Живой Журнал. Публикации 2010 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В уме я сопоставляю публицистику Толстого и Щедрина и никак не могу понять, что получается в результате.
Щедрин — тут всё понятно, а Толстой…
Я думаю о Толстом — всё же я приехал в Ясную Поляну, а не в какую-то заштатную Карабиху или Спас-Клепики.
Зачем ему все эти утренние забавы помещика? Зачем весь этот босоногий пахотный идиотизм? Зачем неприличное писателю возмущение общественными нравами?
Я, кстати, заметил, что как только писатель начинает кого-нибудь обличать, а, хуже того, изъявляет желание пахать землю или встать к какому-то загадочному станку, его литературный путь заканчивается.
Хотя нет… Тут я в испуге остановился.
А вдруг, этот помещик, юродствующий во Христе, оказался прав? Вдруг?
И, между прочим, я давно замечал за собой желание опроститься, очиститься для лучшей жизни…
Тут выныривает откуда-то из-за куста моя эфемерная знакомая.
Фу, не буду я на неё смотреть, не буду смотреть на её тонкие музыкальные пальцы с аккуратными ногтями, на её французскую кофточку, на стройные лодыжки.
— Хрен тебе! — говорю я ей. — А ты займись мозольным трудом, вложи в руку электродоильник! Что!?
Лик моей спутницы растворяется в заповедной растительности.
Скоро за деревьями показались белые строения.
Первым делом я обошёл музей.
Было пустынно.
Рядом, отделенное металлической сеткой, стояло освежёванное сухое дерево. В нём неестественным образом торчал Колокол Нищих.
Некогда нищие приходили и брякали в этот колокол.
Из дома появлялся некто и давал нищим нечто.
Или ничего?
Огромная глыбища этого дерева стоит у дома матерого человечища.
Дерево росло и всасывало в себя колокол. Теперь он торчит почти горизонтально.
Ещё у колокола нет языка.
Как нынче ведут себя нищие, мне неизвестно.
По парку ездил на жёлто-синем мотоцикле милиционер и проверял поведение посетителей.
Но посетителей уже не было.
Один я шёл к выходу.
Извините, если кого обидел.
12 января 2010
История про мой любимый рассказ Сахарнова
МОРСКОЙ ПЕТУХ — ТРИГЛА
Прошёл по морю слух, что появилась в нём новая рыба.
Собрались морские жители, потолковали и решили послать к ней ласкиря.
Пускай, мол, всё узнает, расскажет. Если рыба стоящая — все пойдём смотреть, а нет — так и времени терять нечего.
Ласкирь на подъём скор. Один плавник здесь, другой — там. Живо к новенькой слетал, вернулся и рассказывает:
— Нашёл. У песчаной косы стоит. Своими глазами видел. Ух и рыба! Спина бурая, брюхо жёлтое. Плавники как крылья, синие с золотом! А глаза… знаете какие?
— Чёрные?
— Ну да! Ни за что не угадаете. Голубые!
Ласкирь от удовольствия на месте крутится. Вот это новость принёс!
— Голубые? Это ты, брат, того!.. — усомнился морской конёк.
— Отсохни у меня хвост, если вру! — клянётся ласкирь. — Стойте здесь — ещё сбегаю.
Убежал… Возвращается, язык на боку.
— Чудеса! — говорит. — Хотите — верьте, хотите — нет. Только я приплыл, опустилась рыба на дно. Выпустила из-под головы шесть кривых шипов, упёрлась ими в дно и пошла как на ходулях. Идёт, шипами песок щупает. Найдёт червя — и в рот…
Рассердились морские жители на ласкиря. Где это видано, чтобы рыба пешком по дну ходила?
— В последний раз, — говорят ему, — посылаем. Беги и всё заново доложи. Чуть соврёшь — пеняй на себя!
Умчался ласкирь.
Ждут его, ждут. Нет вертлявого.
Собрались было сами идти, глядят — плывёт. Растрёпанный, весь в песке! Рот раскрыл — до того ему говорить не терпится.
— Слушайте, слушайте! — кричит.
Отдышался и начал.
— Приплыл я, — рассказывает, — к рыбе. Пошла она по дну — я сзади. Вдруг навстречу сеть. Громадная, как стена. Захватили нас рыбаки сетью и вытащили на берег. Ну, думаю, конец пришёл. А рыбаки на меня и не смотрят. Увидали новую рыбу — и к ней. Только хотели её схватить, а она шаром раздулась, плавники встопорщила да жаберными крышками как заскрипит: "Зз-грры! Зз-грры!" Испугались рыбаки — и бежать. Рыба хвостом стук по песку — и в воду. Я за ней… Вот было так было!
Поразились рыбы.
— А что, — спрашивают, — у неё за хвост?
— Обыкновенный, — отвечает ласкирь, — лопаточкой.
Видит — не убедил.
— Ах, да, — говорит, — чёрное пятнышко посередине!
Ну, раз даже пятнышко заметил, значит, видел!
Отправились все к незнакомой рыбе.
Нашли. Назвалась она морским петухом — триглой.
Смотрят — верно: спина у неё бурая, брюхо жёлтое, плавники синие с золотом, глаза голубые.
Правду говорил ласкирь.
А шипы? Есть шипы. Прошлась тригла на них.
И это правда.
А голос?
И голос есть. Заскрипела, заверещала так, что все отскочили.
И тут ласкирь прав.
Вон и хвост такой, как он говорил, — обыкновенный, лопаточкой… Э-э, а чёрного пятнышка-то нет!
Обрадовались рыбы, крабы. Схватили ласкиря и учинили ему трёпку. Не ври! Не ври!
И зачем он сгоряча это пятнышко выдумал?..
Много ли нужно добавить к правде, чтобы получилась ложь?
Не много — одно пятнышко.
Извините, если кого обидел.
12 января 2010
История про приход и уход (VI)
Я сижу на занозистом продуктовом ящике и голосую попутку.
За надорванную пачку сигарет грязный ассенизационный МАЗ вёз меня к тульской окраине. Солнце пробивает кабину, и шофёр, отворачиваясь от него, рассказывал про систему отсоса всякой дряни из частных выгребных ям. После этого он принялся рассказывать мне анекдоты. Помнил он их плохо и часто останавливался на полуслове.
Тогда анекдот сдувался как воздушный шарик.
Впрочем, потом мы заговорили о духоборах. Эти духоборы давным-давно уехали на Кавказ. Там, на границе между Грузией, Арменией и Турцией они и жили целый век — и на всех рынках Тбилиси молочные ряды были духоборские. А потом детей от семи до семнадцати привезли в Ясную поляну. Они многого пугались — в Ясной поляне они впервые увидели, как растут яблоки. Радость этих людей была лишь при виде коней, поскольку заняты мальчики в прежней жизни были только джигитовкой. Из-за инцестов дети были некрасивы.
В Грузии стало жить тяжело, и вот КАМазы заревели по грузинским дорогам, а в домах за Кавказским хребтом остались только старухи — умирать в пустых огромных домах. Умирать рядом с родными могилами — что куда лучше, чем доживать без них.
В Тульском университете мне дали подержаться за реликвию, потрогать пальцем подпись Толстого под собственной фотографией. Сделана она тушью, оттого выпукла и светло-коричнева. Видел я там и желтую книгу "Воскресенья", что издана в Нью-Йорке, и деньги от которой перешли к тем самым духоборам.
