Путешествия за камнем - Александр Ферсман

Типичный ландшафт Южного Забайкалья.

Надо сказать, что эти объяснения меня не удовлетворили. Я прекрасно понимал, что нам достаточно сделать одну небольшую ошибку, — и весь, столь точно начерченный план окажется миражом. Я просил Лариона передать молодому буряту, что мы боимся заблудиться, что наши кони устали и мы просим его провести нас до начала той дороги, которая ведет на Ямаровку. Но бурят возражал. Он говорил, что через три дня будет молодая луна, что у него в дацане молодую луну будут встречать шествием в страшных масках, изгоняющих злых духов из человека, что он обязательно должен быть там и что он лучше еще раз повторит свой рассказ.

— Итак, слушайте, — говорил он, — вы спускаетесь с той горы, вот в эту падушку налево, там будет…

Но я не дал ему договорить — прервал его и просил Лариона уже более настойчиво сказать ему, что мы измучились, что мы не знаем здешних примет, что нам самим дороги не найти и что он должен ехать с нами. Ведь к вечеру он нас приведет к большой колесной дороге и мы сможем его отпустить.

Бурят не соглашался; он долго рассказывал казаку о тех торжествах первой осенней луны, которые ждут его в Гусиноозерском дацане. Он говорил о том, что не может потерять дня, и, вдруг оборвав разговор, круто повернул лошадь, рассчитывая быстро скрыться в чаще леса.

Заметив этот маневр, я потребовал, чтобы он остановился. Это не подействовало. Тогда я решился на шаг, который мне сейчас самому кажется совершенно непонятным. Я выхватил револьвер, из которого, сознаюсь, никогда в жизни не стрелял, навел его на бурята и сказал строгим голосом Лариону: «Передай ему, чтобы он немедленно остановился; он должен показать нам дорогу!»

Бурят замешкался, остановил лошадь и боязливо подъехал к нам.

И мы поехали вместе. Бурят впереди, косо, с недоверием озираясь на нас. За ним я с револьвером в руке, то опуская руку, то как-то нелепо размахивая ею, как бы для устрашения каких-то неведомых врагов.

За мной молча ехал Ларион. Мы переехали падушку, дошли до пенящегося ручья, остановились на перевале, на котором было большое «обо» с тряпочками на ветках, указывающее, что это место священно. Мы сделали привал, выпили чайку, бурят все время косо поглядывал на мой наган, который лежал около меня на траве.

Так прошел этот день; не знаю, как назвать его, — трагическим или комическим. Мы как будто весело разговаривали друг с другом, и бурят напевал веселые песни, которые переводил мне Ларион.

То он пел обо мне, большом русском чиновнике, который приехал на его землю, чтобы проводить в ней железные дороги и мешать пастись мирным стадам; он пел о борьбе с мангадхаями, у которых было не то 108, не то 1008 голов; и мне даже казалось, что иногда именно я был одним из этих мангадхаев, который мешает ему, будущему ламе, делать его священное дело. Он пел то заунывно, нараспев, в такт шага своей лошади, то вдруг громко выкрикивая какие-то заклинания, очевидно, когда ему удавалось отрезать одну из голов страшного чудовища или победить его.

Но вот среди этих возгласов он вдруг круто остановил свою лошадь, быстро повернул ее направо, и на зеленом лугу, на краю большой реки, я увидел след колеса… Вот она, большая дорога в Ямаровку!

— Отсюда вам остался один день пути. Теперь… — посмотрел он вопросительно на меня.

Горная вершина Хамар-Дабан. Иркутская область.

Я спрятал свой наган в кобуру и дал этим понять, что теперь все кончено.

Мы дружески простились с нашим проводником. Измученные этим необычным днем, быстро расседлали коней, подложили седла под головы и заснули сном человека, наконец нашедшего выход из тяжелой беды.

Да, из беды мы вышли.

На следующий день, все следуя течению бурной речки Чикоя, мы дошли до курорта Ямаровки, где были встречены и обласканы врачом, а вскоре в большой столовой увидели и ту машину, о которой нам говорил бурят. Это было пианино, с громадными трудностями перевезенное зимой через хребты со станции Хилок.

Прошел год. «Красный камень» — алюминиевая руда — не был найден, но я не отказался от своей мысли. Очевидно, его надо искать дальше к востоку, где-нибудь в северной Маньчжурии. И вот снова сибирский экспресс уносит меня в далекую Сибирь за тем же «красным камнем».

На станции Хилок я вышел из вагона на перрон подышать свежим воздухом. В одном из вагонов загорелась букса, и можно было успеть подняться на горушку и окинуть взором безбрежный лесной океан той тайги, в которой столь неудачно бродил я в прошлом году.

Когда я возвращался на вокзал, ко мне стремительно бросился какой-то незнакомый бурят. Он был одет в бурый ламаитский халат с широкими желтыми полосами, с желтым колпаком ламы на голове. Я не заметил, как в несколько секунд был окутан рукавами халата и оказался в нежных объятиях бурята, целовавшего меня.

Я долго не мог понять, чтó произошло, и даже сначала не узнал в буряте своего подневольного проводника прошлогодней поездки. Он ласково тряс мне руку и быстро-быстро на бурятском языке говорил мне какие-то непонятные слова. К счастью, неподалеку стоял железнодорожный служащий, знавший бурятский язык; он перевел мне рассказ молодого бурята, который вспоминал нашу прошлогоднюю встречу в Чикойской тайге.

Я был смущен и поражен его отношением ко мне.

— Спроси его, — сказал я железнодорожнику, — разве он не сердится на меня: ведь я чуть-чуть не убил его.

— Нет, — ответил бурят, — ты сделал правильно; я на твоем месте сделал бы то же самое.

И это сознание правильности моего шага, может быть, даже некоторая гордость знакомством с человеком, который оказался таким же решительным, как он сам, сблизило нас…

…Потом в течение многих лет мы встречались с ним на большой общей работе по созданию новой Бурятии, когда были сброшены бурые с желтыми полосами ламаитские халаты, и новая, грамотная молодежь, забыв страшные рожи масок — участников праздничных шествий в дацанах, — включилась в общую работу по подъему производительных сил прекрасной бурятской страны.

Но урок, который я получил тогда в одной из своих первых больших экспедиций, я запомнил на всю свою жизнь.

Я понял, что сам был виноват в плохой организации экспедиции, что лишь случайно мне удалось выбраться из беды самому и не вовлечь в беду других, что заслужил те слова укора, с которыми меня встретили по возвращении из экспедиции мои учителя и руководители по Академии.

Я научился «быть умным», и с тех пор подготовка к экспедиции стала одним из самых важных моментов в моей работе. Я вспоминал всегда при этом замечательные слова Амундсена, который говорил, что «экспедиция — это подготовка», и годами готовился к путешествию, которое иногда продолжалось всего несколько месяцев. И когда он один раз отказался от этого основного принципа своей жизни, в стремлении помочь погибающей «Италии», без подготовки вылетел на самолете на Северный полюс, — он нашел смерть. Какое трагическое доказательство своей правоты и подтверждение громадной роли подготовительной работы в экспедициях!

Урал

Введение[12]

Ровно четверть века прошло с тех пор, как я в первый раз, еще молодым ассистентом, отправился на Урал. Не так много лет, но сколько событий! И за истекшие 25 лет много нового дал Урал. Много раз приходилось мне за это время скитаться по Уралу, от его северных таежных хребтов и до его отрогов в ковыльных степях Казахстана. Много новых работ было начато за это время, но немного из них окончено.

Уральская минералогия осталась до сих пор не написанной. Ряд больших научных проблем остался неразрешенным.

Мы все должны считать себя в долгу перед Уралом, этой мировой жемчужиной минерального царства. Ведь не надо забывать, что настоящая научная минералогия родилась на Урале.

Если в XVIII веке первая точная систематика камней и их внешнее описание было дано плеядой шведских ученых — Линнеем, Валериусом, Бромелем, Кронштедтом, то начало точной описательной минералогии было положено только у нас, в России, когда сначала академик Купфер впервые описал кристаллизацию турмалинов, а затем Н. И. Кокшаров в течение почти полустолетия в своей знаменитой «Минералогии России» дал основные точные константы минеральных видов.

Количественная минералогия и кристаллография родились на Урале. И когда в уютных барских кабинетах собирались академик Кокшаров, генерал Гадолин и князь Кочубей, то их беседы, тянувшиеся далеко за полночь, касались только камня — камня уральского. Каждый хвастался новыми приобретениями, показывал результаты новых измерений, — отклонение углов в десять минут уже являлось или ошибкой или большим достижением.