Живой Журнал. Публикации 2010 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Было удивительно холодно. Утренним нехорошим холодом, осенним и сырым, холодом после бессонной ночи. Мы подпрыгивали в машине — Архитектор, Краевед, Музейщик и я.
Щёкинский вокзал был пуст. Толстой, похожий на Ленина сидел на лавке и ждал поезда. Блики семафорной сигнализации плясали на его гипсовом лбу.
Вокруг было мертво и пустынно. Дорога начиналась, но ехать было нужно вдоль железнодорожной лестницы. Сменились названия станции и исчезли прежние железные дороги — ехать так, как ехал Толстой, было невозможно. Я сидел сзади и думал о частной жизни Толстого, потому что все частные жизни похожи одна на другую, и люди, в общем-то, не очень отличаются.
Извините, если кого обидел.
15 января 2010
История про приход и уход (X)
Жизнь Толстого только внешне кажется жизнью даоса.
Жизнь эта трудна той трудностью, что не связана с голодом и непосильной работой, а с тем адом, что по меткому выражению одного вольнолюбивого француза, составляют другие.
Дочь Толстого Сухотина-Толстая написала об этой жизни так: "Мать просила мужа вернуться к сорок восьмой годовщине их свадьбы. Он согласился и вернулся в Ясную 22 сентября ночью. Последняя запись в его дневнике сделана накануне: "Еду в Ясную, и ужас берет при мысли о том, что меня ожидает… А главное, молчать и помнить, что в ней душа — Бог".
Этими словами заканчивается первая тетрадь дневника "Для одного себя" Льва Толстого.
Увы, в Ясной Поляне отца ожидали всё те же тревоги, что и в предыдущие месяцы. Мать, продолжая поиски, наткнулась на маленькую книжку: это был секретный дневник. Она схватила и спрятала его. Отец подумал, что он его потерял, и начал другую книжку. На ней поставлена дата 24 сентября. "За завтраком начал разговор о Д. М. (то есть о статье "Детская мудрость", которую писал отец), что Чертков — коллекционер, собрал. Куда он денет рукописи после моей смерти? Я немного горячо попросил оставить меня в покое. Казалось — ничего. Но после обеда начались упреки, что я кричал на неё, что мне бы надо пожалеть её. Я молчал. Она ушла к себе, и теперь 11-й час, она не выходит, и мне тяжело.
…Иногда думается: уйти ото всех".
Я вернулась в Ясную в октябре. Там творилось нечто ужасное! Сестра Александра после ссоры с матерью, переехала в свое маленькое имение по соседству с Ясной Чертков больше не показывался. Мать не переставая жаловалась на всех и на вся. Она говорила, что переутомилась, работая над новым изданием сочинений отца, которое она готовит, измучена постоянными намеками на уход, которым отец ей грозит. Она добавляла, что не знает, как держать себя по отношению к Черткову. Не принимать его больше? Муж будет скучать в его отсутствие и упрекать её за это. Принимать его? Это было выше её сил. Один взгляд на его портрет уже вызывал у неё нервный припадок. Именно тогда она и потребовала от отца, чтобы все дневники были изъяты от Черткова. Отец и на этот раз уступил. Но эта непрерывная борьба довела его до последней степени истощения.
3 октября у него сделался сердечный припадок, сопровождавшийся судорогами. Мать думала, что наступил конец. Она была уничтожена. У нее вдруг открылись глаза на происходившее. Она признала себя виновной, поняла, какая доля ответственности за болезнь мужа лежит на ней. Она то падала на колени в изножье его кровати и обнимала его ноги, которые сводили конвульсии, то убегала в соседнюю комнату, бросалась на пол, в страхе молилась, лихорадочно крестясь и шепча: "Господи, господи, прости меня! Да, это я виновата! Господи! Только не теперь еще, только не теперь!"
Отец выдержал припадок. Но только еще больше сгорбился, а в его светлых глазах появилось еще больше грусти.
Во время этой болезни сестра Александра вернулась домой и помирилась с матерью, а мать, призвав на помощь все свое мужество, попросила Черткова возобновить посещения Ясной Поляны. На нее было жалко смотреть в тот вечер, когда после своего приглашения она ждала его первого визита. Она волновалась, было видно, что она страдает. Возбужденная, с пылающими щеками, она наполняла дом суетой. Она поминутно смотрела на часы, подбегала к окну, затем бежала к отцу, который находился в своем кабинете. Когда Чертков приехал, она не знала, что ей делать, не находила себе места, металась от одной двери к другой, ведущей в кабинет мужа. Под конец она бросилась ко мне на шею и разразилась горькими рыданиями. Я старалась ее успокоить и утешить. Но ее больное сердце не могло уже найти покоя.
Дальше все шло хуже и хуже. 25 октября, за три дня до своего ухода, отец пишет: "Все то же тяжелое чувство. Подозрения, подсматривание и грешное желание, чтобы она подала повод уехать. Так я плох. А подумаю уехать об ее положении, и жаль, и тоже не могу…" В тот же день он пишет: "Всю ночь видел мою тяжелую борьбу с ней. Проснусь, засну и опять то же".
Еще два дня, и вот в ночь с 27 на 28 октября ему был нанесён удар, которого он ждал, и он покинул навсегда Ясную Поляну".
В общем, это всё какое-то безумие. Липкое, клейкое безумие, что требует от человека перемены участи — той, что заставляла острожных сидельцев совершить новое преступление, чтобы только поменять место.
Первый раз Толстой выходил и пил чай на станции Белёво. Поезда двигались, несмотря на прогресс, медленно, и можно было выбегать в буфет даже не на главных остановках.
Извините, если кого обидел.
16 января 2010
История про приход и уход (XI)
МАШИНКА ВРЕМЕНИ
Но толку-то — мы давно были в дороге. Махала нам вслед с золотого поля звезда из шести крапивных ветвей — "по имени сего города". А встречал, коли путешествуешь из Крапивны, горящий гербовой сноп колосьев.
Герб Белёва был создан Франциском Санти в начале XVIII века. В бумагах ему присланных, единственно, что интересного говорилось об этом городе, так это о страшном большом пожаре. Этот пожар истребил "посацких людей многие дворы", да и "замок рубленый весь сгорел".
На самом деле Белёв был знатным городом. Был он ровесником Москвы, так как упоминался в летописях с 1147. Сначала Белёв был под Литвой, а в 1494 присоединён к Москве и входил в
