Джойс - Алан Кубатиев

Взрывом, зацепившим Вайса, был звонок Джойса в банк 1 октября по поводу ежемесячной стипендии от миссис Маккормик и ответ клерка: «Der Kredit ist erschopft»[115]. Припомнив, что Вайс был знаком с Юнгом, личным психоаналитиком миссис Маккормик, и очень немного с ней самой, по сложной цепи ассоциаций Джойс вывел гневное заключение: Вайс убедил ее прекратить поддержку! Нора считала это полной чушью, Вайс утверждал, что ничего подобного не делал, но переубедить Джойса было невозможно. Все складывалось поначалу так хорошо, что непременно где-то должен был появиться предатель, и разумеется, среди самых близких друзей. Когда Герберт Горман в 1939 году попросил Вайса прокомментировать это событие, тот написал небольшое примечание:

«Несколько раз в жизни Джойс демонстрировал эту грубую и необъяснимую смену отношения к своим поклонникам. По крайней мере два примера можно привести из дублинского периода — первый до отъезда и второй во время последнего визита; еще один в Триесте, когда он стал знаменитым… а другой был в Париже. Единого объяснения для них всех нет… но остается фактом, что всю свою жизнь он вызывал восхищение, имевшее и духовную, и материальную форму, достававшееся ему внезапно и спонтанно, и также внезапно потом трансформировавшееся в пассивную или открытую враждебность».

Разумеется, он воевал за себя — с предателями: писал миссис Маккормик, извещая ее, что собирается уехать в Триест и что наконец отыскал предполагаемого английского издателя для своей книги. Вежливый ответ в начале октября сообщал, что она в данный момент совершенно занята и потому прощается с ним этим письмом. В слабой надежде вернуть ее расположение Джойс послал ей рукопись «Улисса», но результатом было еще одно письмо, скорее всего, продиктованное секретарше:

«Дорогой мистер Джойс,

благодарю вас за замечательную рукопись — я буду рада сохранить ее для вас, и вам стоит только написать, если она вам понадобится по какой-либо причине. Как известил вас банк, я не в состоянии больше оказывать вам финансовую помощь, но теперь, когда миновали трудные военные годы, вы найдете издателей и, я уверена, преуспеете сами.

Желаю вам успешной поездки.

Искренне ваша

Эдит Маккормик».

Прошли годы, и уверенность Джойса в предательстве Вайса ослабла — Этторе Шмиц даже уговорил их встретиться, но прежней дружбы вернуть не удалось. Зато Юнга, с которым миссис Маккормик консультировалась по любому поводу, Джойс подозревал теперь с удвоенной силой. В 1919 году они еще не встречались, хотя Юнг слышал об «Улиссе», но не особенно стремился прочесть его. Он знал о тяжелых запоях Джойса и оттого не слишком доверял его таланту. Кроме того, Юнга, несомненно, обидело категорическое нежелание Джойса пройти у него сеанс психоанализа: один из подопечных миссис Маккормик, Эрманно Вольф-Феррари, с его помощью избавился от глубокой депрессии и снова начал сочинять музыку.

Вряд ли Джойсу нужна была помощь психиатра; капризы и выдумки американской миллионерши были широко известны, она так же точно перестала субсидировать Филиппа Жарнака. До конца жизни она тратила свое гигантское состояние такими же нелепыми рывками — на астрологию, на исследование реинкарнаций, на оперные постановки. Джойса она не пережила: в 1921 году она вернулась в Америку, где после бурных и эксцентрических выходок вдруг попала на операционный стол с раком груди, после удаления опухоли прожила недолго и скончалась в 1932-м. Вряд ли Джойс носил по ней траур: это был год обострения психической болезни Лючии, переездов из клиники в клинику, новых ссор и разрывов с близкими друзьями и помощниками, и он слишком был занят дочерью и своей последней книгой. Но в «Улиссе» он ее не пропустил. В «Цирцее» она безусловно является прототипом мисс Мервин Толбойз, светской леди с жокейским хлыстом и садистическими наклонностями; во всяком случае, страстной наездницей и лошадницей миссис Маккормик была. И все же, узнав о ее смерти, он написал доктору Дэниелу Броди:

«Мне было грустно узнать о кончине миссис Маккормик. Она была очень добра ко мне в трудную минуту и являлась женщиной несомненных достоинств. Я не знаю, что случилось потом, хотя имею подозрения, но это не отменяет ее поступка, подсказанного человечностью и щедростью».

Эксцентричная миллионерша подарила ему год сравнительно беспечной жизни, за который он написал большую часть «Улисса». Тем не менее возвращение в Триест, состоявшееся в середине октября 1919-го, было омрачено — Джойсу опять грозило нелегкое время.

Глава двадцать седьмая ТРИЕСТ, ОТЪЕЗД, ПАРИЖ

What portion in the world can the artist haveWho has abandoned from the common dreamBut dissipation and despair?[116]

Одним из первых, кому Джойс сообщил о предстоящем возвращении, был, разумеется, Станислаус.

Радости по этому поводу он не выразил: более того, угрожал покинуть квартиру, если в нее ступит нога Джеймса. Он только начал обретать независимость и оправляться от лагерных впечатлений, и тут старые беды грозят вернуться вновь. Джеймс почти не писал ему во время войны, не сдержал обещания посвятить ему «Дублинцев», вычеркнул его из «Портрета художника в юности». То, что это было сделано из творческих соображений, делало ситуацию еще болезненнее. О том, что его ни разу не поблагодарили за непрестанную денежную поддержку, не стоило и говорить.

Но Джеймс и его семья решили, что им лучше остановиться в другом месте. Триест очень изменился, как и они. Гавань была почти пуста, старожилы боролись за жизнь и оплакивали добрые старые времена. Последняя квартира на виа Донато Браманте была реквизирована во время войны. К счастью, мебель и бумаги сохранились на складе. В город вернулись его сестра Эйлин с мужем Франтишеком Шауреком и двумя детьми. Они смогли позволить себе огромную, почти на целый этаж квартиру на виа Санита, где с ними поселился Станислаус. Франтишек получил прежнюю должность прокуриста в «Живностенска банка», а Станислаус быстро обзавелся учениками. Шаурек тоже мало радовался приезду шурина, но сестра быстро переубедила его. Станислаус уступил им свою комнату, перебравшись в меньшую. Мебель Джойса расставили по квартире, Джорджо и Лючия спали на жестких диванчиках, но в целом все было не так уж плохо. О деньгах старались не говорить; все знали, что Джойс перед отъездом из Цюриха уже заложил свои серебряные часы, и Нора, оставшись с Эйлин наедине, поблагодарила ее за жилье: «У нас не осталось ни пенса…» Эйлин посоветовала ей пока не говорить об этом ни с деверем, ни с Франтишеком. Ведь на этот раз бедность была не так несокрушима: письмо Пинкеру с просьбой аванса от Хюбша, быстро присланные деньги, и вот уже ждать нового транша от мисс Уивер гораздо легче, однако ее поддержка, даже после второго письма, не возобновилась.