Избранное - Ихара Сайкаку

Только он ушел, Когин прошептала отцу:

— У монаха в свертке я видела кожаный мешок, туго набитый золотыми монетами. Убей монаха и возьми деньги. Он был один, и никто об этом не узнает.

Этот шепот пробудил в отце жадность. Схватив тесак, которым рубят деревья, и копье, постоянно лежавшее у его изголовья, он бросился в погоню. Да, видно, эта девочка, которой было всего лишь девять лет, от рождения была злодейкой. А самое удивительное, что она, выросшая в горной глуши Кумано, где люди думают, что сушеный окунь растет на деревьях, и не знают, для чего служит зонтик, все же сумела распознать золотые монеты.

А монах-странник в ту ночь восемнадцатого дня десятой луны шел по широкому полю. Луна еще не взошла. Подоткнув полы одежды, он брел наугад, раздвигая увядшие травы. На боковой тропинке послышались ему чьи-то шаги. Не успел монах остановиться, как громадного роста мужчина выхватил из чехла копье и набросился на него. Монах кинулся бежать, но, оглянувшись, узнал хозяина дома, в котором совсем недавно его так радушно приняли.

— Я отшельник, и денег мне не жаль. Но почему ты хочешь убить меня? Забери деньги, они мне не дороже жизни! — Странник бросил в его сторону кошелек со ста золотыми монетами. Кандаю тут же подобрал деньги.

— Считай, что твои деньги тебя и погубили! — воскликнул он и одним махом вонзил копье монаху в бок.

— Негодяй, гнев мой тебя настигнет, и очень скоро! О, как обидно! — простонал монах. Вскоре дыхание его прервалось, и он упал на краю болота. Кандаю прикончил его, бросил труп в воду под водоросли и тайком вернулся домой. Никто в мире не ведал о его злодеянии.

Дом Кандаю стал процветать. Он завел собственных быков, купил землю. Хлопок цвел, рис приносил осенью урожай. Жилось семье привольно. Пришла четырнадцатая весна Когин. Лицо у нее и от природы-то было нежно-розовое, как цветы сакуры, да к тому же она еще и румянилась и белилась, так что в глухой горной деревне она особенно бросалась в глаза. И многие тайно по ней вздыхали, но Когин, гордясь своей красотой, придирчиво перебирала женихов. Так и не выбрав себе мужа, она пустилась в разгул, о ней пошла дурная слава. Родители пытались образумить Когин, но она и слушать не хотела их увещеваний. «Все наше богатство появилось благодаря моей смекалке!» — всякий раз говорила она, намекая на то, что случилось в прошлом, и хоть была она им родной дочкой, но родители ничего не могли с ней поделать.

Однажды Когин сама присмотрела себе мужчину и решила выйти за него замуж. Родители дали согласие, понимая, что лучше ей не перечить. Жениха пригласили в дом и обо всем договорились. Родители возрадовались, что у них будет хороший зять, честный человек. Но когда уже выпили сакэ, чтобы отметить заключение брачного союза, Когин вдруг увидела около уха жениха едва заметный шрам, оставшийся от нарыва. В ней тут же родилось отвращение к нему, и она убежала к тетке, жившей в Вакаяма. Тетка тоже не могла держать Когин у себя в доме и устроила ее служанкой в один из знатных самурайских домов. Там Когин, повинуясь своему распутному нраву, стала заигрывать с хозяином дома, не стыдясь госпожи, и в конце концов прибрала его к рукам. Госпожа, происходившая из благородного самурайского рода, в первое время делала вид, будто ничего не замечает, памятуя к тому же, что подобное случается в жизни. Но Когин становилась все более дерзкой и не прекращала связи с господином. Все в доме пошло вверх дном. «Как бы люди не прослышали об этом!..» — тревожилась госпожа. Супруги не отдалились друг от друга душой, и однажды ночью госпожа открыла сердце своему мужу. Тот уразумел, что поступал не по чести, решил отныне держаться достойно и разом порвал свою связь с Когин. С той поры Когин возненавидела госпожу. Как-то раз, улучив момент, когда господин находился на службе, она подкралась к изголовью спавшей госпожи, схватила ее кинжал и одним махом вонзила ей в грудь, около сердца. Пораженная госпожа вскочила. «Негодяйка! Не уйдешь!» — воскликнула она, выхватила из ножен длинный меч и погналась за ней в сад, но, видно, Когин устроила там для себя лазейку — ее и след простыл. Разгневанная госпожа металась из стороны в сторону, но рана была глубока, и силы ее оставляли.

— Убейте негодяйку Когин! — слабо воскликнула она несколько раз, и тут душа ее отлетела. Служанки, спавшие в соседнем покое, пробудились, когда все уже было кончено. Они проливали горючие слезы, но разве запоздалыми слезами поможешь горю? Послали погоню, однако Когин сумела отличнейшим образом скрыться.

Тут был отдан приказ: «Пока Когин не объявится, заключить ее родителей в темницу!»

Родителям Когин пришлось изведать все тяготы темницы. Власти порешили, что им надлежит оставаться узниками до той поры, пока дочь не отыщется. Однако никто не мог дознаться, в каком направлении она скрылась, и вскоре огласили, что восемнадцатого дня десятой луны родителей казнят. Чиновник, ведавший этим делом, пожалел стариков.

— Раз случилось все это из-за вашей непочтительной дочери, укрепитесь духом и помолитесь о загробной жизни.

И целый вечер он угощал их вином, на память об этом мире. Старик отец Когин пришел в веселое расположение духа и, казалось, нисколько не унывал.

— Другие, даже по-настоящему виновные, обычно горюют и убиваются в ожидании казни и никогда не думают о преступлении, которое свершили, — сказал чиновник. — Ты же, не сотворивший никаких злодеяний, должен быть казнен из-за дочери, и при этом ничуть не горюешь… Отчего это?

И тогда отец Когин поведал без утайки повесть о расплате за содеянное им — о том, как он убил монаха.

— Как раз завтра, месяц в месяц, день в день, исполнится семь лет, как я совершил это преступление. Так уж видно, мне суждено! — сказал он и, казалось, уже собрался с духом. Хотя он был злодеем, но теперь из-за его чистосердечия все жалели его.

Наказание за грех было неминуемо, и родителям Когин наутро отрубили головы. Дочь, прослышав о случившемся, тоже явилась с повинной, и ее предали казни. Когин знала, что, где бы она ни пряталась, ее рано или поздно нашли бы, но все равно скрывалась. «А ведь приди она вовремя, жизнь ее родителей была бы спасена, — говорили люди. — Вот уж поистине злодейка, каких свет не видал!» И все, как один, ее ненавидели.

Гибель в неведомой стране,

или Рыбак из провинции Исэ, унесенный волнами

И в сутрах говорится: «Жизнь человеческая подобна пузырькам пены на воде». Волны движимы ветром, а сердце человеческое сбивают с толку дурные друзья-приятели.

В большой гавани Тоба, в провинции Исэ, жил один небогатый кузнец по имени Тонай, ковавший крючки для рыбаков. У него был единственный сын по имени Тоскэ, отец обучил его тому же ремеслу, и сын стал ему опорой в старости. Уж так заведено в нашем бренном мире — родители о детях пекутся, а дети выполняют свой долг, почитая родителей.

На том же побережье проживал тогда человек по имени Камбэя, совсем недавно разбогатевший. Он построил большой корабль под названием «Счастье» и вел крупную торговлю с Эдо. На корабле этом служило множество молодых людей. Тоскэ, завидуя им, решил оставить прежнее ремесло и наняться на корабль. Родители сильно опечалились.

— Заработок добывают самыми разными путями, но нет опаснее ремесла, чем плавать по бескрайним морским просторам, ведь жизнь у тебя одна, а ты подвергаешь ее опасности; оставь это намерение, — всячески увещевали они сына, но Тоскэ не слушал. Провожая сына в путь, они оплакивали его, как покойника, и слезы их разливались, как море, расстилавшееся перед глазами, но Тоскэ не был тронут горем родителей.

— Хочу посмотреть Восточные провинции, уж отпустите меня одни разок, — сказал он и с этими словами уехал.

И ветреными вечерами, и в дождливые утра родители тревожились о сыне, всем богам моленья возносили, всем буддам на поклонение ходили. Позабыв о собственной загробной жизни, они молились теперь лишь о благополучии сына здесь, на земле, в этой жизни, и просили только, чтоб он избежал опасностей.

И вот на следующий год корабль благополучно возвратился в гавань Тоба вместе с весенним ветерком. На радостях, что вновь увидели сына, родители устроили праздничный пир. Тоскэ, сидя на пиру, клялся на все лады:

— Больше я никогда не буду плавать на корабле, потому что это неугодно моим родителям.

Но хоть на словах он успокаивал стариков, в глубине души и не думал отказываться от путешествий.

Стремиться к наживе свойственно человеку, но на сей раз безрассудными помыслами Тоскэ двигала страсть. Во время первого плавания в Эдо корабль останавливался в гавани Симода в Идзу. Там Тоскэ вступил в связь с одной женщиной из веселого квартала, и вот из-за этого он бросил родной дом, даже ни с кем не попрощался и, воспользовавшись тем, что нашлось судно, отплывавшее в Восточные провинции, уехал туда.