Итальянцы - Джон Хупер

Можно утверждать, что в этом отношении итальянские журналисты на годы опередили революцию в медийной практике, произошедшую благодаря Интернету. Итальянские газетчики не взяли на себя роль информационных арбитров – «контролирующих церберов» (на нашем жаргоне) в такой степени, как их коллеги в большей части мира. Но проблема в том, что такой подход позволяет политикам и другим людям – особенно из правящих кругов – выходить сухими из воды, бесконтрольно распространяя ложь, и вопиющую, и замаскированную.

Примером последней может служить ситуация, сложившаяся в 1990-х годах вокруг «высылки» нелегальных иммигрантов. По мере того как африканцы, азиаты и латиноамериканцы начали проникать в Южную Европу, итальянские правительства одно за другим отзывались на общественное беспокойство статистикой, показывающей, что в последний месяц – или год, неважно – столько-то тысяч незаконных иммигрантов были пойманы и выдворены. Время шло, темнокожих и смуглых лиц в автобусах и метро становилось все больше с каждым днем, и люди начали подозревать, что им рассказывают не всю правду. И все же только к концу десятилетия СМИ объяснили, что именно подразумевалось под «выдворением». Оказывается, после обнаружения нелегальным иммигрантам выписывали ордер на выдворение, затем их отпускали. Это означало, что если бы их поймали, они могли бы снова оказаться в тюрьме. Однако в ином случае они могли либо дождаться иммиграционной амнистии, из тех, что несколько раз объявляли в Италии, либо переехать в другую страну ЕС, где их правовой статус был менее определенным.

За всем этим стояло то, что итальянские политики, как и их коллеги в остальной Европе, понимали, что их стране нужны иммигранты. Неофициально они бы это признали. Из-за крайне низкой рождаемости в Италии она должна принимать людей извне, чтобы экономика могла расти и чтобы ее благосостояние – и в особенности пенсионная система – могли оставаться устойчивыми. Но итальянские политики также знали, что иммиграция – и особенно нелегальная – щепетильный вопрос для избирателей. «Выдворения» на бумаге оказались замечательным выходом. Как однажды сказал Романо Проди, лишь чуть-чуть преувеличив: «В итальянском политическом споре трудно разглядеть реальную проблему, о которой никогда не говорят, за фиктивной проблемой, с которой яростно борются»[19].

В 2011 году, когда Италия оказалась на грани катастрофы из-за долгового кризиса еврозоны, бывший редактор The Economist Билл Эммотт написал статью для La Stampa, изумляясь количеству мифов на тему экономики – области, где, как он сказал, реальное состояние дел, казалось бы, легко проверить. Не только политики распространяли эти мифы – в большинстве своем успокоительные, – но и выдающиеся финансисты, представители бизнеса и правительственные чиновники. Например, с уверенностью заявлялось, что Италия – второй по величине экспортер в ЕС (хотя на деле она упала до пятого места), что итальянцы имеют самые значительные сбережения в Европе (а в действительности они были уже позади немцев и французов) и – самое пагубное – что спад на юге сводит на нет рост в остальной части страны. В действительности суммарные достижения Меццоджорно за предыдущие 10 лет были выше, чем в центре и на севере.

Еще более опасный миф, который в то время никто не поставил под сомнение, гласил, что огромные долги Италии, которые уже достигали 120 % ВВП, не должны касаться никого, кроме итальянцев, потому что они держат почти все, за исключением очень малого процента, государственные облигации, то есть долговые обязательства собственного правительства. Но это было совсем уж неправдой. На деле около половины итальянского государственного долга находилось в руках иностранцев. И велика была вероятность того, что шаткие финансы их государства вызовут общеевропейский, если не всемирный экономический кризис. Тем не менее итальянцам об этом предпочитали не рассказывать.

Любой, кто прослушал целиком хоть одно судебное разбирательство в Италии, знает, что того же принципа – вежливо избегать противоречий – придерживаются даже в суде. Одним из самых сенсационных разбирательств в итальянской судебной истории было дело, в котором американская студентка Аманда Нокс и ее итальянский дружок Рафаэль Соллесито обвинялись в убийстве соседки Нокс по квартире, британки Мередит Керчер. Оба были приговорены к длительному заключению. В ходе судебного разбирательства обвинение утверждало, что жертва была убита в процессе извращенной сексуальной игры, жестокость которой привела к трагическому финалу. Однако между судом и апелляцией назначенные судом эксперты разнесли в пух и прах судебно-медицинские доказательства, представленные обвинением, так что к моменту возвращения дела в суд в центре разбирательства были не только два молодых человека, подавших апелляцию, но и итальянские методы расследования и обвинения по серьезным преступлениям.

Вокруг этого дела поднялась такая шумиха, что к моменту оглашения окончательного судебного решения внимание всего мира – без преувеличения – было приковано к расписанному фресками залу суда в Перудже, где разбирали апелляцию. Поэтому тем более удивительно, что судья, слушая заключительное выступление прокурора, даже не попытался прервать его, когда он назвал фактически установленными обвинения, которые были полностью опровергнуты в предыдущих слушаниях. Каждый из юристов имел собственную verità. И это вполне справедливо – дать им озвучить их. Каким же образом судебные асессоры, сидевшие рядом с профессиональными судьями, должны были докопаться до истины, остается загадкой. Когда процесс завершился, главный судья дал интервью, в котором сказал, что его задача была так или иначе невыполнима.

«Наш оправдательный приговор – результат правды, созданной в процессе судебного разбирательства, – сказал он. – Настоящая правда останется неизвестна и даже может оказаться иной». Льюис Кэрролл не сказал бы лучше[20].

Мне иногда кажется, что последняя часть этого комментария – «Настоящая правда останется неизвестна и даже может оказаться иной» – заслуживает того, чтобы быть высеченной в мраморе на монументе, который можно было бы воздвигнуть в центре Рима. Снова и снова поворотные моменты новейшей итальянской истории оказываются окутаны плотным туманом нестыковок и противоречий, когда различные деятели высказывают собственные verità. Начать можно с судьбы фашистского диктатора Бенито Муссолини.

Утром 27 апреля 1945 года в Донго, на берегу озера Комо, партизанский командир Урбано Лаццаро проверял грузовики, вывозившие немецкие войска из Италии, и в кузове одного из них обнаружил Муссолини. Диктатор сидел, надев очки, закутавшись в шинель, шлем был низко надвинут на лоб. Через два дня, когда рассвет озарил Милан, перед ранними прохожими на Пьяццале Лорето предстало ужасное зрелище: вниз головой на мясницких крючьях висели тела диктатора, его любовницы Клары Петаччи и трех высокопоставленных фашистских деятелей. Но что именно произошло в 48 часов, разделявших эти два события, вероятно, так и останется неизвестным.

По официальной версии, решение казнить Муссолини было принято на собрании партизанских руководителей. Задание убить его дали Вальтеру Аудизио, командиру коммунистов, которого называли Полковник Валерио. Но в книжке, написанной им в 1962 году, Лаццаро сказал, что человек, которого он видел и которого называли Полковником Валерио, был не Аудизио, а Луиджи Лонго, высокопоставленный деятель Итальянской коммунистической партии, который два года спустя возглавил ее. Подразумевалось, что участие Лонго было скрыто для того, чтобы смыть кровь с рук человека, которому предназначался столь высокий пост. Между тем Аудизио, который первоначально сказал, что Лаццаро присутствовал при казни, в своих воспоминаниях, опубликованных 30 лет спустя, назвал другого человека.

Официально Муссолини и Петаччи погибли у ворот виллы, выходящей на озеро Комо, вечером следующего дня после их поимки. Но в 1995 году Лаццаро все еще больше усложнил, заявив, что они были убиты раньше, когда Петаччи попыталась выхватить оружие у одного из партизан, конвоировавших их в Милан для запланированной публичной казни.

Примерно в то же время появилась еще одна версия. Она возникла благодаря вышедшему на пенсию руководителю компании Fiat Бруно Лонати, который был партизаном-коммунистом. Лонати сказал, что это он убил Муссолини по приказу британского секретного агента и что казнь произошла еще раньше, в 11 утра того же дня. В 2005 году государственная телевизионная компания RAI показала документальный фильм, содержавший новые доказательства в поддержку версии Лонати. Согласно фильму задачей британского агента было убедиться, что Муссолини убит, и завладеть компрометирующими письмами, написанными ему Уинстоном Черчиллем. Утверждалось, что британский премьер-министр военного времени тайно обсуждал с Муссолини возможность сепаратного мира – что было прямым нарушением его соглашений с президентом США, Франклином Рузвельтом, о том, что они не сложат оружие, пока не обеспечат безоговорочную капитуляцию всех сил гитлеровской коалиции.