На реке Росомашьей - Владимир Тан-Богораз

Однако содержание рассказов Ятиргина, несмотря на всю их оригинальность, не представляло для меня интереса новизны, и я постарался свести разговор на шаманство, намереваясь упросить Тылювию показать мне образчик своего шаманского искусства. Мне хотелось узнать, действительно ли загадочная хозяйка обладала той степенью шаманской силы, которую приписывали ей окружающие жители.

Ятиргин с первых же слов о шаманстве сам перевёл разговор на свою жену:

— Ты спрашиваешь: есть ли в нашей земле вдохновенные? — заговорил он. — Моя жена хотя молода, но тоже не лишена _свободных голосов_. Слава богу! Можно сказать, что не одному человеку помогла в болезни. Но ни против кого не употребила во зло.

Тылювия, услышав, что разговор коснулся её особы, проявила ещё большую стыдливость, чем вчера. Зато Тэнгэт, сидевший всё время молча, обнаружил неожиданную словоохотливость.

— Я тоже высоковдохновенный! — заговорил он. — Именно я, сын Апрыя, Тэнгэт! Конечно, я молод и застенчив. Когда другие собираются состязаться во вдохновении, я прячусь между санями на дворе и меня принуждены приводить в полог силой. Но в моём собственном пологу я каждый день разговариваю с разнообразными духами. В моём котле с водой живёт старый морж и отзывается оттуда хриплым рёвом. Когда я ударю в бубен, три волка приходят из-под постели и воют по очереди. Ворон и гагара пролетают взад и вперёд. Невидимая рука просовывается сквозь стену и хватает за лицо каждого из присутствующих!.. Ты увидишь завтра! — говорил он. — Во время жертвоприношения я ударю в бубен и создам силу в очаге, которая поднимется сквозь отверстие шатра тонким столбом пламени, и дух будет говорить из чёрной золы. Моя сила всё умеет. Я могу глотать ножи и извергать дорогие меха из горла, нырять в море, как рыба, и летать быстрее птицы по небу. Однажды, когда я сидел в пологу за ужином, враг мой, упившись сердитой водой, взятой от морских бородачей, разорвал стену полога и ударил меня ножом в спину, так что я упал на лицо и умер. Но жена посадила меня и вложила в одну руку бубен, а в другую колотушку из китового уса и стала барабанить по бубну, сжимая мою руку своей рукой. Тогда явился Кэля и принёс мою улетевшую душу и вдунул её в отверстие раны, чтобы я ожил и снова стал смотреть на солнце. А от раны не осталось никакого следа.

Я сказал Тэнгэту, что слава о его подвигах достигла Великой реки (Колымы) и перешла за неё, что я приехал сюда, намереваясь отыскать его и услышать его шаманские напевы, и что через несколько дней я нарочно приеду на его стойбище, желая давать ему ответные откликн.

После этой краткой речи я прямо обратился к Тылювии и стал просить её доказать нам, что и она одарена вдохновением и что слова её мужа не являются напрасным хвастовством. Однако застенчивость Тылю-вии оказалась препятствием, которое было не весьма легко преодолеть. Услышав моё предложение, она немедленно спрятала уже не лицо, а всю голову под меховое одеяло, валявшееся подле, и решительно отказывалась отвечать мне хотя бы одним звуком. Я мог с ней вести переговоры только при помощи мужа, который с самого начала стал держать мою сторону и, поднимая меховую покрышку, осторожно уговаривал Тылювию согласиться, на что она отвечала какими-то невнятными звуками, вразумительными только для одного Ятиргина. Наконец, после того как я в десятый раз сослался на обычаи гостеприимства, дающие гостю право на угождение хозяина, и пообещал, что о чудесной силе Тылювии я расскажу на своей родине всем моим соплеменникам, стыдливая шаманка поколебалась.

— Спроси его, — тихо сказала она Ятиргину, — разве на его земле люди тоже стучат в бубен и призывают духов?

Я принужден был отвечать отрицательно.

— Почему же, — недовольно проворчала она, — он так лаком до вызывания духов?.. Я не понимаю!..

Начались новые уговоры, и наконец действием красноречия и подарком небольшой связки табачных листьев я вынудил у шаманки согласие, выраженное, однако, устами нашего непременного посредника.

— Она будет шаманить! — сказал Ятиргин. — Я пойду принесу бубен!..

— Лучше я сама! — сказала недовольным тоном Тылювия, натягивая мохнатые чулки на свои могучие ноги. — Ты — муж! Сиди в пологу! А только скажи ему, что я совсем не имею духов после болезни. В вечном кашле, не знаю, куда девались. Стуча, не могу взывать; взывая, не могу вызвать… Или они глухие?

Я счёл своей обязанностью протестовать и выразить уверенность, что духи по-прежнему подвластны её призыву, но Тылювия всё ещё не хотела успокоиться.

— А тебе лучше уйти! — обратилась она к Тэнгэту уже без посредничества мужа. — Я ведь в твой шатёр не хожу слушать, как ревёт твой морж.

— Эгей! — ответил беспрекословно Тэнгэт и немедленно стал одеваться и собирать свои вещи.

Так как с его уходом в пологу освобождалось место, я попросил его позвать Айганвата, который остался у Акомлюки вместе с Митрофаном и Селивановым.

Бубен Тылювии был обыкновенного чукотского типа — маленький, круглый, с тонким деревянным ободком и чрезвычайно звонкой перепонкой из оболочки моржового желудка. Две тонкие полоски китового уса, служившие колотушками, были привязаны к короткой деревянной ручке бубна.

Чрез несколько минут лампа была погашена, и мы молча сидели среди непроницаемой тьмы, ожидая начала.

— Э-гэ-гэ-гэ-гэй! — начала Тылювия тяжёлым истерическим вздохом, который вырвался из её горла болезненной нотой и сразу наполнил все углы полога. По-видимому, необходимость настроить свои нервы на высоту шаманского экстаза являлась гнетущим бременем для её души.

— Э-гэ-гэ-гэ-гэй! А-яка-яка-яка-якай!

Оглушительная дробь коротких и частых ударов раскатилась над нашей головой и загремела, отскакивая от тесных стенок мехового ящика и как будто стремясь найти себе выход и вырваться наружу.

— Гоу, гоу, гоу, гоу! — запела Тылювия, старательно выделывая голосом какой-то необыкновенно сложный напев, весьма напоминавший вой метели на тундре. — Боб-бо, боббо, боббо, боббо!.. Гоу, гоу, гоу, гоу!

По обычаю чукотских шаманов, Тылювия пользовалась бубном как резонатором, то держа его перед самым ртом, то отводя его вверх и вниз и отклоняя под самыми различными углами. Ятиргин и Айганват поощряли её установленными возгласами сочувственного удивления.

— Гычь! Гычь!.. Правда!..

Благодаря акустическим свойствам полога звук голоса Тылювии совершенно утратил локализацию, и мы перестали связывать его с тем определённым местом на левой стороне, где сидела шаманка. Большей частью он казался исходящим из независимого центра, находившегося приблизительно посредине потолка, потом облетал полог справа налево и слева направо, кружился над нашей головой, бился об стены. Голос Тылювии становился громче и громче, стук колотушки превратился из частой дроби в непрерывный грохот, а духи действительно не хотели приходить.

— Приди, приди, приди! — взывала Тылювия. — А-яка-яка-якай!.. Боббо, боббо, боббо!

— Ух! — вздохнула она, внезапно прерывая стук. — Бубен худ, звонкости мало. Голос не долетает до зарубежного мира.

Через минуту призыв возобновился с удвоенной силой. Под грохот колотушки один за другим раздавались самые причудливые напевы. Одни из них были сложены старинными шаманами много веков тому назад и переходили от поколения к поколению, тщательно запоминаемые нововдохновенными учениками; другие были созданы Тылювией в течение тех таинственных месяцев, когда она лежала в пологу, изменяя свой пол, и старалась шаманством избавиться от преследований грозного духа неведомой болезни; третьи были плодом импровизации и продолжали создаваться при каждом новом общении с "вольными голосами". К моему удивлению, среди хаоса запутанных и бесформенных звуков я мог уловить отрывки, запечатлённые своеобразной красотой и обладавшие даже мелодией, которая вообще совершенно чужда пению туземных племён северо-восточной Азии.

— Приди, приди, приди! — взывала Тылювия. — Гоу, гоу, гоу!.. Убуу-уу, буу, буу, буу!..

Мне казалось, что пение Тылювии продолжается уже долго. Спёртая духота полога после долгого дня, проведённого на морозе, так и охватывала голову, и совершенно неожиданно для самого себя я впал в дремоту.

Меня разбудил высокий странный звук, который, казалось, раздался на необычайной высоте.

— Гычь! — воскликнул было Айганват, но голос его пересёкся. Ему было не по себе.

Звук повторился опять.

— Приди, приди, приди! — взывала Тылювия.

Через минуту она забилась и зафыркала с необычайной силой. Треск бубна раздавался адским грохотом.

— Бубен мой плох! — сказала Тылювия, прерывая стук. — Сам видишь!.. Дохни на него, чтобы он стал звончее!..

Из противоположного угла полога послышались такие странные неожиданные звуки, полузадыхавщиеся, проникнутые неизъяснимым хрипением, которые, конечно, могли принадлежать только духу.