Маяковский начинается - Николай Асеев

МАЯКОВСКИЙ РЯДОМ

Мне

       и рубля

               не накопили строчки…

Не в приступе сожалений позднихи не для того,чтоб умаслить молву, —боясь,чтоб не вышелвеликопостник, —я начинаю эту главу.Мне в Маяковскомважны — не мощи,не взор,горящий бесплотным огнем;страшусь,чтоб не вышел онсуше и площе,чем жизнь —всегда клокотавшая в нем.

Теперь,на стене,застеклен и обрамлен,глядит он с портретов,хмур и угрюм.А где жего яростный темперамент,везде поднимавшийдвиженье и шум?Развеиз этого матерьялаон сделан,что тащат биографы в ГИХЛ?В нем каждая жилкажизнью игралаи жизнью игратьвызывала других!

Но мало было игроков:один — хоть смел,да бестолков;другой — хоть и толков,да скуп:навар —на свой снимает суп…Обычный вид:соратниктыщонок сто царапнети мчит,зажав под мышку,запихивать на книжку.Устроились всеот велика до мала;обшились, отъелись,зажили на дачах.Такая ли участьего занимала —зарытых костейда зажатых подачек?Он все продувалс быстротою ветра;ни денег,ни силы своей — не жалел.Он сердца валютурастрачивал щедро.Сердца — а не желе!

Не с тем,чтоб пополнитьпрорехи бюджета,в заре,наклоняя вихор к вихру,мы с ним заигрывалисьдо рассветав разную карту,в любую игру.Он игрална все,что мнилось, пелось —сердцу человечьему сродни.Он игрална радость и на смелость,на большого будущего дни.Ветерком рассветным обвеваем,заполняя улицу собой,затевал он игрыи с трамваем,с солнцем, с башней, с площадью,с судьбой.Город спал,тащилась в гору клячи,падал редкий сухонький снежок;он сказал мне:«После неудачипишется особенно свежо!»Вкруг его фигурыпрочной, ладнойвоздух накалялся до жары,и летелив празелень бильярднойлунами мелькавшие шары.Вкруг негоболельщики, арапы,мазчики, маркеры и жучкигорбились, теснились —поцарапать,оборвать червончиков клочки.Ну и шла ж игра!Кии сгибались,фонари мигали с потолка —на огромно выпяленный палец,на овалтяжелого белка.Все огнем текло:партнеры, ставкиразной масти и величины;разгоралсясамый тугоплавкий;были всев игру вовлечены.Кто-токофе пил в соседнем зале;чьей-то рыбы блекла чешуя…«Вы вдвойне идете!Заказали?Не платите,отвечаю я!»

Суетитсяодин краснобай несвежий,по брюшку цепочкой обвит…Маяковскийв уголкрупного режет,а тот ему под рукуговорит:«Опускайся на дно,понапрасну сил,дорогуша моя,не трать!»Маяковскийплечом его отстранили продолжает играть.«Ну, такого не сделать емунипочем!Это вам —не стишки писать!»Маяковскийоттер его вновь плечоми опять продолжает играть.Наконец,когда случилось рядомстать, —как будто видя в первый раз,Маяковскийкинул сверху взглядом,за цепочку взял его,потряс…Застыл острякс открытым ртом:«Златая цепь на дубе том!»

Пишут,бодрясь от вздыбленных слов,усилием морща лоб,и мелких статейнебогатый уловбумажным венком — на гроб.Что есть,что нету их —все равно:любительское дрянцо.А лучше всех его помнитАрнольд —бывший эстрадный танцор.Он вежлив, смугл, высок, худощав,в глазах — и грусть и задор;закинь ему за спинукрай плаща —совсем бы тореадор.Он был ему спутникомв дальних ночах;бывают такие —неведомыв людской телескоп,а небесный рычагих движетвровень с планетами.Он помниткаждое слово и жест,живого лица выражение.Планета погасла,а спутник — не лжец —еще повторяет движение.

Собрались однаждылюбители картпод вечер на волев Крыму.И ветер,как будто входя в азарт,сдувалвсе ставкик нему.Как будто бы ветром —счастья посылв большую его ладонь.И Маяковский,довольный, басил:«Бабочки на огонь!»Азарта остыл каленый нагрев;на море — и тишь и гладь;партнерыушли во тьму, озверев…«Пойдем, Арнольд, погулять!»«Пошли!»«Давай засучим штаны,пошлепаем по волне?»«Идет!» — И вдаль уходят онинавстречу тяжелой луне.Один высок,и другой высок,бредут — у самой воды,и море,наплескиваясь на песок,зализывает следы…Вдруг Маяковскийстал, застыв,голову поднял вверх.В глазах егоспутники с высотыотсвечивают пересверк.Арнольд задержалсяв пяти шагах.Спит берег, и ветер стих.Стоит, наблюдает,решает: «Ага!Наверное, новый стих?»Вдруг до нихиз дальней дали,лунной ленью залитой:«Мы на лодочке катались,золоти-и-стый, золотой!»Где-то лодка в море чалит,с лодки — голос молодой,и тревожит и печалитэта песня над водой.И сама влетает в уши:«Золотистый, золотой!» —и окутывает душув свежий вечер теплотой.И молчим мыили спорим, —замирая вдалеке,все плывет она над морем,не записана никем.Маяковскийшел под звездным светом,море отражало небеса.«Я б считал себязаконченным поэтом,если б смогтакуюнаписать».

Все так же поютсоловьи в Крыму,которых не услыхать ему.Все те же горыв сизом дыму,которых не оглядеть ему.Иудино дерево цветет,розовое от пен.А он под нимникогда не пройдет,отгрохотав,отпев.И столько новыхлюдей родилось,что всех ихвзглядом не охватить,с которыми в жизнине удалосьни познакомиться,ни пошутить.А он —с самим Ай-Петри шутил,гудки пароходные понимали с самым жарким из наших светилгустой настой земли распивал.И столько новыхсобытий и делпостроилось в мировой парад.И без него,крутясь, прогуделнад Барселоной первый снаряд.И новые пчелынесут свой мед,и новые змеикопят свой яд.Но знает Земля,что свое возьметнад счетом горечейи утрат.Над синевойуглубленных рек,над глубинойплодоносных руд —настанет он,непреложный век,где будетсладоки пот и труд!Наступит онсо всей полнотой,чей обликнам лишь по песнезнаком,кого мы звали:«Приди, золотой!» —своим пересохнувшим языком.И голос-соколсойдет на низы,неискореним и непобедим.И мы его сновауслышим вблизисовсем нерастраченными молодым.

КОСОЙ ДОЖДЬ

А зачем

            любить меня Марките?!

Мы вселюбили его за то,что он не похож на всех.За неустанный его задор,за неуемный смех.Тот смехтакое свойство имел,что прошлогорвал пласты;и жизнь веселела,когда он гремел,а скукаползла в кусты.Такой у негобыл огромный путь,такой ширины шаги, —что слышать его,на него взглянутьсбегались друзья и враги.Одни в нем виделиостряка,ломающего слова;других —за сердце брала строка,до слез горяча и жива.

Вот он встает,по грудь над толпой,над поясом всех широт…И в сумрак уходитзавистник тупой,а другвыступает вперед.Я доли десятойне передам,как весел и смел его взгляд;и — рукоплесканьелетит по рядамстроке,попадающей в лад.Ладони бьют,и щеки горят…Еще ли — усмешка коса!За словом —слова тяжелый снарядлетит, шевеля волоса.Советский недруг,остерегись,попятившись,кройся вдаль, —так страшноголоса нижний регистрнадавливает педаль.Все шире плечи,прямей голова,все искристее глаза…Еще,и еще,и еще наплывай,живительная гроза!И вдруг —как девушкунежной рукой —обнимет веселой строкой.А это —надобно понимать,как девушек обнимать.

Он их обнимал,не обижая,ни однойне причиняя зла;ни одна,другим детей рожая,от него обидне понесла.Он их обнималбез жестов оперных,без густыхлирических халтур;он их обнимал —пустых и чопорных,тоненькихи длинноногих дур.Те, что поумнейда поприглядистей,сторонились:не шути с огнем!Грелисьу своих семейных радостей,рассуждая:«Нет уюта в нем!»

Чтоб из нихдодуматься какой-нибудькинуться на шеюна века!Может бы,и не пришлось покойникунавзничь лечьна горб броневика.Нет, не кинулись.Толстели,уложив в конце концовна широкие постелимелкотравчатых самцов.Может,и взгрустнет иная,воротяськ себе домой,давний вечервспоминая,тайно от себя самой.Толькотолку в этом мало —забираться в эту глушь…Погрустилаи увяла:дети,очереди,муж.

Нет!Ни у однойне стало смелостиподойтипод свод крутых бровей;с ним однимнавек остаться в целостив первой,свежейнежности своей.Только ходятслабенькие версийки,слуховпыль дорожную крутя,будто где-тов дальней-дальней Мексикеот него затеряно дитя.

А та,которой он все посвятил,стихов и страстейлавину,свой смех и гнев,гордость и пыл, —любила еговполовину.Все видела в немнедотепу-юнцав рифмованнойоболочке:любила крепко,да не до конца,не до последнейточки.

Мы все любили егослегка,интересовались громадой,толкали локтями егов бока,пятналигубной помадой.«Грустит?» —любопытствовали.«Пустяки!»«Обычная поза поэта…»«Наверное,новые пишет стихипро то или про это!»И снова шлипо своим делам,своим озабочены бытом,к своим постелям,к своим столам, —оставив егопозабытым.По рифмам дрожь —мы опять за то ж:«Чегой-то киснет Володичка!»И вновь одна,никому не видна,плыла любовная лодочка.Мы все любили егочуть-чуть,не зная,в чем сутьгрозовая…А он любил,как в рога трубил,в других аппетит вызывая.Любовью —горы им снесены;любить —так чтоб кровь из носу,чтоб меры ей не было,ни цены,ни гибели,ни износу.

Не перемывать чужое белье,не сплетен сплетать околесицу, —сырое,суровое,злое быльесейчас под перо мое просится.Теперь не время судить,кто прав:живые шаги его пройдены;но пуще всегоон темнел,взревноваввниманиюматери-родины.

«Я хочубыть понят моей страной,а не буду понят, —что ж,по родной странепройду стороной,как проходиткосой дождь».

Еще ли молчать,безъязыким ставши?!Не выманитеменя на то.В стихах егоимя мое —не ваше —четырежды упомянуто.Вам ещелет до ста учитьсятому,что мнесегодня дано;видите:солнцевовсю лучится,а петушок уж пропелдавно!

Страна работалане покладая рук,оттачивалаострие штыкаи только изредкавбирала сердцем звукотважного,отборного стиха.Страна работала,не досыпая снов,бурила, строила,сбирала урожаи, —чтоб счастьем пропитатьвсю землю до основ;от новых городовпо древние Можаи.

Ей палки впихивалив колесоподъемного в гору движенья;то там,то здесь появлялось лицозловещего выраженья.И желчный,сухой,деревянный смешок,и в стеклышках —тусклые страсти,и трупный душок:всю Россию в мешок —лишь нам быдобраться до власти.Лицо это,тайно дробясь и мельчась,клубилосьв размноженном скопе:то разом оно возникало,то частьего повторявшихся копий.В нем прошлоебрать собиралось реваншу новоголозунгом злобным:«Разрубим ребенка!Не ваш и не наш!Уйдем,но — уж дверью-то хлопнем!»Да, дел было пропасть.Под тенью бедыкуда уж там слушать «Про это».Мутили ряды,заметали следыфигуры защитного цвета.

И вот,покуда — признать, не признать? —раздумывали, гадая,вокруг негоподнималась вознявредителей и негодяев.«Кого?Маяковского?!Что за птица?» —кривой усмешкою меряя.Стихом к тупицене подступиться —слюной кипит в недоверии:«Да он недоступеншироким массам!Да что с ним Асеевтычется!Да он подбиралсяк советским кассамс отмычкою футуристической!»А он любил,как дрова рубил,за спинукубы отваливая;до краски в лице,до пули в концевниманье стиху вымаливая.

Как медленнов горускрипучий возпосмертной тянется славы!..Обоз обгоняя,взвиваю до звездего возносящие главы.Мотор разорвется,быть может,в куски:штормамиего укачало.Но прошлого тропыдвиженью — узки:конец — означает начало.

ПЛОЩАДЬ МАЯКОВСКОГО