. Я помог ему достать столовый гарнитур из особой сосны; мы такие поставляем во Францию. Я вам дам его домашний и служебный телефоны; достаточно будет сказать, что вы приятель Искренова...

10

Профессор Колев согласился принять меня в Медицинской академии. Мы с ним старые друзья; сразу же после Девятого сентября мы работали в Первом милицейском участке; то была счастливая пора, но самое главное — мы были тогда молоды. Я полностью доверял ему, этому интеллигентному проницательному человеку; он долгое время практиковал у нас, а сейчас преподавал в Академии судебную медицину.

Его кабинет располагался в цокольном этаже, в холодном и сильно пахнущем моргом коридоре. Помещение оказалось светлым, в мойке весело капала вода, огромное венецианское окно выходило в сад. Медсестра усадила меня в потертое кресло и угостила холодным кофе.

— Профессор Колев вот-вот должен вернуться, — объявила она и исчезла, сверкнув черными колготками.

Я закурил свою «Арду» и стал ждать. Кофе был сварен по-турецки, с густой пенкой. Я как раз собирался погасить в блюдечке окурок, когда дверь с шумом распахнулась и в кабинет ворвался Колев. Он расставил руки, словно хотел обнять письменный стол, а его лицо, напоминавшее фейерверк, расплылось в благодушной улыбке.

— Ты представляешь себе, полковник, — запыхавшись, начал он, — сегодня в столовой на обед будет суп из рубцов. Суп из настоящих рубцов барашка... Фиеста!

С давних пор Колев слыл очаровательным и изысканным гастрономом; еда была его стихией, он собирал всевозможные экзотические приправы, сам готовил и любил посидеть за столом, за аппетитным блюдом, точно так же, как кто-то любит священнодействовать над бутылкой вина. Годы его не изменили, он был все такой же — округлый, удивительно подвижный для своих ста килограммов, со смешным животом (когда-то мы его называли Кенгуру), с тройным подбородком, блестящей лысиной, мясистым носом и маленькими глазками, которые светились любопытством и нескрываемым дружелюбием. В течение сорока лет сей муж занимался самыми изощренными методами убийства, обезображенными трупами, жалкими останками нашей бренной плоти, однако не утратил ни своих привычек, ни оптимизма все еще бойкого и всегда сытого человека. На мгновение я почувствовал, что завидую ему.