Звезды высокого неба - Г. Береговой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Городенки… Гусятино… Дунаевцы… Бар… Жмеринка… Винница… Сквира… Белая Церковь… Васильков… Киев… Сейчас это просто перечисление населенных пунктов. А тогда? Изнурительное, тяжелейшее отступление с боями, бомбежки, обстрелы с самолетов. Пожары, дым, гарь, трупы людей, лошадей, сгоревшие танки, автомашины… 18 суток отступления. И строжайший приказ: «В бой не вступать! Весь личный состав вывести под Киев, в Бровары». И не только курсантов. Шли вместе с собаками. Все было в эти 18 дней и ночей. Однажды ночью, если бы не мой верный Ашкарт, я, изможденный до крайности, еле переставлявший ноги, попал бы к противнику. Спас Ашкарт мне жизнь.
Киев… Прилуки… Ромны… Богодухов… Харьков… Тяжелые дороги отступления. 18-й погранполк, затем 38-й. О службе, работе пограничников вместе е контрразведчиками прекрасно рассказано в книге В. Богомолова «В августе сорок четвертого». Лучше не расскажешь. И наша работа была такой же. Был я в то время командиром отделения, потом помкомвзвода, замполитруком.
Купянск, Валуйки, Ефремов, Елец, Мценск… Прошел год. Первый год войны.
В июле 1942 года я был отозван из полка в распоряжение особого отдела Брянского фронта…. Опять поворот жизненной дороги. Вот уж никак не думалось, не мечталось, что придется стать контрразведчиком. Да и не только контрразведчиком, а еще и угодить в казачий кавалерийский корпус.
Долго памятен мне был, до сих пор не забылся мой первый «кавалерийский» день. В ноябре, после окончания курсов, надев два «кубаря» в петлички, добрался я с горем пополам на попутных грузовиках до штаба кавалерийского корпуса. Доложив начальству, я тут же получил назначение на должность оперуполномоченного особого отдела в 250-й кубанский полк 11-й имени Морозова кавалерийской дивизии…
Имени Морозова… Был такой легендарный начдив в 1-й конной, у Буденного. И дивизия одиннадцатая тоже была. Славная боевая история, славные традиции.
Так вот, до штаба этой дивизии от корпуса было километров двадцать пять. И теперь эти километры мне надлежало проехать не на попутных, а верхом. Легко сказать, верхом. А если я ни разу в жизни не садился на коня, даже не знал, с какой стороны на него садиться полагается. Подсказали казачки, усмехнувшись. Взобрался я в седло. Но вид у меня в пилотке, в пехотинской без разреза сзади шинели, пожалуй, был далеко не казачий. Тронулись в путь. Меня сопровождал до дивизии офицер из корпуса. Выехав из деревни на большак, мы вначале ехали шагом. Лошадку мне дали спокойную, так что я себя чувствовал, признаться, не так уж и плохо. Помню, даже пытался голову гордо поднять и свысока поглядывать на идущих по обочине пехотинцев. Дескать, вот, смотрите вы, пехота, как мы, казаки, ездим!
Но тут, как на грех, офицер, ехавший впереди, тронул коня рысью. И вот тут-то началось! Эта проклятая кобыленка, несшая на своей спине такого бравого казака, как я, увидев, что шедшая перед ней лошадь побежала рысью, без всякой инициативы и принуждения (избави бог!) с моей стороны тоже зарысила.
Ее спина, а следовательно, и седло, в котором за минуту до этого я так гордо восседал, считая себя казаком, стали совершенно беспорядочно, как мне казалось, подниматься и опускаться. Меня трясло так, что зубы стучали, а внутренности, казалось, все поотрывались со своих мест.
К счастью, сопровождающий меня офицер в этот момент оглянулся и, видимо, заметив мой «гордый» вид, расхохотавшись, остановился, поджидая, пока я до него дотрясусь. По-ровнявшись со своей подружкой, моя лошадка сама остановилась и невозмутимо помахивала головой. Ох, проклятая) Как же я ее ненавидел в эту минуту.
Мне был выдан дополнительный инструктаж, как надо применяться к движениям лошади на рыси, как в такт привставать в стременах. И мы двинулись дальше. Порой, помню, мелькала у меня мысль слезть к чертовой матери с этого «вида транспорта» и идти себе нормально, как люди ходят, пешком, но я не знал, как слезть с лошади, да и стыдно было…
Вот так началась для меня кавалерия. Это был 1942 год. А потом были бои. Бои тяжелые, кровопролитные. Рейды по вражеским тылам, ночные марши по 60–70 километров не слезая с седла. А это очень не легко.
В январе 43-го в тылу у гитлеровцев наш полк вместе с соседним взял город Валуйки, что в Курской области. Нашла меня в этом бою пуля с немецкого танка. Тяжелым было ранение, в шею. Вытащил меня полуживого из-под огня мой ординарец — Дядя Коля. Дядя Коля… Горбунов Николай Григорьевич. Батей его звал. Ему 43, мне 21 год. Замечательный это человек. В прошлом чекист, чекист двадцатых годов. За борьбу с басмачеством в Средней Азии имел именное оружие, а в Отечественную воевал рядовым солдатом. В моем фронтовом альбомчике сохранилась его фотокарточка. Простое русское лицо, круглая кубанка на голове. На обороте надпись: «Моему любимому боевому другу, товарищу и начальнику в память о Великой Отечественной войне с кровавым фашизмом. Пусть это незавидное фото послужит нашей привязанности, а в дни разлуки будет напоминать о нашей общей цели — уничтожении врага до единого. Береги и соблюдай чекистские традиции в чистоте. Изучай Ф. Э. Дзержинского, этого лучшего солдата партии. 7 апреля 1943 года Н. Горбунов». Жив мой дядя Коля. Жив старый чекист. Живет он сейчас в городе Оренбурге…
…Молодость есть молодость. Месяц в госпитале, и догнал я свой полк под Харьковом. Дальше везло больше. Коней подо мной убивало, кубанку на голове осколками рвало — все было. А я словно заколдованный.
Смоленщина, Украина, Западная Украина… Тяжелые бои за Ровно. Помните? «Это было под Ровно». Николай Кузнецов. Легендарный разведчик. Немного мы опоздали. Был бы жив этот замечательный человек.
Потом Дубно. Страшный, тяжелый бой… Но армия наша шла вперед. Не легко и не просто — но вперед.
И вот 24 июля 1944 года — памятная дата. Полк вышел на нашу государственную границу в районе Равы-Русской. Чуть-чуть не на бывшем участке своего родного 92-го погранотряда. Здесь в 1940 году был штаб соседнего отряда, не помню его номера. Вот он, знакомый красно-зеленый наш пограничный столб. Номер 169.
Дальше, дальше шли мы на запад. Польша, Румыния,
