Если только ты - Хлоя Лиезе

Это слово падает как камень в неподвижный, холодный колодец тех немногих чувств, что у меня есть, и расходится рябью как незваная тревога. Я невольно зацикливаюсь на том, как она сказала это слово «друзья» — как будто для неё оно такое же странное, как для меня.

Пусть кто-то вроде меня не заслуживает и не желает дружбы, но с ней-то что не так, чёрт возьми?

Приглушенная ноющая боль эхом проносится по мне. Это уже перебор. Я затягиваюсь косяком и удерживаю дым в лёгких, успокаиваю себя, говорю себе, что эта боль вызвана лишь тем, что она сестра Рена. Потому что единственный человек в моей жизни, которого я умудрился не отпугнуть, свирепо любит её и оберегает.

— Друзьями, — повторяю я на выдохе.

Ветер отбрасывает назад её волосы, открывая её профиль — тот длинный прямой нос, каскад коричных веснушек-искорок. Зигги пожимает плечами.

— Да. Друзьями.

— Что ты скажешь своему брату? Он не начнёт подозревать из-за того, что я резко подружился и с тобой тоже?

Зигги кусает губу.

— Я что-нибудь придумаю. Очевидно, эта дружба должна быть недавней. Может, она зародилась, когда мы с тобой поговорили на свадьбе, и это не ложь. Мы правда говорили.

Я не думаю о том, что мы говорили на той террасе. Я думаю о том, как наблюдал, пока она поднимала платье как ожившая мечта, погружала свои руки в складки ткани…

«Не думай о том, как она снимала свои трусики. Не думай о том, как она снимала свои трусики».

Я издаю гортанное рычание и массирую свою переносицу.

— Мы сроднились на основании… чего-то, — продолжает она, не замечая моих страданий. Хмуро морщит нос. — Я придумаю, что ему сказать, и Рен поверит мне, потому что это же Рен, вот и всё. Друзья. Абсолютно правдоподобно.

У меня вырывается вздох.

— Зигги, я не сродняюсь с людьми. Я не типаж «друга». Я сомневаюсь, насколько правдоподобным это будет.

Я смотрю, как она хмурится в профиль, поскольку она до сих пор не смотрит на меня. Её глаза не отрываются от её сцепленных рук.

— Ты дружишь с Реном.

— Да, но это потому, что твой брат святой с комплексом спасать неспасаемое.

— Тогда вполне правдоподобно, что я тоже вижу тебя в таком свете. Кроме того, ты не неспасаемый, — говорит она будничным тоном. — Всех можно спасти.

И снова эта ноющая боль. Тревожный обруч стискивает мои лёгкие.

— Ты очень сильно ошибаешься, дорогая Зигги.

— Не ошибаюсь. Но я также не пытаюсь спасти тебя. Я просто пытаюсь давить на то, что есть выгодного в твоей ужасной репутации, и взамен готова предложить преимущества своей безупречной репутации.

Паника, стискивавшая мои рёбра, ослабевает. Я знаю, что разочаровываю Рена, хотя он хорошо это скрывает. Я знаю, что он до сих пор надеется, что я искуплю себя и выберусь из того дерьмового существования, в которое себя загнал. И пусть я ценю, что это заставляет его оставаться со мной, правда в том, что я знаю — однажды я подведу его, как подвёл всех остальных, и это знание ощущается бременем.

Но с Зигги такого риска нет.

У Зигги Бергман на плечах удивительно здравомыслящая голова. Буквально двумя предложениями она передала, что видит меня куда реалистичнее, чем её брат.

И поскольку это так, поскольку нет риска разочарования с моей стороны и тем самым причинения боли сестрёнке Рена, кто я такой, чтобы отказывать ей, когда она предложила идеальное решение для моей очень срочной проблемы?

Я медленно выпрямляюсь и опускаю ноющую ногу, опираясь локтями на колени.

— То есть… мы притворимся друзьями?

Она пожимает плечами.

— По сути да.

— Ты хочешь, чтобы нас видели. На публике.

— Именно. Мы сделаем что-то, чтобы обелить твой имидж, что-то, чтобы запятнать мой. Когда мы оба будем довольны результатами, мы перестанем притворяться и будем вести себя с естественным радушием.

Радушие. Это звучит как одно из словечек Рена, вроде «кутежа». Я улыбаюсь, но скрываю это за ладонью, проводя костяшками пальцев по рту.

— Что ж. Тогда я в деле.

— Ты серьёзно? — спрашивает она.

Я не тот человек, на чьё слово можно положиться. Я давал обещания и нарушал их. Я лгал и клялся, что говорю правду. Но тут нет никакого обещания, которое я не смогу сдержать. Я не клянусь измениться, зная, что скачусь под откос. Я обещаю лишь выглядеть исправившимся, притвориться, будто переживаю позитивные изменения, пока она стремится к собственной трансформации.

И всё же мне надо быть осторожным. Регулярно оказываться в компании Зигги Бергман, соглашаться намеренно запятнать её имя и позволять ей обелить моё — всё это потребует внушительных усилий и заботы с моей стороны, чтобы я не нанёс ей долгосрочного урона.

Обычно я не забочусь и не прикладываю усилия ни в чём, кроме хоккея. И секса. Ну, иногда в том, чтобы напиться до невероятной степени. Но что ещё мне делать в следующие несколько недель, пока моя нога заживает? Сидеть в трусах и ждать, пока кризис с моим публичным имиджем сам каким-то чудом разрешится?

Притворная дружба — это звучит приятно. У меня нет настоящих друзей, кроме Рена, и я не планирую обретать друга в лице Зигги. Я не подпускаю других, ведь она лишь узнают, как сильно я их разочарую. Я не позволяю себе заботиться о других людях, потому они слишком легко могут исчезнуть, когда они нужны мне сильнее всего.

Зигги не угрожает всему этому. Она не будет моим настоящим другом. Я не подпущу её к себе. И я определённо не буду о ней заботиться. Всё будет просто, как только мы запустим наш план в действие — взаимовыгодный деловой пиар-ход, ничего более.

Так что я с абсолютной уверенностью откидываюсь на шезлонг и говорю ей:

— Я серьёзно.

Я никогда не забуду это — долгий безмолвный момент, пока Зигги переваривает мои слова, будто ждёт, когда я возьму их назад, а затем наконец-то поворачивается и смотрит на меня.