Во сне и наяву, или Игра в бирюльки - Евгений Кутузов

— В Питер. У меня там важное дело.

— Опять важные дела. Господи, как мне все это надоело!.. — устало проговорила Люба. — Зачем тебе ехать?..

— Надо, — повторил он.

— У нас же все есть, Андрюша! Нам с тобой всего хватит…

— У меня другое дело, — сказал Андрей. — Совсем не то, что ты думаешь.

— Правда?.. И ты сразу вернешься, да?

— Вернусь.

Возможно, Андрей и сам верил, что съездит в Ленинград, заберет свою долю и вернется. Во всяком случае, в глубине души ему хотелось этого. Он смотрел на Любу и с нежностью думал, что с ней всегда ему было бы хорошо. Хорошо и спокойно. С ней он даже забывал, что он чужой в этом мире. В сущности, никто. Без документов, без места жительства и — сын «врага народа». Но — Князь. Ведь был же Князь, а он, если разобраться, предал его. Воспользовался моментом и — предал. А это подло. Правда, и Князь…

— Ты думаешь о Паше? — тихо спросила Люба. — Ты не бойся, он все поймет. А я, если захочешь, рожу тебе ребеночка…

«Какой, к черту, ребеночек!» — хотелось крикнуть Андрею, однако он сдержался и промолчал. И вдруг в голову пришла мысль, что эти две недели бредового счастья были всего лишь платой за спасение… Нет, не может этого быть, не может… Но опыт, уже обретенный им, подсказывал, что все-таки может. Поверить бабе, говорил Князь, все равно что поверить козлу.

— Ты не веришь мне, — проговорила Люба с печалью в голосе. — Я чувствую, что не веришь… — Она села на табуретку и заплакала, и Андрею стало до бесконечности жаль ее…

«Там будет видно, — подумал он. — Время покажет».

Откуда ему было знать, что времени у него уже нет.

XXXI

В ЛЕНИНГРАДЕ шел дождь.

Андрей не был уверен, что сам найдет хату Крольчихи, да и нельзя было соваться туда вот так сразу. Мало ли что! И он отправился в шалман, где надеялся встретить Пузо. А кроме того, там был Степа, который тоже наверняка все знает.

Была середина буднего дня, и у стойки толклись пять-шесть жаждущих, а Степа заряжал новую бочку с пивом.

Андрей подошел к стойке сбоку.

— Приветик, — сказал он.

Степа вскинул голову и, узнав Андрея, кажется, растерялся:

— Ты, Племянник?!

— Как видишь.

— Не ожидал. Эй, мужики, — разгибаясь, крикнул он, — пива пока не будет. Насос что-то хандрит.

Мужики заворчали недовольно, их организмы требовали опохмелки, однако Степа был непреклонен. Он вышел из-за стойки, подошел к двери и распахнул ее.

— Всё, приходите через полчасика. Тогда всех ублажу.

Спорить со Степой никто не решился. Здешние завсегдатаи боялись его. Но и уважали — многие пользовались у него кредитом.

Закрыв дверь, он спросил:

— Выпьешь?

— Не хочется, — отказался Андрей.

— Бросил пить, что ли?

— Ага.

— С утра или со вчерашнего дня? — Степа ухмыльнулся, и Андрею не понравился его бегающий взгляд и явно настороженный вид. — А вообще правильно делаешь. Я тоже со вчерашнего дня капли в рот не брал. Откуда прибыл?

— С Урала, — Андрей почему-то не назвал Куйбышев.

— «Урал, Урал-река, глубока и широка…»— просипел Степа. — Никого не встречал?

— А кого я должен был встретить?

— Ах да, ты же на кладбище ездил. В Питере давно?

— Прямо с поезда сюда.

— Значит, ты не в курсе. — Степа покивал головой.

— Что-то случилось?

— Случилось. Ты куда намылился?

— К Крольчихе надо бы. Решил сначала разведать, как там, на хате. И Евангелиста повидать надо.

— Сгорели они, и Балда с ними, — сказал Степа и пристально так, с нехорошим прищуром посмотрел на Андрея. — Всех троих повязали разом.

— Как?

— Просто. Схватили на хате, и золотишко при них было. Получается, что с поличным.

— Когда?

— Ты уехал, а тут легавые и заявились. Повезло тебе. — Он снова вцепился глазами в Андрея.

— Но там же все было чисто…

— Выходит, что не совсем. Да чего теперь толковать! Вор всегда готов, что рано или поздно сгорит. Дело вора — бегать, а дело легавых — ловить. Оно баш на баш и получается. Теперь тебя ищут. Так что тебе светиться нельзя, на дно надо уходить. На дно. Но сначала потолковать бы нужно, выпить с горя. Ты вот что, ты сейчас дуй на хату — я дам адресок, — а вечером свидимся. Потом смотаешься из Питера.

Все было логично, правильно, и, когда бы не бегающий взгляд Степы, не его настороженность, которая была слишком заметна, чтобы ее не заметить, Андрей воспользовался бы его советом не задумываясь. Но тут что-то было не так. Что же?.. Неужели Евангелист с Крольчихой решили его фраернуть[62], а Степе поручили сделать так, чтобы его, Андрея, не было видно?.. Не похоже это на Евангелиста. Он авторитетный вор и не пойдет на такую подлянку…

А что, если… Что, если его заподозрили в том, что он продал всех?.. Их взяли, а он-то ведь ушел! Не потому ли и успел уйти вовремя, что продал?..

От этой догадки сделалось страшно. Андрей представил, что его ожидает, если на него действительно пало подозрение. Но это же чушь, успокаивал он себя. Чушь собачья!.. Он же был вместе с ними на деле, и Евангелист сам посоветовал ему на время исчезнуть из Питера. Именно сам!.. Но каким образом легавые вышли на хату?.. Если вообще подозревать его, то нетрудно заподозрить, что он и навел легавых. И что там Степа толковал насчет того, что надо бы… потолковать?.. Что он имел в виду?..

Уехать? Взять и уехать. Прямо сейчас пойти на вокзал — благо рядом, — купить билет на ближайший поезд… А дальше? Что будет потом?.. Это только убедит того же Степу, да и других, что он действительно продал Евангелиста. Вор не имеет права не явиться на толковище, даже если знает, что ему грозит смерть. Да, он обязан пойти. И доказать, что никого не продавал. Иного пути нет и быть не может.

— Андрей?! — окликнул его кто-то.

Он резко повернул голову. На него смотрела Татьяна.

— Ты?.. — удивился он.

— На хату идешь?

— Да.

— Степан послал?

— Ага.

— Не ходи! — сказала Татьяна. Она схватила Андрея за руку и потащила прочь.

— Да в чем дело, куда ты меня тащишь?

— Скорее! Он наверняка позвонил, там есть телефон. Они выйдут тебя встречать. Это же совсем рядом, за углом.

— Кто выйдет встречать?

— Потом, потом. Вон трамвай, бежим, успеем догнать.

Они догнали трамвай и уехали аж на Троицкое поле. И только тогда Татьяна рассказала Андрею то, что знала сама.

Так оно и было, как он предположил: тотчас после его ухода с хаты Крольчихи ввалились легавые и взяли всех троих — Евангелиста, Крольчиху и Балду. Взяли с драгоценностями. Евангелист передал на волю, что легавых на хату навел Племянник и что сделал это будто бы не случайно, а по поручению какого-то своего родственника, который тоже легавый и даже большой начальник…

— Да никакой он не родственник! — возмущенно воскликнул Андрей.

— Все равно, — вздохнула Татьяна. — Туда тебе нельзя, они тебя убьют. Я знаю.

— Но я докажу!

— Ничего ты не докажешь.

— На толковище докажу.

— Никакого толковища не будет. Было уже, я сама слышала. И порешили тебя убить. Степа это сделает. И помощники у него есть.

— Так не бывает, — возразил Андрей. Но тут вспомнил, как сам же передавал Евангелисту, со слов Штыря и Бороды, что какой-то Баламут ссучился, и как Евангелист велел разобраться именно Степе, и это означало— просто убрать Баламута. Для того и держат Степу. Должен же кто-то делать грязную работу, а блатной сам на «мокруху» не пойдет. Ну а с ним, понимал Андрей, и вовсе чикаться не станут: он пока для них — чужой и не в законе. Выходит, Татьяна права — толковища не будет. Пришьют — и концы в воду…

— Ты Баламута знаешь? — спросил он.

— Баламута?! — испуганно переспросила она. — Его же…

— Степа?

— Наверно. Говорят, он ссучился. А ты беги, Андрей! Я не верю, что это ты продал, но все равно беги. — Татьяна приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. — Почему всё так?.. — с грустью проговорила она. — Не поминай лихом!.. — И побежала на трамвай.

Легко сказать — беги. А куда? И далеко ли убежишь от блатных, если порешили тебя убрать, если такой авторитетный вор, как Евангелист, обвинил тебя в том, что ты продал его легавым. Пожалуй, есть единственный шанс доказать свою невиновность — пойти по этому делу вместе со всеми.

Это было настолько очевидно, что Андрей готов был прямо тут же подойти к легавому, к первому попавшемуся легавому, и сдаться. И он сделал бы это, но поблизости не было ни одного милиционера, а уже спустя несколько минут он понял, что этого делать нельзя. Сейчас нельзя. Он ведь не знает, раскололись ли Евангелист и остальные… Если раскололись — одно, а если нет?.. А если нет, тогда получится, что он теперь продаст их с потрохами. Признавшись сам, продаст их…

Но должна же быть какая-то зацепка, неужели уже ничто не может его спасти?..