Призрак улыбки - Дебора Боэм

— Мне рассказали недавно историю, которая, думаю, будет тебе интересна, — поначалу я был несколько скован, но вскоре уже уселся, скрестив ноги, на дорожке перед могилой, — этакая Шехерезада мужского пола, пересказывающая поведанную Теаре историю о Райале, Морро, принцессе Дииме, о том, что они сделали во имя любви. Отталкиваясь от нее, мне было уже нетрудно перейти к собственной повести об ужасах встреч с яйцеобразными лицами, но неожиданно что-то притормозило мой свободный поток излияний о встречах со сверхъестественным. Волна любви (и жалости) захлестнула меня при мысли, что дед раз за разом блуждал полуночной порой по заброшенным сельским кладбищам, надеясь выудить во тьме таинственное привидение и с ясно осознанной готовностью подставляя ему себя как наживку, но так никогда и не вытянул даже призрачного малька. А его недостойный внук вышел однажды прогуляться, в милях от кладбища, по улицам сверхсовременного Токио, и безликие гоблины просто упали с неба.

В конце концов именно эту интонацию, смесь самоуничижения с изумлением, я и избрал, сумев даже вставить предположение, что меняющий форму оборотень явился мне потому только, что возможность паранормальных связей была, еще до моего рождения, создана им — единственным и неповторимым Т. О. Троувом. Затем, рассказывая ему о духе, воплотившемся в образе доктора Ракстон, я вдруг почувствовал одно из моих знаменитых многослойных озарений, догадок, что вдруг скручивают горло и перехватывают дыхание.

Сначала я вспомнил о лежащем в кармане письме, том, где мой дедушка пишет: „Я верю в переселение душ“ — выражение, заменявшее ему слово „реинкарнация“. Я никогда не придавал значения тому, что родился в тот самый день, когда дед умер. Маленьким я огорчался, что его уже нет и он не может водить меня на увеселительные прогулки и дарить все, чего бы я ни попросил, взрослым — играл с мыслью о странности положения Ничейного Внука. А может, совпадение момента исчезновения одного и появления на свет другого тела несет в себе все-таки некий смысл? Японский фольклор полон такими мистическими перетеканиями: миграцией духа, сменой сосудов.

Далее проступил следующий слой озарения и, словно груда кирпичей, обрушился мне на голову: а что, если дед, в каком бы измерении он сейчас ни был, обрел свои собственные сверхъестественные способности? Может ли статься, что, принимая формы яйцеголовых существ, он старался заставить меня пройти сквозь страх и обрести верность себе и его памяти? Или он просто мерз и маялся от одиночества в загробном мире и хотел наконец получить внука, которого заслужил, такого, который будет время от времени к нему наведываться и рассказывать ему байки о странной, смешной и прекрасной жизни на земле. Как бы то ни было, мне казалось, что чудища выполнили свою миссию и больше не будут мне досаждать.

— Прости меня, — сказал я вслух, и слезы потекли по лицу. — Я был упрямым, глупым, эгоистичным, нерасторопным.

— Нет, — возразил хрипловатый голос. — Ты был просто обычным человеком.

Вскочив как ужаленный, я почти ожидал увидеть моего дедушку в виде безногого призрака, одетого в его неизменное коричневое кимоно, с гвоздичного цвета беретом на голове и длинной, отделанной бронзой, набитой смесью лакричного корня и табака трубкой в зубах. Но оказалось, что голос принадлежит женщине, не только обладающей ногами, но и умело подчеркивающей их форму темно-лиловыми сапожками с блестящими зелеными шнурками точно такого же оттенка, как и кожаные перчатки. Выше блестящих сапог располагались наслаивающиеся друг на друга юбки, туники и блузы цвета различных драгоценностей, как-то: топаза, аметиста, изумруда. Беспорядочное соединение цветов и тканей делало ее облик двусмысленным: она могла быть и манекенщицей, явившейся прямо с показа мод какого-нибудь японца-дизайнера авангардного толка, и побирушкой, нацеливающейся собрать неочищенные мандарины с могил объятых сном покойников. В одной руке у нее была огромная холщовая сумка, в другой — затянутой в зеленую перчатку — букет маргариток, свежая копия того, что лежал на могильной плите.

— Вы внук, — сказала она с интонацией, в которой не было ничего от вопроса.

— Оззи Троув, — представился я, протягивая ладонь и слишком поздно соображая, что она еще мокрая от моих всхлипываний. К счастью, экстравагантные перчатки цвета травы не дали ей возможности это заметить.

— Кассио Клайн, — ответила женщина и в первый раз улыбнулась.

Вместо того чтобы любоваться ее глазами — своеобразной смесью серого с зеленым, напоминавшими шалфей или щавель, — я повел себя с примитивной циничностью, которая так свойственна всем мужчинам, и, оценив ее как потенциальную партнершу в сексе, отметил прежде всего ноги и губы, а также фигуру, насколько это было возможно под многослойными, как у мумии, тряпками. Во всем, что соблазняет глаз, эта женщина лишь на одно деление возвышалась над средним уровнем и в отличие от Теаре отнюдь не блистала ошеломляющей красотой, но обладала чем-то, задевающим глубокие струны сердца. Змейкой изогнутая улыбка намекала на озорство, отзывчивость и смягченный юмором ум.

Мы посмеялись, когда оказалось, что ее зовут вовсе не Касси О'Клайн. Я узнал, что, благодаря любительскому увлечению родителей астрономией, полное ее имя — Кассиопея, но каждый, кто назовет ее так в глаза, рискует своим здоровьем и целостностью конечностей. Она рассказала, что, надеясь получить докторскую степень, работала в Мичигане над диссертацией, посвященной фольклорным мотивам и легендам о смерти в трудах трех авторов: моего деда, Лафкадио Хёрна и менее известной их коллеги — леди Сары Эджворт-Сугиока, англичанки, ставшей буддийской монахиней после того, как ее муж-японец, родовитый аристократ, покончил с собой, совершив харакири.

— Хотите верьте, хотите нет, но она умерла в тот день, когда я родилась, — сказала Кассио, и волнующий холодок пробежал у меня по жилам от этого двойного совпадения.

— А сейчас вы преподаете? — вежливо спросил я, хотя мысли шли совершенно вразброд.

— Нет, — с покаянной улыбкой сказала Кассио Клайн, — сейчас я частный детектив. Боюсь, в моей жизни не много логики.

Она разъяснила, что и с начала была не уверена, хочет ли заниматься наукой, но плохо понимала, что еще можно делать. Приехав по гранту в Токио, чтобы собирать дополнительные материалы для диссертации, она в результате сложных, не поддающихся разглашению обстоятельств смогла поспособствовать возвращению в дзэнский храм префектуры Сига некоторых украденных там произведений искусства, а потом помогла одной семье найти пропавшую дочь, которая, как оказалось, была похищена некой обитающей в горах и ждущей Судного дня сектой. В данный момент она работала над расследованием тайны исчезновения поп-звезды, которая словно растаяла в воздухе сразу после концерта в зале „Будокан“.