Хомяк в совятнике - Николай Рубан

- Нисего не отобрал. Они глюпый, не знают, что это кусать мозно.

- А правда, что у китайских поваров есть такая поговорка, что можно есть все, что на четырех ногах, кроме стола?

- Правда, правда, - охотно закивал он, - А ессе говорят, что мозно кусать все, что летает, кроме самолет и все, что плавает, кроме подводный лодка!

- Мо, а научишь меня палочками есть? - спросил я, - Веришь, всю жизнь хотел научиться. Как они правильно называются?

- Куайцзы, - легко улыбнулся Мося, - Наусю, это совсем нетэрудына.

За обедом все в один голос хвалили Мосин салат (а нам с Серегой влетело за переваренную картошку), выпили за мой первый прыжок по глотку рябиновой наливки (Серега прихватил - я, конечно же, не догадался, шляпа), а потом Витька, поддавшись общим уговорам, сбегал к машине за гитарой и замечательно спел старую Киплинговскую песню о морском пехотинце, "матросолдате".

- Мой коронный номер был на всех армейских смотрах самодеятельности, похвастался он, - По два раза на "бис" вызывали!

- А ты где служил, Вить? - спросил я.

- В морпехе, на Тихоокеанском. Славянка - слышал такой город?

- Не...

- На са-амом краешке, аж за Владиком.

Я представил Витьку на сцене армейского клуба - в форме морского пехотинца, с гитарой. Да, это впечатляло.

- Расскажи про службу, Вить, - попросила его Люда, - Трудно было?

- Да чего там трудного? - пожал Витек плечами, - Замполиты вот задолбали - это да. Какой-то расизм наоборот устроили, представляешь? Как какой-то корреспондент приедет, его сразу ко мне тащат - во, наш правофланговый, знаменосец, отличник боевой и политической! Как какой-то слет идиотский, обязательно меня делегатом посылают. А я больше всего хотел хлеборезом устроиться. Фиг...

- Ты? Хлеборезом?!

- А че? Кто сказал, что по сопкам с гранатометом приятнее бегать, чем пайки шлепать?

- Какие пайки?

- Ну, из масла. Кругленькие такие, - показал Витька пальцами. - Все мечтал: вот дембельнусь, приеду в свое Бирюлево, как куплю на рынке масла вологодского пару кило, да батонов подмосковных, да как сяду, да как начну прикалываться! А приехал - даже и не тянет... Ну, чего ржете? В армии хлеборез - самая классная должность - скажи, Сань? - кивнул он мне.

- Да я в армии только на сборах был, в институте, - смутился я.

- А какая разница? Все равно ведь знаешь, подтверди им...

Удивительно, но ребята словно и не чувствовали почти двух десятков лет разницы между мной и ими. Обращались совершенно на равных: Саня и Саня, свой парень. Более того, в чем-то их отношение ко мне было покровительственным, словно к младшему братишке. Совершенно искренне радовались за меня. Витька торжественно вручил мне "разника" (или "тошнотика", так они его еще называли) - тяжеленький сине-белый значок парашютиста на армейской "закрутке". Вадик одарил меня поляроидными снимками - я в шеренге с ребятами во время осмотра, в кабине, у двери перед прыжком с перекошенной физиономией... Когда только успел снять, я и не заметил даже - похоже, я тогда вообще мало чего вокруг себя замечал.

А хозяйственная Зина без лишних разговоров отобрала мою куртку и аккуратно подштопала надорванный рукав: "Давай, без разговоров! За вами не посмотришь, так штаны потеряете, как дети малые, ей-богу... ". Наверное, у парашютистов по-другому и не бывает, перед небом все равны - что старый, что малый. Фу, какие высокопарные банальности лезут в голову...

Просто удивительно, сколько вместил в себя тот короткий осенний день. Не знаю, был ли он лучшим в моей жизни, но... Шуршат шины по асфальту, расстилается навстречу золотое чудо осени, рядом товарищ (и даже не верится, что всего неделю назад не знал его); сладко побаливают мышцы и обветренные губы и свежи еще в памяти запахи керосинного выхлопа самолетного двигателя, сухого перкаля, аэродромной полыни. И за плечами - п о с т у п о к, который совершил ты. Сам. И молодо бродит кровь, и чувствуешь, что - живешь. Как же давно я не чувствовал этого! Что хотите, а такое не забывается.

И главная награда за этот день меня ждала дома: нежданно-негаданно приехала Ленка. У меня аж в глазах защипало, когда увидел ее - тощенькую, успевшую загореть за две недели до кофейного цвета, с выгоревшими волосами, глазастую.

Бестолковые, сумбурно-радостные слова. Что? Как? Почему так рано? Почему не позвонила? Ленка, я соскучился! А вот специально нагрянула к вам, как снег на голову, на всех грешках вас прижучить! Ты где весь день шлялся, признавайся, папаша! А чего хромаешь? Где-где?! На каком аэродроме? Чего это ты там делал?!

- Так, стоп! - вскинул я руки, - Девчата, я вам должен кое в чем признаться. Светланка, в первую очередь - тебе. Только не перебивайте, я и сам сто раз собьюсь.

Притихли мои девчата, смотрят выжидающе. Что за сюрпризик им папаша приготовил? Ох, как не хочется во всем признаваться-то... А надо, куда деваться. Ну, давай, Саня.

В общем, выложил я им все. Про кассету с "Шинелью", про Серегину программу, про мое глупое вранье и про сегодняшний день. Пока рассказывал взмок еще хуже, чем во время прыжка. Барышни слушали меня с раскрытыми ртами - давно я их такими не видел. Наверное, решили, что спятил почтенный папик.

- Вот и все, - вытер я лоб, - Теперь можете меня презирать.

x x x

Когда у человека славное настроение, то и все вокруг кажется славным, даже если небо затянуло унылой пеленой, готовой расплакаться бесконечной осенней моросью. И пусть березы не горят жидким огнем в стылой синеве, а тускло светятся благородным старым золотом сквозь прохладный туман - все равно они замечательные. И до чего же упоительно пахнет грибной сыростью палая листва! Почему в городе этот запах бывает только ранним утром и поздним вечером? Заглушает его бензиновая вонь или мы сами его не замечаем на бегу?

В таком вот чудесном настроении я вышел из подъезда и чуть ли не вприпрыжку (нога совсем уже почти не болела) направился к остановке автобуса. Навстречу мне громыхал тележкой, сооруженной из старого корыта и колес от детской коляски наш дворовый бард-алканавт Семеныч. Личность неопределенного возраста, в черном бушлате на голое тело, отвислых трениках и могучих прохорях-говнодавах. Трехдневная щетина и седоватые патлы до плеч, схваченные на лбу черно-белым "хайратником". И конечно же, в сопровождении верной свиты - рыжей Дамки и пегого Тузика, преданных ему до последнего лишая.

Семеныч, как и подобает разносторонне развитому джентльмену, делал сразу несколько дел: выуживал из кустов вчерашние бутылки, складывал их в тележку, сочинял стихи, подбирал к ним музыку и являл свое творение миру. Ему было хорошо.

- Здоров, Семеныч! - поприветствовал я его, - С утра пораньше- за работу?

- Приветствую! - с достоинством отозвался бард, - Трудимся! Сбор урожая хрусталя не терпит промедления - конкуренты не дремлют, ети их... Закурить есть?

- Угощайся, - вытащил я пачку "Явы", - Чего небритый-то? - ну очень умный вопрос, ничего не скажешь.

- Я не небритый, - Семеныч прикурил, кивнул благодарно, - Я сексуальный! Да иду я, иду!... - это уже - Дамке и Тузику, которые умчались вперед, решительно прогоняя с заповедной хозяйской территории какую-то заблудшую бабульку-браконьера.

Народу на остановке набралось порядочно. Сердитый народ, невыспавшийся. Как всегда, автобусом и не пахнет. А появится наконец - так забит будет под завязку. Не хочется, чтобы прекрасное настроение выдавили из меня в этом автобусе. И я зашагал к метро пешком. Шел и удивлялся, почему не делал этого раньше. Всего-то двадцать минут ходьбы - да половину этого времени на остановке топчешься. А вторую половину будешь задыхаться от убойного парфюма, ядреного перегара (а то и еще чего покруче), да кряхтеть от тычков под ребра под визгливые призывы: "За проезд, мущщина! Вам говорю, за проезд чего у вас? "

Вот и пусть давятся там, кто хочет. А я буду шагать по влажным листьям, вдыхать утренний туман, еще не успевший провонять бензином и любоваться луковками церкви, бронзово темнеющимися над старыми ивами. И с тихой радостью вспоминать прошедшую ночь. И не только с тихой радостью, но и с самодовольной гордостью, неизвестной до поры молодым плейбоям. А ведь ты еще - вполне, а, парень? Откуда что взялось. Или мы с Ленкой и в самом деле так друг по другу соскучились? Сладким воспоминанием прошелестел у меня в ушах ее счастливый смеющийся шепот: "Саньчик, это на всех мужиков так прыжки влияют?! "

Это мое безмятежное настроение вмиг разметал истошный визг тормозов за моей спиной. Дернувшись, я резко обернулся. У перекрестка, который я только что пересек, застыл аспидно-черный гробоподобный "Мерседесовский" джип "Брабус". В "кенгурятник" джипа уперлась клюкой древняя бабулька с сумкой на колесиках, заслуженный член бесчисленной команды московских "Анок-пулеметчиц", гроза наглаженных брюк и начищенных штиблет.

- Ты чо, коза старая! - распахнул дверцу джипа дядечка с могучим выбритым затылком, - Ваще охерела?! Куда прешься?!