Визит Джалиты - Марк Азов

- Я не обижалась, - успокаивала его Мария Станиславовна, - знала, что вы не можете сюда приезжать. Вам вовсе незачем пятнать свой белый мундир предосудительными связями.

- Не понял... Что вы называете "предосудительными связями"? Я никогда не скрывал, что обязан жизнью вашему папе: сам был вот таким же тщедушным мальчиком в белой панамке, как эти зеленые гороховые стрючки, что и сейчас слоняются по двору санатория.

- Значит, вы не знаете, что я на подозрении у контрразведки?

- Вы? Эти становится интересным! - Дубцов поплотнее устроился в кресле. Рассказывайте, Маша, что здесь произошло?

- Ротмистр Гуров потребовал истории болезни. Ему надо было знать, кто чей ребенок и при какой власти поступил. Я отказала: для меня нет детей красных или белых - только больные и здоровые.

- Вы правы. Мы с детьми не воюем.

- Гуров сказал то же самое: "Мы с детьми не воюем". Но если придут красные, - сказал он, - они мигом выявят детей офицеров, дворян и в лучшем случае выгонят из санатория, а в худшем - будут ловить на этот крючок их родителей, чтобы расправиться с ними, как с врагами Советской власти.

- И вы показали ему истории болезни.

- Нет. Я не верю Гурову. Большевики, при том, что они забрали у папы санаторий, кормили детей, снабжали медикаментами, бельем. Они последнее отдавали. Чего никак нельзя сказать о вашей власти. Вы даже, уходя, увозите все с собой. Мимо наших ворот день и ночь возят в порт продовольствие. Вы обрекаете нас на голод, милый благородный старший лейтенант.

Дубцов улыбнулся.

- Вы так и сказали Гурову?

- Кроме последних слов. Вот уж кого не назовешь благородным. В городе рассказывают такие ужасы о зверствах контрразведки... Вы слышали о рифах?

На этот вопрос Вильям Владимирович предпочел не отвечать.

- Я вас внимательно слушаю, - сказал он вместо этого.

- Ну вот... Гуров меня выслушал и сказал: "Вы большевичка и выполняете декреты Совнаркома".

- Только и всего?

- Не смейтесь. Это действительно так: Советы объявили все курорты народным достоянием и подчинили Отделу лечебных местностей комиссариата здравоохранения. В девятнадцатом году, при красных, мы с папой из хозяев курорта превратились в служащих. Нам прислали детей из неимущих классов. Из них тоже кое-кого не успели забрать родители. И возможно, эти родители комиссары, но я не намерена выдавать их Гурову.

- Значит, Гуров ушел несолоно хлебавши?

- Плохо вы знаете Гурова.

- Возможно, с вашей помощью узнаю получше.

- Он действительно ушел, а назавтра прислал своего помощника... однорукого... с целой командой каких-то людей в штатском, военном и полувоенном. Они переселили меня с детьми на пустующую дачу с пауками, где мы провели две ночи, пока они устраивали здесь обыск.

- И все-таки изъяли истории болезни.

- Они к ним даже не прикоснулись. Они вообще искали не в доме.

- А где же?

- В погребах. Прежний владелец имения вырыл под домом большие винные погреба. Но папа купил только половину имения, вторую часть приобрел капитан, муж мадам, и погреба ее собственность. Вход в них со стороны пансиона.

Дубцов встал, прошелся по веранде:

- Вы не хотели бы, Маша, прокатиться на авто?

- Покатайте ребят.

- Все не поместятся. А выбирать?.. Вы же сами говорите - они все равны.

- Хорошо. Только до моря.

Дети смотрели с завистью, как Мария Станиславовна усаживается в автомобиль. Некоторые из них еще ни разу в жизни не катались "на моторе".

Автомобиль остановился возле каменной лестницы, которая вела к пляжу.

Выйдя из машины, Мария Станиславовна вместе с Дубцовым спустилась к морю.

Здесь Дубцов заговорил откровенно: I

- Я не хотел бы, чтобы вы меня путали с Гуровым, Машенька! Мы с ним занимаемся одним и тем же делом, но мы разные люди, и не исключено, что между нами проходит линия фронта.

- Как это понять?

- Достаточно, если вы поймете: Гурову безразлично, как вы к нему относитесь, а мне - нет.

- Это не помешает вам уехать вместе с Гуровым.

На это Дубцов ничего не сказал, но Мария решила добиться ответа.

- Когда вы уезжаете, Виля, завтра, послезавтра?

- Никто не знает, что будет завтра. Пока идет война, я буду выполнять свой долг.

- Это не ответ, а отговорка. Вместо правды - красивое слово. "Долг". Папа всегда морщился от подобных выражений: "врачебный долг" и все такое прочее. "В слове "долг" есть что-то принудительное, - так он говорил. - Я лечу, потому что люблю лечить людей". Но вы же не любите убивать людей. Я знаю, не любите. Вас просто втянуло в этот кровавый водоворот. Вот именно втянуло какой-то безличной силой. Знаете, как солдаты в госпиталях говорят... Мне ведь пришлось поработать в госпитале... Они не говорят, кто их ранил. Они говорят: "ранило". Вот и вас ранило - а говорите "долг".

Они дошли до валуна-"бегемота".

- А вот и "бегемот"! - обрадовался Дубцов. - По-моему, я первый когда-то заметил, что этот камень похож на бегемота.

- Почему вы все время переводите разговор?

- Потому что это все политика, а вы, сколько я вас помню, всегда смотрели в себя: вокруг война, революция, но вам был интересен только свой внутренний мир.

- А вы уверены, что это так называется, - спросила она, - "внутренний мир"? Может, это была "внутренняя война"? Революция - в душе девочки! А вот вы как раз были пришельцем из того... внешнего мира. Каждый раз, когда вы по старой памяти нас навещали, я видела на вас не только новые звездочки или шевроны, но какое-то отражение того, что происходит там. Правда, только отражение. Это отражение меня обмануло.

- Насколько помню, я вам никогда не лгал.

- Отражение лгало. Не знаю, как это объяснить... Помните, у нас в гостиной висела картина. Морская баталия. Ночью в неподвижной воде отражаются горящие фрегаты. Тихо. Таинственно. Как свечи, тонущие в черноте рояля. Но ведь на фрегатах горели люди. Живьем! А я любовалась. Пока эти ваши войны и революции не ворвались сюда сами, без вас, без белого кителя и золотых вензелей. С гнойными ранами, газовой гангреной, тифозной горячкой и голодной пеллагрой, пожирающей истощенных детей...

Дубцов молча поглаживал серо-зеленый бок "бегемота".

- А знаете, - сказала Мария, - здесь нашелся один человек, который предложил мне сбежать от всего этого на коралловые острова. Он даже показывал картинку: зеркальная лагуна, белая яхта...

- Вот кто действительно лгал, как его картинка!

- А вы? Почему вы, Виля, не предлагаете мне помощь? Уж для вас-то найдется место на пароходе. Почему вы не берете меня с собой?

Наконец-то Мария поставила свой вопрос прямо, без обиняков. Дубцов не мог не ответить, но он не спешил отвечать. Некоторое время они с Марией шли молча вдоль полосы прибоя по космам гниющих водорослей. Волна беспрерывно перекатывала гальку пляжа.

- Никуда вы не уедете, - сказал Дубцов. - Я вырос в вашем доме, уж я-то знаю, если к вам забредала кошка или приблудная грязная собачонка, она меняла все планы семьи: откладывались выезды, переезды... А тем более - больные дети. Вон вы даже на автомобиле не хотели ехать без них.

Она посмотрела на него потемневшими от слез глазами:

- И сейчас не поеду на вашем автомобиле. Мы с вами прощаемся... навсегда.

И пошла вдоль моря по космам гниющих водорослей обратно в санаторий пешком.

Дубцов догонять не стал. Он посмотрел на часы и поспешил к машине.

Подъезжая к городку, он еще издали заметил над особняком, где размещалась контрразведка, столб дыма.

"Свершилось", - подумал Дубцов и прибавил скорость. Действительно, солдаты выносили из дверей особняка папки с делами и жгли их во дворе.

Гуров в своем кабинете тоже поспешно перебирал бумаги: одни совал в портфель, другие швырял в камин, в котором тоже пылал огонь.

- Красные полностью овладели перешейками, - сообщил он Дубцову, - взяли Перекоп, Чонгар, прорвали Ющуньские позиции и наступают на Джанкой. Врангель подписал приказ отходить к портам Крыма.

ПАРОХОДЫ НАДО ВЕРНУТЬ

У ворот Феодосийского порта казачья цепь сдерживала толпу беженцев. Некоторые из них уже давно ждали погрузки и сидели на чемоданах, баулах, тюках с подушками. Закусывали разными припасами из кошелок с торчащими бутылями молока.

Какие-то господа наседали на казачьего офицера, который дежурил у пулемета, повернутого рыльцем к толпе.

- Почему вы не берете людей?

- Неслыханно! Люди ночуют на пристани.

- Чего вы ждете? Большевиков?!

Офицер с трудом их перекрикивал:

- Господа! Все уедут, господа! Но сперва - грузы.

Решетчатая ограда порта сменялась красной кирпичной стеной, над которой торчали ржавые железные буквы вывески: "Слесарные мастерские Феодосийского порта".

Внутри царило запустение, с балок потолка свешивались закопченные бороды паутины.

Один слесарь лениво водил рашпилем, извлекая из железа звук, от которого болят зубы. У других станков и верстаков никого не было: обед. Четверо сидели в закутке среди железного хлама, уминали из одного чугунка толченую картошку.