Энн в бухте Четырех Ветров - Люси Монтгомери

Они дождались восхода луны, а потом поднялись на верх башни, и капитан Джим объяснил им, как работает механизм маяка. В заключение он привел их в свою столовую, где в камине каким-то особенным, голубовато-зеленым, словно порожденным морем пламенем горел собранный им на берегу плавник.

— Я сам сложил этот камин, — сообщил им капитан Джим. — Правительство не больно-то балует смотрителей маяков. Смотрите, как красиво горит плавник! Я вам как-нибудь принесу охапку плавника для вашего камина, миссис Блайт. Присаживайтесь, сейчас вскипячу чай.

Капитан предложил Энн кресло, с которого предварительно снял газету и согнал огромного рыжего кота.

— Слезай, Старпом, твое место на диване. Надо убрать газету — хочу дочитать в ней очередную главу романа, который называется «Безумная любовь». Не очень-то я люблю такое чтиво, но мне интересно, на сколько эта писательница растянет сюжет. Уже идет шестьдесят вторая глава, а о свадьбе и помину нет. Когда приходит малыш Джо, я ему читаю пиратские рассказы. Правда, странно, что дети обожают кровавые истории?

— Как наш Дэви, — вставила Энн. — Ему бы только побольше крови и трупов.

Капитан Джим угостил их отменным чаем. Он радовался, как ребенок, восторженным восклицаниям Энн, но делал вид, что ее похвалы совсем его не трогают.

— Мы тут, подходя к маяку, встретили очень странного типа, — спросил Джильберт. — Кто это?

Капитан Джин ухмыльнулся.

— Это Маршалл Эллиотт — весьма достойный человек, но с одной причудой. Вы, наверно, удивились: зачем человек превратил себя в этакое пугало?

— Может, он современный назаретянин или иудейский пророк, доживший до наших дней? — поинтересовалась Энн.

— Ни то ни другое. Он чудит из-за политики. Все эти Эллиотты, Крофорды и Макалистеры — твердолобые. Они как рождаются гритами[2] или тори, так и умирают. Ума не приложу, что они будут делать на небе, где, наверно, никто не занимается политикой. Так вот, Маршалл Эллиотт родился гритом. Я и сам стою за либералов, но не так, как Маршалл. Пятнадцать лет назад у нас развернулась особенно яростная борьба на выборах. Маршалл зубами и когтями дрался за свою партию. Он был уверен, что гриты победят, настолько уверен, что на одном митинге заявил, что не будет бриться и стричь волосы, пока либералы не придут к власти. А либералы проиграли выборы, и либерального правительства у нас не было пятнадцать лет. И вот вам результат — Маршалл держит свое слово.

— А что об этом думает его жена? — спросила Энн.

— Он холостяк. Но если бы у него и была жена, вряд ли она сумела бы заставить его нарушить обет. Эти Эллиотты жуть какие упрямцы. У брата Маршалла, Александра, была собака, которую он очень любил. Когда она умерла, он захотел похоронить ее на кладбище, «со всеми христианами», видите ли. Ему, конечно, не разрешили, и тогда он похоронил псину по другую сторону кладбищенской ограды, и больше ноги его не было в церкви. По воскресеньям Александр отвозил туда семью, а сам сидел у могилы своего пса и читал Библию, пока не кончалась служба. Говорят, умирая, он попросил жену похоронить его рядом с собакой. Она у него была тихая и кроткая женщина, но тут взбунтовалась. «А я, — говорит, — рядом с собакой лежать не желаю, так что выбирай, кто с тобой будет рядом — жена или собака». Александр Эллиотт был упрям как осел, но жену любил и сдался. «Ладно, — говорит, — хорони меня где хочешь, но все равно я уверен, что, когда раздастся трубный глас и все мертвые восстанут из могил, мой пес восстанет вместе с ними, потому что такой христианской души, как у него, среди наших соседей еще поискать». И это были его последние слова. К Маршаллу мы привыкли, но посторонние при виде его, конечно, пугаются. Я его знаю с тех пор, как он был мальчишкой — сейчас ему, наверно, лет пятьдесят — и мы с ним приятели. Сегодня ездили ловить треску. Больше я уже ни на что не способен — только иногда половить форель или треску. Но так было не всегда. Я много чего умел делать — вы и сами с этим согласились бы, если бы почитали мою жизненную книгу.

Энн хотела спросить, что это за «жизненная книга», но тут их отвлек Старпом, вспрыгнув на колени капитала Джима. Это было роскошное животное с круглой, как луна, мордой, ярко-зелеными глазами и толстыми белыми лапами. Капитан Джим ласково погладил кота по широкой спине.

— Я никогда особенно не любил кошек, пока не нашел Старпома, — начал он под оглушительное мурлыканье. — Я спас ему жизнь, а когда какой-нибудь твари спасешь жизнь, невольно к ней привязываешься. Ведь это почти то же самое, что произвести ее на свет. Но столько людей причиняют животным по своей беспечности страшное зло. Как те, что приезжают сюда на лето, не дают себе труда задуматься, как жестоко они поступают с животными. Заводят на лето кошку, кормят ее, холят и лелеют, надевают ей на шею ленточки и бантики, а осенью уезжают, оставляя бедную тварь погибать от голода и холода. Как-то зимой я нашел на берегу несчастную мертвую кошку, от которой остались лишь кожа да кости, а рядом с ней трех котят. Она прикрывала их окоченевшими лапами — так и умерла, пытаясь их согреть. Я аж заплакал при виде их. Отнес бедных котят домой, выкормил их и роздал хорошим людям. Я знал женщину, которая бросила эту кошку, и, когда она приехала на следующее лето, я пошел к ней на дачу и высказал все, что я о ней думаю.

— Ну и как она это восприняла? — осведомился Джильберт.

— Она плакала и говорила, что «не подумала». А я ей сказал: «Уж не надеетесь ли вы, что это послужит вам оправданием в Судный день, когда с вас спросят за гибель бедного животного? Для чего я вам дал мозги, спросит Господь Бог, если не для того, чтобы думать?» Вряд ли она в другой раз оставит кошку погибать с голоду.

— А Старпома тоже бросили? — осведомилась Энн.

— Да. Его я нашел зимой на дереве. Он зацепился за ветку этим дурацким ошейником из ленточки и едва не задохся. Видели бы вы его глаза, миссис Блайт! Он был совсем молодой, почти котенок, но как-то добывал себе пропитание, пока не застрял на дереве. Когда я его освободил, он лизнул мне руку. Такой был кроткий кот — не то что сейчас. Это было девять лет тому назад. Так мы с ним с тех пор и живем.

— А мне казалось, что вы скорей будете держать собаку, — сказал Джильберт.

Капитан Джим покачал головой.

— У меня был пес. Я так его любил, что, когда он умер, просто и подумать не мог о другой собаке. Это был настоящий друг. Кот — тот просто приятель. Я к нему очень привязан, и мне даже нравится, что он такой шкода — такова уж кошачья природа. Но собаку свою я любил, как человека. Я даже могу понять Александра Эллиотта. У хорошей собаки душа открыта человеку. Поэтому, наверно, к ним привязываешься больше, чем к кошкам. Но зато с кошками интереснее. Ох, разболтался я что-то. Вы уж меня останавливайте, а то как найдется слушатель, мне удержу нет. Не так уж часто это случается. Хотите, я покажу кое-какие штучки, которые привез из разных уголков земного шара.

«Кое-какие штучки» капитана Джима оказались интереснейшей коллекцией редкостей: среди них были и красивые, и причудливые, и страшноватые. И почти о каждой он мог рассказать увлекательную историю.

Энн на всю жизнь запомнила, с каким восторгом она слушала рассказы капитана Джима о давно прошедших временах под звуки заунывно бившегося о прибрежные скалы моря.

Старому моряку было несвойственно хвастовство, но в его рассказах возникал образ смелого, находчивого и самоотверженного человека. Некоторые из его приключений казались просто невероятными, и Энн с Джильбертом даже подумали, не морочит ли он им голову. Но позже узнали, что напрасно сомневались в его правдивости. У капитана Джима был дар прирожденного рассказчика, и, слушая его повествование, супруги то смеялись, то замирали от ужаса, а в какой-то момент Энн даже заплакала. Капитан Джим посмотрел на нее с удовлетворением.

— Я люблю, когда люди плачут, слушая меня, — сказал он. — Но все-таки мои рассказы по-настоящему не передают всего того, что я видел и что делал в своей жизни. Я описал свои приключения в жизненной книге, но на бумаге все выходит как-то не так. Нет у меня дара писателя. Не умею я находить нужные слова и строить складные предложения. Если бы умел, то за пояс бы заткнул всю эту писанину о «Безумной любви», и, думаю, моя книга понравилась бы Джо не меньше, чем пиратские рассказы. Да, приключений у меня в жизни было немало, и, знаете, миссис Блайт, меня и сейчас, хоть я стал стар и немощен, порой тянет в море, туда — за горизонт.

— Вам, как Улиссу, хочется «плыть за пределы алого заката, пока вас не настигнет смертный час», — мечтательно произнесла Энн.

— Улиссу? Я о нем читал. Да, именно этого мне и хочется — и всем старым морякам тоже. Но умру я, видно, все-таки на земле. Что ж, чему быть, того не миновать. У нас в деревне был такой Уильям Форд, который за всю жизнь ни разу не вышел в море, потому что гадалка ему предсказала, что он утонет. Так вот однажды он потерял сознание, упал лицом в поилку для скота и захлебнулся. Что, уже уходите? Приходите почаще. В следующий раз я буду помалкивать — пусть говорит доктор. Он знает много всякого такого, в чем мне хотелось бы разобраться. На меня тут порой тоска находит, особенно с тех пор, как умерла Элизабет Рассел. Мы с ней были добрыми приятелями.