Затея - Александр Зиновьев

Но в глубине душонки Спири копошилась мыслишка, которую он боялся сформулировать даже самому себе. И мыслишка эта заключалась в том, что марксизм — это трепотня и пустозвонство. Эту мыслишку он почерпнул еще в студенческие годы от Основателя и убедился в ее справедливости, с большой неохотой полистав марксистские первоисточники и нынешние учебники и сдав все экзамены на пятерки без всякого усилия, даже не понимая смысла той околесицы, которую он порол на этих экзаменах. О семинарах и вспоминать не стоит. Сплошное водолейство и демагогия. Правда, сам Основатель отыскивал в марксизме какие-то глубины и тонкости. Но это, надо думать, нужно было ему, чтобы получить диплом с отличием и рекомендацию в аспирантуру. Но если марксизм на самом деле есть то, что о нем в глубине души думает Спиридонов, то Основатель — плохо, а Последователь — хорошо. Зотов поддержит Последователя, это решено!

Но Последователь создает организацию, а Основатель ему мешает в этом! Ну и задачка! Что лучше: организация, занимающаяся темными делишками, прикрываясь пустой болтовней о науке, или разрозненные энтузиасты, думающие о нашей жизни без всякого марксистского демагогического камуфляжа? Без фактических данных, без публикации результатов и т. д. много не надумаешь. Да и много ли таких одиночек найдется? Хотя тут один думатель вроде Основателя может наворочать столько, что потом все ЦК и ОГБ не расхлебают годами. Организация — сборища, разговорчики, сборнички статеек, бюллетенчики. Рано или поздно это приведет к листовочкам и к кое-чему похуже. Но одиночек не уконтролируешь. Поди узнай, о чем он думает ночью в кровати? А в организации свои люди. Зотов толковый парень. Надо, чтобы он сосредоточил в своих руках всю документацию группы. Подмышкина… Эту пока не будем трогать. Пусть втянется, подымется. Потом она пригодится на более серьезном уровне.

Подготовив материалы по группе Основателя — Последователя и изложив свои соображения, Спиридонов направился на доклад к начальнику Отдела. Любопытно все-таки, думал он, идя по бесконечному коридору Управления, как изменилось время. Во времена Сталина никому и в голову не пришла бы сама идея такой группки, а любой намек на нее — расстрел. Десять лет назад за такую группу руководителей посадили бы, а остальных раздолбали бы местными средствами так, что они никогда уже не поднялись бы. А теперь?! Ведь половина группы — члены партии, а остальные комсомольцы!! Что происходит?!

Таким и будь ты на века,Занудный, серый день работы.День раздраженья и зевоты.День ожидания звонка.С торчаньем в тесном коридоре,С куреньем в заданных местах,С пошлейшей шуткой на устах,С суждением о всяком вздоре.С решением пустых задач,К начальству трепетным походом,С общением со всяким сбродом, —День без беды и без удач.

Последователь и Зотов (правая рука Последователя) решили использовать день рождения Основателя в качестве удобного средства превращения кружка (или семинара) в организованную группу. Празднество решили устроить на квартире Последователя (у Основателя никакой квартиры не было, он снимал комнатушки подешевле). Хлопоты по собиранию средств возложили на Никиту Садова, студента психологического факультета, чудовищно талантливого (по мнению Последователя) ученого, а по организации стола — на Наташу, Нелю и ужасно некрасивую старую бабу по имени Татьяна, официальную любовницу Зотова, игравшую в зародившемся движении вторую (после Нели) скрипку, обладательницу трех старых номеров «Плейбоя» со статьями о новых формах секса и с фотографиями оного. По замыслу Последователя, идейное единство участников кружка должно быть усилено единством эмоциональным. На празднество пришло большое количество народа. Основателю подарили портфель. После третьей рюмки позабыли о том, куда и зачем пришли. Распались на группки, пили локальные тосты, болтали всякую ерунду.

— Почему, вы спрашиваете, я возлюбил проходные дворы, — говорил в одной группе странного вида молодой человек, которого никто не знал. — Встретил я однажды прекрасную деву. Встретил, посмотрел на ее чистый лик и ясные очи. И понял, что готов для нее на все. И она поняла, что я готов для нее на все. Что ж, говорит она, раз такое дело, закрутим любовь. Идет, говорю я. Выскребаю все, что было во мне, захожу в гастроном, беру поллитровку, банку консервов «Мелкий частик в томате» и двести граммов конфет «Чио-Чио-сан». Ничего другого в гастрономе не было. Да и денег больше не осталось. Пришлось к ее дому пешком топать. Пришли, вошли во двор. Забрала она у меня выпивку и закуску. Подожди, говорит, здесь. Надо проверить насчет родителей. И ушла. Я жду, предвкушая удовольствие. Жду десять минут. Жду полчаса. Жду час. И в конце часа замечаю, что двор — проходной. С тех пор меня неудержимо тянет в проходные дворы. Все еще надеюсь, вдруг она выйдет и скажет: заходи!

— Согласно смыслу самих понятий, — говорил в другой группе лысеющий аспирант-математик, — можно любить или ненавидеть другой народ, но не свой. К своему народу можно испытывать только чувство принадлежности, которое весьма многообразно и изменчиво. Иногда оно бывает похоже на любовь, иногда — на ненависть, но никогда оно не есть ни любовь, ни ненависть. Призывы нашей пропаганды любить свой народ нелепы, если они направлены на представителей этого народа. Сами эти лозунги свидетельствуют о том, что выдвигающие их в глубине подсознания отделяют себя от народа и противопоставляют себя ему как нечто стоящее над народом. Лозунг любви к своему народу по сути есть выражение презрения к упомянутому народу. Наша пропаганда и идеология просто безграмотны с точки зрения психоанализа и социальной психологии.

— Вы упускаете из виду религиозный аспект, — возразила Неля. — Лозунг любви к народу в качестве постулата религии…

— Он не изменится оттого, что переходит из идеологии в религию, — оборвал ее Математик. — Постулатом религии является любовь к ближнему, а не к народу.

— В журнале «Наука сегодня» сообщили, что в Америке вывели лошадок высотой пятьдесят сантиметров, — сказала Татьяна.

— Мы их все равно заткнем за пояс, — сказал Основатель, кочевавший от одной группы к другой. — Во-первых, мы выведем клопов и тараканов длиной в метр, и они будут подчищать наши помойки. Так что отпадет надобность в мусороуборочных машинах. Во-вторых, мы выведем баб трехметрового роста. Зачем? Ямы копать, шпалы укладывать, с авоськами по магазинам бегать, пьяных мужей на себе домой волочь. Очень удобно будет.

— Лучше бы вывели мужиков с членом в пятьдесят сантиметров, — сказала Татьяна.

— Молоток, Татьяна, — сказал Последователь, утирая выступившие от смеха слезы. — Предлагаю тост: за женщин!!

— Существующий у нас социальный строй, — сказал парень, окончивший физический факультет и до сих пор не устроившийся на работу (его почему-то звали Придурком), — никакой не социализм, а лишь государственный капитализм.

— Государственный капитализм, — сказал на это Основатель, — есть такой же нонсенс, как выбор из одного предмета. Государство может выступать в качестве капиталиста, но лишь наряду с другими капиталистами в реальном капиталистическом обществе. Если же государство монополизирует все средства, все предприятия, тем самым капиталистический строй ликвидируется вообще. Понятие собственности в таком обществе теряет смысл. У нас много общего с капиталистическими странами. Но из этого никак не следует, что у нас тот же капитализм, только с одним капиталистом вместо многих. Государственный капитализм есть лишь произвольная абстракция, к тому же — ложная в силу логической противоречивости. Конечно, можно рассматривать наше общество в его чертах, общих с капиталистическими, но мы тем самым заранее обрекаем себя на бесплодие в его понимании. Ибо понять сложное социальное целое — значит понять его внутреннее строение, законы, тенденции, имеющие силу независимо от его сравнения с другими обществами. Меня поражает во всех наших разговорах то, что совершенно не принимаются во внимание правила социального мышления, получившие такое сильное развитие в прошлом веке. Теперь их вытеснили правила мышления, уместные в современном естествознании, но малопригодные для понимания общественных явлений.

— А разве в вашей жизни не было случаев, за которые вам мучительно стыдно до сих пор? — говорил кто-то на другом конце стола. — Лично у меня были. И они гнетут меня до сих пор. К сожалению, мы раскаиваемся тогда, когда уже бывает поздно и ничего уже не исправишь. Правда, мы еще сохраняем способность раскаиваться. В конце войны нам было приказано бомбить мирное население. Женщины, старики, дети. Конечно, мы выполняли приказ. Но я испытывал от этого удовольствие! И я получил за это более высокую награду, чем за настоящие бои! И не испытал от этого угрызений совести. Знаете, мы расстреливали беженцев из пулеметов с бреющего полета. Было очень смешно смотреть, как они бегали по полю и падали. А сами мы были в полной безопасности. Никаких истребителей и зениток. Мне сейчас страшно вспомнить, что я испытывал не просто удовольствие, а сладострастное наслаждение. И после этого мы еще удивляемся, узнавая о мерзких поступках Сталина!