Закон и Евангелие по учению Господа в Евангелии Матфея гл. V, ст. 13-48 - Сергей Зарин

Аще же око твое десное соблажняет тя, изми с и верзи от себе: уне бо ти есть, да погибнет един, от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну (огненную): и аще десная твоя рука соблажняет тя, усецы ю и верзи от себе: уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет въ геенну.

Хотя требование ст. 29–30 по существу является следствием, выводом из предшествующего, как и в ст. 23, однако в настоящем случае оно присоединяется к предшествующему не при помощи οὖν, но через δέ. И это потому, что в 29–39 стихах разумеются другие по существу случаи, по сравнению с тем, что имеется в виду в ст. 28. А именно, если в ст. 28 предполагается, что человек, вследствие возникшей в его сердце греховной похоти, сознательно направляет свой взор на запрещенный заповедию Божией предмет — постороннюю женщину, — здесь берется тот случай, когда возбуждение ко греху исходит из «ока деснаго» и «руки десной», и притом такое возбуждение, коему противостоять человек не в силах. Последний момент несомненно оттеняется глаголом σκανδαλίζει, каковой — как в действительной, так и в страдательной форме — выражает хотя и не одинаково во всех случаях глубокое, однако всегда гибельное падение и низвержение человека из относительно нормального положения, в коем он доселе находилс[58]. Следовательно, здесь предполагается случай, когда уже не из порочного сердца, в коем грех одержал верх, возникает определенное воздействие и возбуждение ко греховному поступку, вовлекающее в процесс грехопадения телесные члены, например, глаз и руку, но когда, наоборот, от членов тела, например от правого глаза, распространяется на сердце и волю возбуждение ко греху, коего человек победить не в состоянии. Разумеется, «око» не само по себе может оказаться источником обольстительного возбуждения, но лишь — поскольку оно является органом восприятия возбуждающих похоть предметов и впечатлений. Указание на правый глаз (а также и на правую руку) как на один из органов, целого телесного организма, ясно свидетельствует, что здесь употребление примерный способ выражения общего, допускающего многоразличное применение, нравственного требования. Отсюда непосредственный смысл требования Господа, невидимому, таков: если человек своею телесною природою с такою силою влечется ко греху, что он не в состоянии сопротивляться искушению, то долженствовать или отсечь ту часть своего тела, от которой идет возбуждение, — пусть это будет даже самый ценный орган. В борьбе против греха и в стремлении к достижению блаженства Христова царствия ученик Христов не может остановиться пред такою жертвою, на какую решается всякий для сохранения своей телесной жизни, позволяя врачу ампутировать зараженный орган, пока он не заразил целого организма. Не ввиду строгости требования, ибо в другом случае Господь требует пожертвования кровными узами и самою телесною жизнью ради царства небесного (Матф. X:28–39), — разумеемые слова Господа искони возбуждают недоумение, а со стороны целесообразности применения самопожертвования в таком виде и с точки зрения соответствия их с духом и разумом всего учения Господа. И лишь в виде весьма редкого исключения встречалось и встречается буквальное исполнение слов Господа по отношению даже к тем телесным органам, кои являются специфическими в нарушении седьмой заповеди, ибо таковая ампутация, как показывает опыт, не только не уничтожает похоти, но и не доставляет человеку господства над нею. Человек имеет не только долг, но и возможность господствовать духом над плотью, ибо «дух бодр, плоть же немощна» (Мф. XXVI:41) Исходящем «злых помышлений», оскверняющих человека, является «сердце» человека (Мф. XV:19–20). Его «чистота» обеспечивает нормальное состояние и всей духовной жизни человека (VI, 21–23). И само тело предназначается к сохранению, отсечение или же вообще устранение какого-либо одного органа мыслится как исключение, по контракту с благосостоянием всего тела (ср. XVIII, 8–9). Особенное напряжение энергии, какое заповедуется в борьбе с искушающим злом (не только ἔξελε αὐτόν и ἔκκοψον αὐτήν, но καί βάλε ἀπὸ σοῦ в обоих случаях) указывает, что сила, с какою человек в этом случае борется, есть сила духовного характера. По выражению св. апостола Павла, это — «страсти греховныя, действующия в членах наших, чтобы приносить плод смерти» (Римл. VII:5); другими словами, это — иной закон, противоборствующей закону ума и делающий человека пленником закона греховного, находящегося в членах его» (ст. 23). В таком случае задачею христианина оказывается противостояние до крови в сражении против греха (Евр. XII:4), чтобы не жить по плоти; умерщвление силою духа дел плотских (Римл. VIII:13) или — выражаясь образно — умерщвление земных членов своих, злой похоти своей (Колос. III:6). Таков общий смысл изъясняемых слов Господ[59]. Теперь перейдем к более детальному уяснению ст. 29–30. Требование определенных действий, коим примерным способом, наглядно характеризуется безусловность христианской обязанности соблюдения себя от оскверняющих соблазнов, — выражено условно. При решении вопроса, может ли это обусловленное предположение осуществиться в живой действительности, — следует обратить внимание на то, что разумеемые здесь случаи характеризуются не как возможные в действительности (как в 23 ст. через ἐάν) или как такие кои осуществляются по временам (было бы ὅτаν), но что здесь, как и в параллельном месте XVIII, 8 след., употребляется εἰ σκανδαλιζει, — т. е. такая форма условного предложения, которая сама по себе может означать не только случай, осуществляющей в известной мере, но и случай, никогда не переходящий в действительность, а остающийся в области мыслимого предположения. На основании вышеизложенного учения Господа, естественнее всего предполагать, что здесь мы имеем такой нередко встречающийся случай употребления εἰ с изъявительным наклонением, который имеет ввиду утверждаемое другою стороною, но самим говорящим не признаваемое за действительное обстоятельство (ср. Мф. XII:26. 27; ХХVИИ, 40. 43 и др.). Если действительно, — как утверждают некоторые, желая ослабить строгость требования и оправдать плотоугодие, — твоя телесная природа вводит тебя в искушение и неудержимо влечет к рабству греху, то тебе не остается никакого другого средства спастись из такового рабства греху и от вечной погибели, как пожертвовать членом, который является для тебя непреодолимым препятствием к исполнению божественной вол[60]. Chr. A. Bugge относит 29 и 30 ст. к категории особого рода приточных изречений, которые называются «парадоксами». Bcе эти изречения являются вариациями великой основной темы христианства: человек в религиозном отношении абсолютно зависим от Бога, а в моральном несет пред Ним безусловные обязанности. Но эта мысль представлялась прямою противоположностью господствовавшей среди евреев в эпоху Иисуса Христа жизненной нормы-фарисейской. Ибо фарисейская самоправедность покоилась на той основной мысли, что человек имеет действительную возможность и способность сам собою, независимо от Бога, достигнуть в отношении к Нему моральной самостоятельности, что он — другими словами — имеет возможность предстать пред Богом со своими Mizwoth и требовать заслуженной награды. Такое представление, в свою очередь, связано с казуистическим расчленением обязанности на множество отдельных обязанностей. Полною противоположностью такому представлению является мысль об обязанности к Богу, как единой всеобъемлющей «виновности». Противоположность между этими двумя точками зрения есть противоположность между casus и principium. Соответственно этому, евангельские «парадоксы» представляют собою такие изречения, которые в своей тенденции антиказуистичны, по своей же форме, напротив, казуистичны. Цель их ближайшим образом отрицательная: произвести разрушение казуистики, но посредством вложения положительных принципов в эту самую форму. Это несоответствие, даже прямая противоположность, между формой и содержанием, должны были в душах слушателей, не утративших духовной восприимчивости, вызвать живой интерес и углубленное размышление, в каковом процессе принципиальное содержание, возвышенная идея, должно было выделиться из несоответствующей ему формы и, таким образом, получало способность поднимать человека из узко-практической сферы к возвышенно-идеальному настроению и воззрению. «Парадокс» сближается с «притчею»: чтобы получить истинный смысл, в обоих случаях необходимо перенесение (translatio), причем в «притче» это перенесение совершается из сферы образов в сферу действительных вещей, лиц и событий, в «парадоксе» из сферы жизненных правил — в сферу принципов. Обе формы имеют, следовательно, своею целью возвышение сознания человека из низшей сферы в высшую, и обе представляют собою непрямые формы научени[61]. Итак похотливое влечение к посторонней женщине, несдержанное метание на нее страстных взоров, по учению Христа Спасителя, является уже нарушением седьмой заповеди. Но недопустима разнузданность и в состоянии брачном, между тем как современные Господу иудеи не только позволяли себе произвольно нарушать святость брачных уз, но при этом не считали себя даже и виновными пред законом, истолковывая последний в том смысле, что мужчине принадлежит почти неограниченное право разводиться с женою и вступать в новый брак, лишь оформляя этот факт выдачею разводного документа (Sêpher k’rîtûm. Ср. Ис. L:1; Иерем. III:8[62]. Единственным ограничением являлось, в случае второго брака, запрещение бывшему мужу, отпустившему жену, снова возвращать ее в супружество, по смерти ее второго мужа или после вторичного развода, — по осквернении ее (μετὰ τὸ μιανθῆναι αὐτήν), яко гнусно есть (βδέλυγμά ἐοτιν) пред Господом Богом твоим (Второзак. XXIV:1–4). При этом в понятии «осквернения» и «гнусности» мыслился весьма рельефно момент чисто физического отвращения и брезгливости (Лев. ХVIIИ, 20; Числ. V:13 след.). Даже с точки зрения самого закона дозволение развода не было выражением изначальной воли Божией и не соответствовало идеальной сущности брачного установления (Мф. XIX:3–9. Ср. Быт. I:27; II, 24), а было лишь уступкой «жестокосердию» народа (XIX, 8). «Чтобы злобные иудеи по ненависти к женам не убивали их, закон дозволил желающему отпускать жену, т. е. разлучаться и отделяться от нее[63].