Красные, желтые, синие (сборник) - Мария Мартиросова

– А про то, что ваши с нашими в Кафане и Мегри[8] в 1987-м, 1988-м сделали, много написали? – отозвался дядя Рамиз. – Про них газету не сохранил, нет? Только про свой Сумгаит хочешь помнить?

Дядя Армен раздражённо отмахнулся от тёти Шушаник, испуганно шепчущей: «Бола эли[9], бола!», гневно сложил старую «Правду» и, прихватив табуретку, ушёл в свою квартиру.

– Они думали что? И Кафан-Мегри им простим, и Карабах отдадим, и ляб-ляби[10] на блюде подадим? Бараны, думали, да? – оглянувшись на папу, возмутился дядя Рамиз. И весь вечер, то и дело прерывая партию в нарды, рассуждал о «бесстрашии и мужественности азербайджанских патриотов-сумгаитцев», о своём «глубочайшем почтении и уважении к этим достойнейшим мужчинам-львам».

С тех пор как возник «карабахский вопрос», многие в нашем седьмом «Г» заговорили по-азербайджански. Кое-как, связывая десяток знакомых азербайджанских слов сотней искажённых русских – «машинлар, переменлар» и так далее. А если не удавалось подыскать ни одного азербайджанского слова, спрашивали перевод у Ибрагимовой Диляры, год назад переехавшей в Баку из Хачмаса[11] и шпарившей по-азербайджански без запинки. Диляр вдруг перестала, как раньше, заискивать перед самыми модными девчонками, стесняться своей неправильной русской речи, акцента. Наоборот, басом затягивала на переменах песни Зейнаб Ханларовой[12], снисходительно поправляла лепечущих по-азербайджански одноклассников, стыдила не знающих языка:

– Ты каждый день кушаешь? Что кушаешь? Пяндир – сыр, эт – мясо, помидор – помидоры, бадымджан – баклажан? Хлеб кушаешь? Да? А это не армянский, не русский, а азербайджанский хлеб, чоряк. Чтобы им не давиться, надо его народ уважать, знать азербайджанский язык.

Только Ерванд Амбарцумян с мальчишками ни слова по-азербайджански не говорил. Наоборот, то и дело старался вставить какое-нибудь армянское словечко, связав его десятком искажённых русских.

На больших переменах он по-прежнему пропадал со своей командой на школьном дворе, пыхтя сероватым дымком за невысоким мемориалом Рихарду Зорге. Спустя пять-десять минут после звонка вся команда шумно вламывалась в класс, невыносимо воняя дешёвыми сигаретами, дебильно выпучивая глаза в ответ на замечания учителей. Весь оставшийся урок приходилось слушать объяснения под ржание или неприличное перевирание учительских слов.

На коротких переменах Ервандовская команда отпускала замечания вслед проходящим девочкам, обсуждая их фигуры, причёски, одежду, репутацию. Нередко в этих обсуждениях я разбирала армянские слова, которые тётя Нора произносила шёпотом, рассказывая маме про свою соседку. Особенно на переменах доставалось Диляре. Мальчишки не уставали высмеивать её раздражающе яркие красные колготки, предлагали достать импортный выпрямитель ног, гнусавя, затягивали мугам[13] Зейнаб Ханларовой. Диляра же, отойдя на безопасное расстояние, шёпотом насылала на Ервандовскую команду все известные ей гаргыши[14]: «Пусть ваши имена будут написаны на могильных камнях», «Пусть саваны будут вашей единственной одеждой», «Пусть болезни и смерть поселятся в ваших домах».

«Ка-ра-бах». Мне каждый раз казалось, что первые слоги этого слова, «Ка-ра», доносящиеся с площади Ленина, будто взрывали воздух, заставляя его испуганно вибрировать, а последний – «бах» – походил на удар.

В голове намертво засели тексты лозунгов, надписей на транспарантах, на которых с изнаночной стороны краснели слова: «Широко шагает Азербайджан!», «Баку – красавец город, приятно жить и трудиться в таком городе!»[15], «Да здравствует нерушимая дружба народов СССР!».

– Эр-мян-лар, рад ол-сун![16] – скандировала проходившая мимо нашего дома толпа. «Русские – в Рязань, татары – в Казань, без евреев и армян расцветай, Азербайджан!» – чёрной краской было написано на теперешней лицевой, бывшей изнаночной стороне транспарантов.

За последние несколько месяцев на площади Ленина побывали многие бакинцы. Мама однажды очень рассердилась, узнав, что Алида со своими однокурсниками ходила на митинг. Заставила нас обеих поклясться «маминым здоровьем», что мы за километр будем обходить площадь Ленина, не будем сбегать с лекций и уроков, поддаваться на агитацию каких-то там аспирантов с кафедры педагогики.

– А что тут такого?! – возмутился вернувшийся с работы папа. – На митингах, между прочим, уважаемые люди собираются! Я там Самеда, Заура, Ровшана с Эльханом встретил. Сто лет с ними не виделся, с тех пор как с коньячного завода ушёл. Отличные ребята!

Вечером во дворе тётя Валида вполголоса рассказала, что в этом месяце ЖЭК составлял подробные списки жильцов – имена-фамилии, возраст-национальность – вовсе не для получения талонов на мясо-масло. А для националистов, чтобы те знали, по каким адресам живут армяне.

Мама, послушав тётю Валиду, ужасно расстроилась, сто раз назвала себя дурой и идиоткой за то, что честно ответила на все жэковские вопросы. Папа шумно и многословно успокаивал маму:

– Грета, ты забыла, чья ты жена? Ты Гаджиева Вагифа жена! Кто посмеет тебя хоть пальцем тронуть? Да я со своими ребятами знаешь что с ними сделаю?!

А мама внимательно прислушивалась к этим клятвам и уверениям, не рассердившись даже на папино любимое обещание умереть у её ног.

– Не волнуйся, Грета, я завтра паспортистке червонец суну, она тебе новый паспорт на Гаджиеву сделает, а Свете метрику исправит. Умереть мне у твоих ног!

У нас, как и у большинства наших соседей, телевизор не выключался до самой полуночи. Каждый вечер папа щёлкал переключателем, перепрыгивая с программы «Время» первого канала на «Новости» второго, передачи об истории Азербайджана и Карабаха с республиканского телевидения. Эти передачи шли почти весь день, их вели кандидаты и доктора исторических наук, археологи, художники, поэты, писатели. Папа не пропускал ни одной, даже ужинал у телевизора, то и дело одобрительно кивая, забыв об остывающем чае.

Я иногда пристраивалась рядом, если передача была на русском языке. Слушала, путаясь в древних датах, названиях неизвестных государств и народов, удивлялась, насколько эти сведения расходились с тем, что год назад мы проходили на уроках истории. Потом вместе с папой и я стала одобрительно кивать в ответ на простые и понятные убеждения ведущих в исконной принадлежности Карабаха Азербайджану, в нелепости притязаний Армении. Папа время от времени отвлекался от экрана, ласково трепал меня по затылку, обещая в этом году на всё лето отправить нас с Алидой к родственникам в Кедабек, чтобы мы наконец как следует выучили родной язык.

«Топхана!» – ворвалось в наш дом вместе с ежедневным «Карабах!».

В ноябре 1988-го о Топхане, местности близ карабахской Шуши, знали все бакинцы. Перечитывали статьи республиканских газет, листовки, обсуждали во дворе, на улице, на работе, в школе.

Диляра каждую перемену рассказывала, какое необыкновенное место карабахская Топхана. Какие в ней целебные источники, чистейший воздух, густой-прегустой лес. И от всех этих богатств скоро, наверное, совсем ничего не останется, если армяне назло азербайджанцам будут и дальше вырубать там ценные и редкие породы деревьев.

– Я этим летом оттуда бабушке такую воду привезла, что у неё весь диабет прошёл! – разливалась Диляра.

Я, притормозив рядом, внимательно слушала её рассказ. Вместе с остальными возмущённо цокала языком, напряжённо пыталась перевести отдельные азербайджанские слова. А вечером дома вдруг вспомнила, что Диляра все каникулы просидела в Баку, помогая маме нянчиться с младшими братьями.

Папа часто бывал в паспортном столе, искал ходы-выходы, хлопоча о замене маминой и моей фамилии. Но пока ничего не получалось. Нужна была повторная регистрация брака, какие-то дополнительные справки, знакомства, взятки. Мама, слушая папины отчёты, печально качала головой, горько бормоча: «Ах, Нора, Нора…»

В маминой школе в срочном порядке организовали дополнительные классы, обучение в которых велось на азербайджанском языке, объединили заметно поредевшие параллели русскоязычных классов. Директор каждый день проводил утренние планёрки, зачитывая статьи из «Бакинского рабочего», посвящённые «карабахскому вопросу». По одному «на секундочку» задерживал в своём кабинете учителей-армян, допытываясь, собираются ли они увольняться-уезжать, разводил руками в ответ на просьбы лучше контролировать поведение учеников на переменах, запретить хождение в школе экстремистской литературы. И без конца шёпотом предсказывал маме скорое наступление «такого», от чего не спасёт даже нечестно заполученная азербайджанская фамилия.

В конце ноября наш телефон взорвался тревожными звонками. Я еле успела схватить трубку и услышала в ней сквозь грохот, крики, ругань отчаянный мамин крик: