Избранное - Ихара Сайкаку

— Как я ни прикидывал, не может того быть, чтоб в доме было всего лишь две тысячи рё. Никто такому не поверит. Не иначе как братец Дзэнъэмон обманом заставил отца написать ложное завещание. В доме определенно есть восемь тысяч. Кроме того, ведь он получил в наследство всю домашнюю утварь. Мы должны во что бы то ни стало получить деньги, кои причитаются нам по завещанию.

Безрассудные молодые люди, которым жадность помутила сознание, тотчас же согласились с ним.

— Во всем виноват покойный отец, но каков Дзэнъэмон, который еще корчит из себя старшего! Давайте представим в доказательство завещание и затребуем положенные деньги, — опрометчиво решили братья и обратились с этим к Дзэнъэмону. Старший брат был поражен:

— Но ведь уговор-то был еще при жизни отца. Мы решили дело о завещании с вашего согласия, отчего же сейчас вы заговорили другое? Не дай бог узнают люди!

Братья, рассердившись, сказали:

— Нечего таиться от людей. Выкладывай скорее все деньги по завещанию.

Так, ни с чем не считаясь, приступали они к Дзэнъэмону. Трудно пришлось Дзэнъэмону. «Если люди узнают правду — отцу позор, — подумал он, — а если официально пожаловаться на братьев, погибнет весь наш дом. Сколько я доводов им ни привожу, они меня не слушают. Ужасное положение! Ведь в нашем мире письменное свидетельство — главное, так уж заведено… Завещание, составленное с оглядкой на наш нелепо устроенный мир, обернулось вредом, и как мне поступить — ума не приложу. Ведь все это было сделано с нашего согласия, а теперь они винят только меня одного, меня, честного человека! Как это жестоко! Небо когда-нибудь непременно их покарает. Видно, тяжкая у меня карма… Уж ничего отрадного не ждет меня в этом мире. А опозорить имя отца — значит оказаться непочтительным сыном и в следующем рождении… Нет, лучше умереть!»

И вот, решившись, Дзэнъэмон поздним вечером тайком вышел из дому и отправился на могилу родителей. В горе поведал он им о случившемся, сел у надгробной плиты и на рассвете пятого дня одиннадцатой луны умер сорока двух лет от роду, распоров себе живот. Весть о его смерти принес семье монах из храма. Дом снова погрузился в скорбь. Непритворным было горе жены Дзэнъэмона, а вот братья держались как чужие.

— Глупой смертью умер наш братец! — говорили они и распустили слухи, будто Дзэнъэмон покончил с собой в припадке умопомешательства. Так и уладили дело. Братья взяли ключи от амбара, все осмотрели, но, кроме двух тысяч рё, ничего там не оказалось. А так как они потратили много времени, чтобы найти место, где лежали деньги, то и уснули в амбаре возле сундучка с деньгами. В эту полночь жене Дзэнъэмона явился во сне дух покойного мужа и рассказал ей обо всем, что произошло. Та еще во сне преисполнилась твердой решимости отомстить за мужа и, проснувшись, тем более загорелась жаждою мести, схватила пику, висевшую над изголовьем, ворвалась в амбар и нанесла удары всем братьям — Дзэнскэ, Дзэнкити и Дзэнхати, никого не пощадив. Потом она взяла своего двухлетнего сына из рук кормилицы, как раз кормившей ребенка грудью, принесла в амбар и, вложив в его ручонку кинжал умершего Дзэнъэмона, сказала:

— Смотри! Это враги твоего отца! — И, направляя руку мальчика с кинжалом, прикончила всех троих. Затем она поведала о случившемся кормилице и пронзила себе грудь мечом. О утренний иней в бренном мире! Нет ничего непрочнее тебя! Такова и жизнь человеческая!..

Когда люди узнали о том, что стряслось, все осудили братьев за их злодейство и согласились душой со старшим братом. Даже у тех, кто не знал его, рукава были мокры от слез. Наследником же назначили двухлетнего Дзэнтаро. Процветать ли дому или погибнуть — целиком зависит от того, следует человек законам почитания родителей или нарушает их.

Безвременно опавшие цветы вишни,

или Дом Кудзуя в Ёсино, покрывший себя позором

В селение Ёсино провинции Ямато в весенний праздник Яёи собираются девочки-подружки, наряжают кукол, изображающих императора и императрицу. До чего ярок цвет рукавов их одежд, развеваемых ветром, когда они подают друг другу праздничные рисовые колобки и сакэ, в котором плавают лепестки персика! И разумеешь — даже приятность облика человека и та зависит от воспитания.

В селении Ёсино издавна жил человек по имени Сарасикудзуя Хикороку. Дом его процветал, семья ни в чем не знала недостатка. Детей у него было пятеро, и все девочки пригожие собой. Как пишут в книгах, девочка — семечко счастья в доме. Старшую дочь О-Хару отдали замуж в хорошую семью из того же селения. Вскоре после заключения брачного союза она понесла дитя. Родители считали дни и месяцы. Еще до рождения ребенка подыскали кормилицу, сшили для О-Хару косодэ с изображением журавля и черепахи.[19] По ночам мать не смыкала глаз и, заслышав, как в дверь стучит ветер, качающий сосны, думала: «Уж не началось ли?» К несчастью, у О-Хару приключились боли в животе, семь дней она мучилась беспредельно. И Будде, покровителю рожениц, молились, и божеству, помогающему при родах, обеты давали, но все тщетно. Ей было шестнадцать лет, когда на рассвете первого дня четвертой луны пропела ей птица смерти. Очень горевали родители и сестры, целый месяц погружены были в скорбь, и рукава их насквозь промокли от майского дождя слез. Разумные люди утешали их:

— Бывает, что родители теряют единственного ребенка, а у вас много детей, не печальтесь уж так.

И подобно тому, как тает пена на волнах реки Ёсино, со временем забылось и их горе. Скоро и второй дочери, О-Нацу, исполнилось шестнадцать. Она была еще красивее старшей сестры, и многие вздыхали по ней. Выбрали достойного молодого мужчину, старосту этого селения, заключили брачный договор и приготовили приданое. О-Нацу было шестнадцать, и старшая сестра умерла в таком же возрасте, поэтому свадьбу отложили, решив, что это плохое предзнаменование. В первом месяце года, как только О-Нацу достигла семнадцати лет, поспешили свершить свадебный обряд. О-Нацу тоже вскоре понесла. Шел месяц за месяцем, и вот, подобно сестре, не успев разрешиться от бремени, О-Нацу заболела и умерла, родители убивались от горя и все думали: «За какие же это грехи?» А когда О-Нацу хоронили, какой-то человек оказал:

— Таким покойницам полагается «левым взмахом» разрезать серпом утробу и извлечь младенца. Иначе они не смогут обрести покоя в нирване, и неизвестно, что ожидает их на том свете.

Как ни грустно было, поступили так, как посоветовал незнакомец, и заказали заупокойную службу. Да, ничего более печального и бренного, чем участь женщины, нет на свете.

Но так уж устроен мир, забылось и это несчастье. Третья дочь, О-Аки, скоро встретила пятнадцатую весну. Она была особенно красива, добра сердцем и чувствительна. Посредниками вызвались соседи.

— Есть у нас на примете славный молодой человек из хорошей семьи, и к тому же собой красавец. Поручите ему все заботы, возьмите его зятем к себе в семью, и пусть ваши грустные думы развеются, — советовали соседи.

Так родители и сделали — они взяли этого человека в приемные сыновья и доверили ему управление домом, сами же приняли духовное звание. С той поры они совсем отринули все мирское. «Наконец-то пришла пора радоваться жизни», — стали думать они. Каждый день ходили на поклонение в разные храмы. Приемный сын выполнял свой сыновний долг и относился к ним со всей почтительностью. Хотя они жили далеко от моря, в горах, он добывал морскую рыбу: когда шел снег, разжигал огонь, и родители уподоблялись владыке страны вечного лета. Он скрывал от них все житейские невзгоды, так что треволнения жизни уподобились для них ветерку, шелестящему где-то вдалеке. Желать им больше было нечего. А тем временем и О-Аки, как говорится, полюбила зеленую сливу. Не раз уж случалась беда в доме, поэтому родители очень тревожились и молились всем богам. Чтобы разрешение от бремени прошло благополучно, главное, беречь роженицу, потому наняли для О-Аки сведущую в этих делах старуху. Она следила за тем, правильно ли О-Аки завязывала пояс, заставляла ее двигаться, работать в саду, смотрела, чтобы О-Аки не застудила живот, не разрешала ей поднимать руки выше уровня глаз или вытягивать ноги в постели, подгладывала под голову специальную подушку, — и всячески оберегала ее здоровье, не пренебрегая ни одной мелочью и особенно заботясь о том, что ест ее подопечная. Все терпеливо ждали родов, но вот О-Аки заболела. Десять дней она страдала от болей во всем теле, а на десятый день дыхание ее прервалось, будто она уснула. Обо всех этих событиях пошла дурная молва, и родители, уже не столько горюющие, сколько удрученные пересудами, упали на тело дочери и хотели покончить с собой, но их удержали и принялись на все лады убеждать, чтобы они оставили мысль о смерти. Не прошло и тридцати пяти дней, как соседи стали твердить, что пора, мол, выдать замуж четвертую дочь, О-Фую.