Хвост огненной кометы - Владимир Положенцев

Анатолий Александрович остался жив. Вот уже двенадцатый год он лежит в военном госпитале им. Бурденко и все это время за ним ухаживает его жена Лариса Васильевна. По ее словам, муж где-то рядом с ней, но в своем мире. Он радуется приходу друзей и родных, но не хочет слышать о войне. Масхадов, когда узнал, что Романов находится в растительном состоянии, возликовал – «…его душа повисла между небом и землей. Для нее это самое страшное наказание». Наказание за что? За доверчивость, искренность и благородство. Когда еще горел искореженный взрывом генеральский автомобиль, на мосту плясала от радости толпа чеченцев. На одном из пролетов было написано: «Аллах над нами. Россия под нами. Победа за нами».

Когда я брал интервью у Романова, до трагедии оставалось четыре с половиной месяца.

(диктофонная запись)

– Мне не совсем понятно, Анатолий Александрович, вы ведете переговоры со старейшинами, боевиками, а вчера, по сообщению информагентств федеральные войска начали массированное наступление в горных районах, в частности возле Дуба-Юрта. Не кажется ли вам, что в данной ситуации ваше миротворчество бессмысленно?

Романов задумчиво стряхнул пепел с усов. Видно было, что к ним он не привык, и растительность его обременяет.

– По достигнутым договоренностям, боевиков уже не пускают во многие села. В тот же Дуба-Юрт. Они соорудили укрепления рядом с селом. Эти укрепления и штурмуют наши войска. Если нам удается решать вопросы мирным путем, для Дудаева это страшнее выстрела.

На следующий день я понял, что переговоры переговорами, а война войной. Чеченцы использовали временные моратории для перевооружения, передислокации и пополнения продовольствия. Генерал же Романов – очередная жертва кремлевских политиканов. Его бросили безоружным на амбразуру, когда до победы оставался всего один шаг. Судя по всему, это понимал и сам Анатолий Александрович. Потому и грустил. Впрочем, может, я ошибаюсь.

Тихий городок

Романов посмотрел на часы, интеллигентно давая понять, что беседа закончилась.

– В половине второго я вылетаю в Агишты. Буду говорить с людьми. Хотите со мной?

– Конечно.

Вместе с генералом исчез и подполковник Валера. От нечего делать стали бродить по базе. Узнали, где штаб Куликова, сняли проезд колонны бронетехники, пару вертушек зависших над аэродромом. И снова в голове жгучая и не дающая покоя мысль – из чего делать вечерний материал. Ну, поговорил с Романовым, хорошо, снять-то беседу не дали. Генерал обещал взять в Агишты? Сколько раз договаривался с военными об эксклюзивных съемках, а потом встречался с ними только в Москве.

Возле контрольно-пропускного пункта заметили съемочную группу НТВ. Елена Масюк настороженно бродила с внешней стороны колючей проволоки, а ее оператор с рук «гасил» натужно ворочавшийся в глубокой ямине танк. Т-72, увешанный мешками с песком и какими-то железяками, похожими на части двигателя, крутился во все стороны, выбрасывая из-под гусениц здоровенные куски глины. Володя Кипин тоже не мог пропустить эту картинку и велел Сотникову ставить штатив. Как только он приладил Бетакам на треногу, в объектив шмякнул кусок грязи. Кипин по-женски всплеснул руками и принялся придирчиво ощупывать «инструмент», словно доктор захворавшего ребенка. Конкуренты не злобно заржали. Вероятно, на базу Масюк не пускали за продудаевскую позицию их канала. А, может, и сама не хотела светиться в Ханкале. С камерой, слава Богу, ничего не случилось. Хорошо, что Володька не успел снять крышку с объектива.

Танк выполз на дорогу, затих, и из башни высунулась голова. Чумазый, с русыми нечесаными волосами боец, щелкнул бычок в кусты и прищурился:

– Эй, корреспонденты, деньги есть?

Командировочные средства Кипин всегда хранил в нагрудном кармане. Обычно финансовыми вопросами занимались ассистенты, но Володя не доверял бухгалтерию никому. По природе он несколько прижимист, но чрезвычайно добр.

– А что? – заволновался оператор.-Покушать хочешь купить? – он порылся в брючных карманах.-Могу из своих одолжить.

Володька обернулся на меня.

– Сам служил, знаю, казенной пищи не хватает.

Но по сытой физиономии паренька нельзя было сказать, что он голоден.

– Говори яснее, – подошел я ближе.

– Мы в город двигаем, – потер грязную щеку танкист. – Можем прихватить. Две стекляшки туда, две обратно.

– Какие стекляшки? – удивился Кипин.

– Ну, люди! Прокатим с ветерком, если на четыре пузыря дадите.

Оператор раскрыл, было, рот, но я его остановил. Ситуация понятна. В запасе еще три часа, до города на этой карете минут двадцать. Если судить по карте. Не плохая возможность подснять Грозный уже сегодня.

– Заводи! – вспомнив январские гонки, махнул я рукой.

И снова на танке. Сердобольный младший сержант Паша выдал нам широкую поролоновую подстилку, которая несколько смягчила нашу поездку. Сразу за военной базой тянулись безжизненные дома, с дырами в стенах и крышах. Я еще подумал – прекрасные позиции для снайперов. Так оно и оказалось. Позже военные мне рассказали, что из этого местечка, каждую ночь лупят по базе. Случается и по вертолетам из ПЗРК.

По городу ехали спокойно, не то, что в январе. По всюду, словно общипанные великаном, деревья. Почти ни одного целого. Но даже и на этих измочаленных снарядами деревцах, начинала пробиваться зелень. Символично, подумал я, и война, вроде бы, заканчивается и природа возрождается. Кто бы мог тогда предположить, что огню на этой земле еще полыхать и полыхать.

Свернули на одну улицу, потом на другую и остановились возле торговой палатки, которая была закрыта.

Паша вылез из люка и громко позвал:

– Шамиль! Шамиль!

– К Басаеву, что ли привез? – сглотнул Володька.

Вообще он любит задавать нелепые вопросы с таким видом, будто сам верит в их серьезность.

– Точно! – обрадовался служивый.-По ночам своими боевиками командует, а днем водкой приторговывает. Шамиль, мать твою!

Внутри палатки, за стеклом которой были аккуратно разложены пряники, жвачка, конфеты и другая мелочь, шевеления не замечалось.

– Ладно, – сплюнул Паша.

Танк вздрогнул, выпустил клубы желто-черного дыма, и его башня стала поворачиваться стволом в сторону палатки. Когда стальная труба коснулась края ларька, его хрупкая конструкция даже не затрещала, а запищала, словно была живой. Из бендежки сразу же выскочил Шамиль.

– Зачем делаешь, а?!

Танкисты выключили двигатель.

– Чего сидишь, как сыч в норе? Ты мне четыре пузыря задолжал.

– А-а, пузыри, пузыри!

Чеченец скрылся в палатке и через пару секунд уже протягивал младшему сержанту четыре бутылки «Столичной».

– Не паленая?

Чеченец прижал руки к сердцу.

– Ну, слезайте, – сказал нам на следующем повороте Паша, – приехали. Железки нужно кое-куда забросить, – он кивнул на привязанные части агрегата. Через час сюда же подгребайте.

– Почему чеченцу деньги не отдал? – хмуро спросил я.

– Потом отдам, – улыбнулся танкист.-За ним должок.

Что это был за долг, мы так никогда и не узнали.

Проводив взглядом танк, побрели в сторону центра города. Нам повезло, почти сразу натолкнулись на блокпост федералов. Представившись, попросили интервью.

– Да нет проблем, – обрадовались военные, а то все генералов показываете.

Вообще-то это была неправда, но я спорить не стал. Но как только дошло до дела – говорить на камеру, все, потупив глаза, начали разбредаться в разные стороны. Я велел Кипину включить камеру и буквально зажал майора Синицына возле блокгауза.

(диктофонная запись)

– Какова обстановка в городе?

– Обстановка в центре Грозного на сегодняшний день нормальная. Бывают обстрелы в ночное время, но очень редко.

– Ваши взаимоотношения с местным населением?

– С местными взаимоотношения самые хорошие. Совместно с нашим свердловским ОМОН-ом, службу несет местный ОМОН. Поддерживаем дружеские отношения. Все ребята, больше ничего не могу сказать.

Я отдал микрофон Мишке Сотникову и огляделся по сторонам, в надежде увидеть хотя бы одного чеченского омоновца. Но все лица были, как назло, исключительно славянского типа. Ладно, решили снять блокпост с фасада, так чтобы в кадр попал российский флаг. Возле дырявых мешков с песком на корточках сидел худенький боец без бронежилета и по-детски тер кулаками глаза.

– Что случилось? – участливо наклонился к нему Кипин.

– Гошу убили, – зарыдал солдатик.

– Друга?

– Ага.

Чуть в стороне я заметил тело белой окровавленной собаки. Головы у нее почти не было, только развороченная нижняя челюсть. Кровь еще не успела запечься. Я люблю собак, и их смерть воспринимаю очень болезненно.

– Кто ее?

– Снайпер вон из тех домов, – майор Синицын указал рукой на противоположную сторону площади.-Гошку еще в феврале подобрали. Ласковый был, добрый, но чужих не подпускал. Знал службу. Днем «чехи» по нам не стреляют, боятся, что облаву устроим, только ночью. Но на гадость всегда способны.