Убийственная осень - Наталия Клевалина

— Какая сумка? — спросил он.

Овчарка напомнила какая.

— А, так Аслан ее еще сегодня утром отдал, — сказал матрос, морщась от дождя, который колотил его по лицу.

— Кому?

— Ну, Шуре этой, как ее там, Каретовой. Пришла в белом такая, сказала, что это ее.

— А это точно Каретная была?

— С чего ей врать? Я-то саму ее не видел — я эмчеэсовцев тогда еще вез. Ну, Аслан, как я его и учил, спросил, какая именно сумка. Она и сказала, мол, такая-то. Даже сказала, что там ручка одна немного надорвана. Все чин чином. Мы в сумку эту даже не заглядывали. Если эта Каретная чего и недосчиталась, так это не мы виноваты. — Он вытащил из кармана мокрый платок и стал вытирать лицо. — А ты что, козу прикупила?

Овчарка обернулась и выругалась про себя — на причале у нее за спиной стояла вчерашняя коза. Она все время мемекала.

— Вот привязалась! — рассердилась она. — Чего ей надо от меня, не пойму. Чего орешь, дура?

— Доить просит — вон вымя какое. Доить умеешь?

— Нет. — Овчарка чувствовала себя полной идиоткой.

— Ну ничего, научишься, — хохотнул парень и пошел к трудникам.

Овчарка увидела, что палатка, где работал Аслан, закрыта, тенты рядом с ней для любителей попить пиво на дорожку убраны, как и два пластмассовых столика. Она попыталась спрятаться от козы за палаткой, но та ее мгновенно отыскала. Овчарка дошла до магазина на площади. На улице было пустынно — полудикие коты и бродячие собаки попрятались кто куда, людей ей тоже встретилось по дороге немного. Овчарка купила сосисок и порошковое пюре — на обед, чтоб больше не выходить сегодня им с Вассой на ливень. Ей хотелось сырных чипсов, без которых она в Москве и дня не могла прожить. Но в магазине их не было. Овчарка зашла даже в столовую, но и там их не оказалось. Она отправилась домой, ворча:

— Нет, этот остров меня доконает! Здесь нет сырных чипсов! Здесь гуляют сумасшедшие козы! Если здесь еще и тайфуна не будет, я улечу ближайшим кукурузником! Эй, ты, — обратилась она к козе, — я тебя доить не буду, даже не надейся! Не умею и не хочу! Иди к своей хозяйке, она тебя, наверное, заждалась.

Вернувшись домой, она спросила старуху хозяйку, не знает ли она, чья это коза.

— У нее ошейник и бубенчик, она точно не бесхозная.

Старушка, выглянув в окно, долго смотрела на мокрую козу и сказала:

— Что-то не видела я ни у кого такой. Подоить бы ее надо, чего мучить-то. Доить умеешь?

— Нет, — сквозь зубы процедила Овчарка, ругаясь про себя.

— Ну, это дело простое, научу.

Козу отвели в сарай в огороде. Принесли ведерко.

— Вымя сперва вымыть надо и вытереть насухо. А перед дойкой-то что-нибудь вкусное дать, — учила старушка.

Она сунула козе морковку. У Овчарки дело сразу пошло на лад. Теперь коза стояла спокойно. Старушка держала козу за ошейник. Васса стояла в дверях и издевалась:

— Ты свой талант в землю зарыла. Тебе надо в доярки было идти. Ой, пойду возьму фотик. Не каждый день такое увидишь. Вот нащелкаю компроматов!

Она убежала и вернулась с «мыльницей». Когда сверкнула вспышка, коза вырвалась от старухи и пошла нарезать круги по сараю, мекая дурным голосом и все сшибая на своем пути: ведра, грабли, старушку. В конце концов она выскочила из сарая. В сарае царил полный разгром. Овчарка помогла старушке подняться. Старушка заковыляла к выходу, Васса бормотала извинения. Ведерко с молоко чудом осталось в целости. Выйдя, старуха увидела, что коза топчется на свекольной грядке и ест ботву.

— Ой, гони, гони! — закричала она. — Все ж пожрет!

Васса, которая чувствовала себя виноватой, вооружилась прутиком и выгнала козу за забор.

— Догадалась, — ворчала Овчарка Вассе, неся ведерко к дому, — ты б еще петарду взорвала!

— Я не знала. У меня вспышка очень редко срабатывает.

Они пообедали. Хотя было всего три часа дня, небо вдруг почернело, словно наступили сумерки. Дождь не переставал. Хотели зажечь счет, но выяснилось, что электричество отключили. А потом в поселке завыли собаки. Все, как по команде. Хозяйка закрестилась, Овчарке тоже стало не по себе.

— Чего это они, — тихо сказала она Вассе, — может, тайфун чуют?

— Наверняка. Жаль, радио не работает.

— Да тут и без радио все понятно. День, а темно как ночью. Слушай, может, козу в сарай пустить?

— Ага, я так и знала, что ты к ней неравнодушна.

— Да ну тебя! Мокнет она, жалко ее, живое существо все-таки.

Тут кто-то так громко в дверь забарабанил, что все подскочили. Это оказалась соседка хозяйки. Всклокоченная и мокрая.

— Евсевна, что делается-то! На Тамарином причале человека убили до смерти! Кровищи! Правильно говорят, беда одна не приходит.

Овчарка, которая тоже вышла на крыльцо, спросила:

— А кого убили?

— А я знаю? Черного какого-то.

— А где этот Тамарин причал? — не отставала Овчарка.

— Да почитай через дорогу, в двух шагах, вон с ангаром рядом. Вот, попомни мои слова: пришла беда — отворяй ворота. Сегодня его зарезали, а завтра нас!

— Да кому мы нужны-то, — возразила ей хозяйка, — мы ж не черные какие-нибудь, плохих дел не делали. Да и брать с нас ничего не возьмешь.

— Да сейчас за рубль зарежут и не задумаются!

Они еще долго стояли в дверях.

Овчарка побежала в комнату и стала спешно натягивать кроссовки.

— Одевайся и ты, — сказала она Вассе, — пойдем на причал, посмотрим.

Когда они выходили, старухи все болтали и согревались на кухне самогоночкой.

По тропинке они дошли до старого рассохшегося ангара для гидросамолетов, построенного еще при совке. У обеих кроссовки были мокрые насквозь, джинсы — по колено в грязи. Собаки продолжали выть. Темные дома без единого огонька грустно мокли под дождем. На Тамарином причале возле милицейского газика толпилось человек десять, и среди них Овчарка заметила вездесущую Грушу с диктофоном. Ей никто не желал разъяснять, что же все-таки произошло, Мент, очень хмурый, в плащ-палатке, разговаривал с двумя эмчеэсовцами. У тех тоже лица были проблемнее некуда. Всем троим явно не слишком нравилось, что преступность на Бабьем острове уже не нулевая. Овчарка огорчилась, что пришла позже Груши. «Тоже мне героический журналист», — подумала она.

Эмчеэсовцы прикрыли тело рогожкой. Убитый лежал на боку, скрючившись, а кровь если и была, то ливень ее давно смыл. Рядом, прямо на досках причала, сидел какой-то оборванный мужик в черной шапочке-чеченке, уткнув лицо себе в колени. Овчарка слушала разговоры вокруг.

— Слушай, как это Аслан в катавасии такой оказался. Такой ведь мужик спокойный был и не пил.

— Теперь Богу рассказывает, какой он спокойный… Да не он ведь первый начал. Этот накирялся до чертей и полез. Я видел. Нарывался прямо. Ты глянь, он и теперь-то ничего не соображает. Обыкновенное дело…

— Какое там обыкновенное. Ну для Большой земли обыкновенное… Это там по пьяни все друг друга, как кур, режут… А я тут вот тридцать лет как живу, ничего такого не помню.

— Чем он его?

— Напильником, что ли, или ножом. Живот насквозь пропорол, в две минуты кончился… Жаль, у Аслана-то двое осталось парнишек… Он и палатку держал, чтоб старшему-то в Москве учебу оплачивать.

— А этот кто?

— Да не видел его тут ни разу. Таджик какой-то. Неделю назад приехал, с бригадой дом строить нашему Михалычу.

Овчарка уже знала, что Михалыч — это начальник местной администрации. Все вроде было ясно. Бухой гастарбайтер в ссоре пырнул ножом Аслана. Того самого Аслана, про которого ей говорил матрос со «Святителя Николая». Того самого, который отдал Шуре Каретной забытую ею на катере сумку. Как сказал мужик, обыкновенное дело.

«Обыкновенное, да необыкновенное», — подумала почему-то Овчарка.

В это время один из мужиков обернулся и сказал:

— Юрик бежит, как же без него. Вот только его и не хватает. Каждой бочке затычка.

Овчарка и Васса обернулись. От поселка быстро приближалась к причалу какая-то несуразная фигура. Это оказался мелкий мужичонка, сто лет как небритый и с волосами спутавшимися в один большой колтун. Телогрейка на голое тело и грязные подштанники довершали картину. Босой этот мужик прошлепал по мокрым доскам прямо к зарезанному, приподнял рогожку, поглядел. Овчарку удивило, что никто его не остановил.

— Это дурачок наш, — объяснил мужик, — ни черта не соображает, с ним говорить — дохлое дело. Но зла никому не делает. В монастыре живет, у старца. У нас старец такой есть, вроде как святой, он его привечает.

Между тем Юрик заскакал по причалу, словно танцуя под музыку, которую, кроме него, никто не слышал.

— Добегался, допрыгался! Допрыгался, добегался! — кричал он не переставая.

Эмчеэсовцы наскоро сколачивали из досок носилки. Двое мужиков, те, что говорили про Аслана, пошли им помочь. Юрик кричал теперь другое:

— Приплыла уже, приплыла уже! — Потом он обвел толпу очень внимательным и, как отметила Овчарка, очень осмысленным взглядом, подошел вдруг к Овчарке и заорал ей прямо в лицо: — Явилась, не запылилась! Старый мне сказал, что придешь. Что стоишь, когда она приплыла! К ней иди! Она белая, она ждет! Темно будет, если не найдешь! Всем темно! — И он снова заскакал.